Дедуся помотал головой:
— Нет, Ол, не получится. Нынче этот товар не в ходу. Людям внушили, что лучшие фрукты и овощи — гидропонные. Санитарные нормы соблюдаются, вкус несравним и все такое.
— Я за эту выращенную в баках дрянь гроша ломаного не дам! — воинственно заявил Ол. — Да какой у нее может быть вкус?! Я своей Марте так и сказал: чтобы у еды был характер, она должна вырасти на земле! — Он повернул выключатель зажигания. — Может, и правда нет смысла везти урожай в город, по таким-то дорогам. Власти-то об их существовании, сдается мне, напрочь позабыли. А ведь через нас автострада штата проходит, помнишь, какой она была двадцать лет назад? Ровнехонькая ленточка, гладкий асфальт. Каждый год ее латали, денег не жалели. И что от нее осталось? Асфальт кое-где вообще смыло, из трещин ежевика прет. Нынче мне пришлось дерево распилить — свалилось поперек дороги…
— Твоя правда, дела неважнецкие, — согласился Дедуся.
Мотор зачихал, закашлял. Из-под днища повалил густой синеватый дым. Машина подергалась и покатила вперевалку по улице.
Дедуся заковылял обратно и обнаружил, что с шезлонга капает вода. Пока старики беседовали, робокосилка успела управиться со стрижкой и раскатать поливочный шланг.
Бормоча проклятия, Дедуся обогнул угол дома и опустился на скамью возле заднего крыльца. Местечко не из его любимых, но где еще укроешься от настырной машинерии?
Не нравилось тут Дедусе отчасти потому, что вид со скамьи открывался не очень-то веселый. Улица за улицей без единой живой души, брошенные дома и заросшие худой травой дворы. Был, правда, и плюс: не слышна судорожная музыка. Особенно если внушить себе, что стал туговат на ухо.
— Билл! — прокричали на переднем дворе. — Где ты, Билл?
Дедуся резко развернулся.
— Здесь я, Марк! За домом. Прячусь от треклятой косилки.
Из-за угла появился хромающий Марк Бейли, сигаретный окурок грозил поджечь его кустистые усы.
— Не рановато ли для картишек? — спросил Дедуся.
— Нынче я не игрок, — вздохнул Марк. Подковыляв, он сел рядом с Дедусей. — Уезжаем мы.
— Уезжаете?! — вскинулся Дедуся.
— Ага. Переселяемся. Люсинда уговорила наконец Герба. Житья ему не давала, пока не согласился. Мол, сейчас все перебираются в уютные поместья и ей непонятно, что нас держит в городе.
Дедуся проглотил комок в горле.
— А что за место?
— Пока не знаю, — ответил Марк. — Меня туда не возили. Где-то на севере, возле одного из озер. Взяли десять акров земли. Люсинда хотела сто, но Герб как топнет ногой: десять, и баста! Тебе столько лет придомового участка хватало, вот и нечего жадничать.
— Бетти моя тоже на Джонни наседает, — вздохнул Дедуся. — Но он держится. Говорит, не уеду — просто не могу. Говорит, он же не кто-нибудь, а секретарь Торговой палаты. Говорит, нехорошо это будет, неправильно, ежели такое ответственное лицо бросит город.
— Свихнулся народ, — заявил Марк. — Натурально помешался.
— Факт, — согласился Дедуся. — Вся страна свихнулась, вот как бог свят. Ты глянь! — Он повел рукой, указывая на шеренги бесхозных строений. — А помнишь, какая тут была красота? Каждый дом — загляденье… Соседи дружные… Женщины от крыльца к крыльцу бегали, обменивались рецептами стряпни. Мужчины выйдут свои лужайки стричь, да забудут про косилки, соберутся кружком и давай судачить… Славное, Марк, было житье. А нынче что творится?
Марк беспокойно заерзал.
— Пора мне, Билл, возвращаться. Я ж выскочил, только чтобы предупредить, что мы снимаемся. Люсинда ждет, надо вещи собирать.
Дедуся неуклюже поднялся и протянул руку.
— Мы ж увидимся еще? Придешь сыграть напоследок?
Марк покачал головой:
— Вряд ли, Билл.
Они неловко, пристыженно пожали друг другу руки.
— Скучать буду по нашим картишкам, — сказал Марк.
— Я тоже, — грустно произнес Дедуся. — Совсем не осталось партнеров.
— Прощай, Билл.
— Прощай.
Дедуся проводил взглядом прихрамывающего друга, пока тот не скрылся за домом. В душу все глубже запускало ледяные пальцы одиночество.
Одиночество грозное, жуткое. Одиночество старости — и ненужности. В отчаянии Дедуся признал: да, он устарел. Пережил свое время, эпоху, к которой принадлежал. Слишком задержался на этом свете.
Взор затуманили слезы. Дедуся нашарил прислоненную к скамье клюку и через покосившиеся ворота заднего двора выбрел на безлюдную улицу.
Слишком быстро пролетели его годы, слишком рано наступило будущее. Будущее с семейными вертолетами, с брошенными где попало и сгнившими автомобилями, с растворившимися в небытии бесполезными дорогами. Будущее, в котором гидропоника быстро сменила пахоту. Будущее, где с исчезновением фермы, как рентабельного хозяйства, обесценилась земля и люди рассеялись по ранее не заселявшимся территориям, имея возможность за цену своего городского участка приобрести многие гектары. Будущее, настолько революционизировавшее домостроение, что семья может обменять свое жилище на новое, созданное по индивидуальному заказу меньше чем за половину стоимости довоенного дома, и за минимальную доплату получить дополнительную жилплощадь или любые усовершенствования, каких только душа пожелает.
Дедуся хмыкнул. Да что же это за дом, если в нем можно каждый год менять местами комнаты, как мебель? Разве можно жить в таком?
Он брел пыльной тропинкой, которая только и осталась от обихоженной жилой улицы. Улица привидений, думал Дедуся. Скрытных призраков, шепчущих в ночи. Призраков играющих детей. Призраков опрокинутых трехколесных велосипедов, перевернутых детских тележек. Призраков болтушек-домохозяек. Призраков приветственных окликов. Призраков горящих очагов и дымков, курящихся зимней ночью над крышами.
Крошечные облачка пыли, поднимаемые шагами, белили ему башмаки и края штанин.
Напротив — дом Адамса. Как же гордился старик своим жилищем! Стены из серого булыжника, панорамные окна. Нынче дом зелен от ползучего мха, будто с жуткой ухмылкой глядит разбитыми стеклянными глазами. Сорняки заглушили газонную траву, в них утонуло крыльцо. В щипец упираются ветви ели.
С минуту Дедуся простоял с закрытыми глазами посреди заросшей бурьяном улицы, двумя ладонями обнимая кривую рукоять клюки и вспоминая тот день, когда Адамс сажал елочку. Сквозь пелену лет проникают крики играющих детей, с улицы доносится тявканье собачонки Конрадов. На лужайке голый до пояса Адамс копает посадочную яму, а рядом на траве лежит саженец с корнями, обернутыми мешковиной.
Май 1946-го. Сорок четыре года назад. Адамс и Дедуся только что вместе вернулись с войны.
Заслышав хлопки подошв по пыльной земле, старик вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стоял мужчина. Лет тридцати, может, чуть помоложе.
— Доброго утречка, — поздоровался Дедуся.
— Надеюсь, я вас не испугал, — сказал незнакомец.
— Это что же, — спросил Дедуся, — ты видел, как я тут стою дурак дураком, с закрытыми глазами?
Парень кивнул.
— Я вспоминал, — объяснил Дедуся.
— Вы здешний?
— На этой самой улице живу. Мы последние остались в этом квартале.
— А раз так, могу я попросить вас о помощи?
— Ну, попробуй, — сказал Дедуся.
Незнакомец явно колебался.
— Видите ли… Как бы объяснить… Пожалуй, проще всего сказать, что я совершаю сентиментальное паломничество…
— Понял, — кивнул Дедуся. — Вот и я его совершаю.
— Я Адамс, — представился парень. — Где-то здесь жил мой дедушка…
— Да вот прямо здесь и жил, — указал Дедуся.
Они повернулись к дому.
— Красиво тут было, — сообщил Дедуся. — Это дерево посадил твой дед, аккурат по возвращении с войны. Мы с ним вместе входили в Берлин. Незабываемый денек, скажу я тебе!
— Как жаль, — сказал молодой Адамс. — Как жаль, что я не…
Но Дедуся, похоже, его не слушал.
— Так что с твоим дедушкой? — спросил он. — Давненько ни слуху ни духу.
— Он умер, — ответил молодой Адамс.
— Вроде он атомной энергией занимался? — спросил Дедуся.
— Верно, — с гордостью подтвердил Адамс. — И отец тоже. С начала становления отрасли.
Когда Джон Дж. Вебстер размашистыми шагами поднимался по широким каменным ступенькам мэрии, путь ему заступило ходячее огородное пугало с ружьем под мышкой.
— Здорово, мистер Вебстер! — сказало пугало.
Вебстер вгляделся в чужое лицо, а затем на его собственном появилась мина узнавания.
— Да это же Леви! — произнес он. — Как поживаешь, Леви?
— Живем, не тужим, — ухмыльнулся тот щербатым ртом. — Сады зеленеют, кролики толстеют.
— Ты, надеюсь, никак не причастен к ограблениям домов?
— Помилуйте, сэр! — изобразил возмущение Леви. — Чтобы кто-нибудь из нашего брата был замешан в этаком непотребстве? Мы, скваттеры, люди добропорядочные и богобоязненные, уж не извольте сомневаться! Живем там, откуда все давно убрались, никого не обижаем. Полиция знает, что мы не можем себя защитить, вот и обвиняет нас в воровстве и прочих безобразиях. Нашла козлов отпущения!
— Что ж, рад слышать, — сказал Вебстер. — Шеф полиции хочет сжечь брошенные кварталы.
— Пусть попробует, — снова ухмыльнулся Леви. — То-то будет ему сюрпризец. Они нас с ферм согнали, когда повадились выращивать еду на фабриках, но здесь мы встали намертво, дальше — ни шагу. — И спросил, плюнув через все ступеньки: — Монетки-другой не найдется? У меня патроны вышли, а кролики так плодятся, спасу нет…
Вебстер порылся в жилетном кармане и извлек полдоллара.
— Премного благодарен, мистер Вебстер, — разулыбался Леви. — Ужо я вам белок принесу по осени, пренепременно!
Скваттер коснулся двумя пальцами шляпы и спустился с крыльца; ствол ружья играл солнечным глянцем. Вебстер повернулся и пошел ко входу.
Заседание муниципального совета было в самом разгаре. Шеф полиции Джим Максвелл стоял возле стола, а мэр Пол Картер держал речь.
— Не кажется ли тебе, Джим, что ты слишком торопишься, добиваясь столь радикального решения проблемы?
— Не кажется, — отрезал Максвелл. — Только в двух, ну, может, в трех десятках домов — законные жильцы, то есть первоначальные владельцы. Все остальные дома подверглись налоговой конфискации и