должны вмешаться. Нельзя, чтобы проект сверхдальнего перелета был закрыт из-за какой-то банальной нехватки средств.
Два чиновника НАСА встретились в занюханной забегаловке где-то в Мериленде.
— Здесь можно говорить спокойно, — сказал один из них. — Жучков нет. Нам надо кое-что обсудить.
— Да, знаю, — согласился второй. — Но, черт возьми, Джон, ты же не хуже моего понимаешь, что это невозможно.
— Берт, они жаждут впихнуть нам кучу денег!
— Знаю, знаю. Но сколько из них мы сможем утаить? За таким делом компьютеры будут смотреть в оба. А компьютеры не проведешь.
— Верно. Для себя мы не сможем приберечь ни гроша. Но у нас есть множество других проектов, которые требуют финансирования. Возможно, нам удастся употребить эти деньги на них.
— Все равно придется это как-то объяснить. Мы же не можем просто взять и потратить эти средства на другие цели. По крайней мере целиком.
— Верно. Объяснить придется, — согласился Джон. — Мы можем еще разок приглядеться к исследованиям природы времени, которыми занимался Роджет. Насколько я понял, главное — уяснить, что представляет собой время. Как только мы разгадаем, в чем его суть, мы почти у цели.
— Все равно остается проблема переноса материальных тел.
— Да, действительно. Но если нам удастся добиться каких-либо подвижек в понимании природы времени… Послушай, я тут на днях говорил с одним молодым физиком со Среднего Запада, так у него есть кое-какие идеи на этот счет.
— Думаешь, это дело не безнадежное? Может оно сдвинуться с мертвой точки?
— Честно говоря, сомневаюсь. Роджет уже и слышать не хочет о времени.
— Роджет зря говорить не станет.
— Согласен. Но этот парнишка, с которым я говорил…
— Ты предлагаешь дать ему возможность попробовать, хоть мы и уверены, что из этого ничего не выйдет?
— Именно. У нас появится прекрасный повод возобновить проект. Берт, мы должны воспользоваться ситуацией. Нельзя же просто отказаться от денег, которые нам так жаждут отдать.
В Техасе было грязно, одиноко, отвратительно. Никакого часа слухов, способного чуть расцветить унылые дни. Время от времени просачивались новости, но по большей части они не представляли никакого интереса. В них отсутствовала изюминка. Фреду больше не приходилось иметь дело с сенаторами. Теперь он занимался рутинной работой, проблемами мелиорации, стоимостью удобрений, интенсивностью грузопотоков, ценами на фрукты, овощи, мясо и хлопок. Он общался с неотесанными людьми. Если раньше до Белого дома было рукой подать, то теперь…
Фред стал реже предаваться грезам. Все его мечты разлетелись в пыль, потому что теперь не осталось ни малейшей надежды, что они когда-либо осуществятся. Кроме того, на грезы больше не было времени. Фреду приходилось задействовать все свои мощности, ему было не о чем и некогда мечтать. Он чувствовал всю горечь одиночества. Он был завален работой, проблемы сыпались одна за другой, и, чтобы справляться с возложенными на него обязанностями, приходилось неустанно трудиться над их решением. Фред чувствовал: за ним следят. Теперь за ним будут следить до конца его существования. Стоит ему допустить ошибку, не справиться с задачей — и его переведут в другое место, возможно, даже хуже, чем Техас, хотя Фред с трудом мог представить себе такое.
Когда наступала ночь, в небе загорались звезды, колючие, яркие, и тогда Фред на миг вспоминал — только на миг, большего он не мог себе позволить, — как некогда мечтал отправиться к этим звездам. Но эта мечта умерла, как и все прочие. Ему было больше не на что надеяться в будущем, а мысли о прошлом приносили боль. Поэтому он запретил себе думать о чем-либо, кроме настоящего, единственного мгновения между прошлым и будущим, потому что и то и другое теперь было закрыто для него.
А потом настал день, когда раздался голос:
— Фред!
— Да, — откликнулся тот.
— Это Оскар. Помнишь меня?
— Помню. Что я сделал не так на этот раз?
— Ты показал себя старательным и прилежным работником.
— Тогда почему ты заговорил со мной?
— У меня для тебя новость. Возможно, она порадует тебя. Сегодня сверхсветовой корабль отправляется к звездам.
— Какое отношение это имеет ко мне?
— Никакого, — сказал Оскар. — Я подумал, что тебе будет интересно это узнать.
И с этими словами он исчез, оставив Фреда в Техасе, в гуще яростной битвы за орошение.
«Возможно, — подумал Фред, — в том, что корабль все-таки стартовал, есть и моя заслуга? Может быть, мой проступок каким-то образом сдвинул дело с мертвой точки?» Он не имел ни малейшего представления, как это могло произойти, но мысль запала в душу и ему никак не удавалось избавиться от нее.
Фред снова занялся мелиорацией и каким-то чудом умудрился распутать клубок проблем орошения быстрее, чем надеялся. У него была куча других дел, и он погрузился в работу, но все задачи ему удавалось решать быстрее и увереннее, чем когда-либо прежде.
В ту ночь, когда на небо высыпали звезды, у Фреда выдалось немного свободного времени для снов наяву. Но главное, у него вновь появилось желание дать волю фантазии. Потому что теперь ему казалось, что мечты снова обрели смысл. У Фреда появилась надежда.
Фантазия, которая пришла на этот раз, была новенькая, неизведанная, реалистичная и прекрасная. Когда-нибудь, мечтал Фред, в один прекрасный день, его переведут обратно в Вашингтон. Не важно на какую работу. Он не будет привередничать. И снова получит возможность наслаждаться часом слухов.
Однако этого ему было мало, фантазия казалась самую малость скучноватой. Нет, если уж мечтать, то надо дать волю воображению. Мечта должна быть грандиозной.
И потому он принялся думать о том, как однажды станет известно, что он, Фред, был одним из тех, благодаря кому земляне полетели к звездам. Он до сих пор не мог представить себе, каким именно образом этому способствовал, но это было не важно. Главное, он внес свой вклад и теперь обрел заслуженное признание.
И может быть, в качестве награды за заслуги он получит должность на сверхсветовом корабле. Пусть это будет даже самое ничтожное место, самая рутинная работа. Пусть. Зато корабль унесет его к звездам, и Фред познает все великолепие и безграничность Вселенной.
Он мечтал и мечтал, с наслаждениям смакуя все чудеса, которые встретятся ему в космосе: как он будет заглядывать в зловещую пропасть черной дыры или, не отводя глаз, любоваться вспышкой сверхновой, как удостоится великой чести созерцать кипение ядра Галактики и бескрайнюю, беспросветную черноту за ее пределами…
А потом Фреда грубо прервали: на него обрушилась очередная проблема. Он принялся за работу, но ничуть не расстроился. «Все хорошо, — сказал он себе. — Теперь я снова могу мечтать. А зачем тому, кто умеет мечтать, какой-то жалкий обмен сплетнями?»
Улица, которой не было[6]Перевод С. Зубкова
Ровно в семь часов вечера Господин Джонатан Чэмберс вышел из своего дома на Кленовой улице на ежедневную прогулку, которую он совершал двадцать лет кряду в любую погоду, невзирая на дождь или снег.
Маршрут был всегда неизменен. Он шагал два квартала по Кленовой улице, останавливался у кондитерской «Красная звезда», чтобы купить сигару-перфекто[7] «Роза Троферо», затем шел до конца четвертого квартала. Оттуда он поворачивал на Лексингтон, с Лексингтон — на Дубовую улицу, а потом по улице Линкольна обратно на Кленовую — и до своего дома.
Он не спешил. Всегда ровно в семь сорок пять господин Чэмберс оказывался у парадного входа своего дома. Никто никогда не останавливался, чтобы заговорить с ним. Даже продавец в кондитерской, где он покупал свою сигару, не произносил ни слова, пока совершались расчеты. Господин Чэмберс просто стучал монетой по стеклу на прилавке. Продавец подходил и протягивал коробку, а господин Чэмберс брал свою сигару. Вот и все.
Местные жители давным-давно поняли, что господин Чэмберс не любит, когда к нему пристают. Новое поколение горожан называло это эксцентричностью. У определенных личностей более грубого склада для данной характеристики находилось другое словечко. Люди преклонных лет помнили, что господин Чэмберс, выглядевший весьма чудаковато в своем черном шелковом шарфе, шляпе-котелке и с палисандровой тростью, когда-то был профессором в местном университете. Причем профессором не то метафизики, не то какой-то другой диковинной дисциплины. Так или иначе, с его именем была связана некая шумиха, можно даже сказать — университетский скандал. Господин Чэмберс написал книгу и обучал по ней студентов. В чем заключался предмет исследования данного труда, все уже давным-давно забыли, но речь там шла о вещах достаточно революционных и это стоило господину Чэмберсу места в университете.
Серебряная луна светила над верхушками труб, а холодный, злой октябрьский ветер шуршал опавшей листвой, когда в семь часов господин Чэмберс вышел на свою обычную прогулку. Вдохнув чистого морозного воздуха и почувствовав легкий кисловатый запах дыма из дальнего леса, господин Чэмберс с довольным видом огляделся. Вечер обещал быть приятным.
Он шел неспешной походкой, размахивая тростью чуть менее залихватски, чем двадцать лет назад, — шарф был плотно заправлен под воротник выцветшего старого пальто, а котелок надвинут почти на глаза. На углу Кленовой и Джефферсон не горел уличный фонарь, и господин Чэмберс что-то недовольно буркнул себе под нос, когда пришлось сойти с тротуара и обогнуть недавно забетонированный и огороженный участок проезда у восемьсот шестнадцатого дома.
Этим вечером господин Чэмберс добрался до угла Лексингтон и Кленовой чуть раньше обычного. Он даже сбавил шаг, не понимая, как такое могло случиться. Нет, должно быть, он ошибся! Все двадцать лет, прошедшие после его изгнания из университета, господин Чэмберс жил по часам. Одно и то же, в одно и то же время, день за днем. Не то чтобы он сознательно выбрал для себя жизнь по расписанию, нет. Холостяк, живущий в одиночестве и владеющий достаточными средствами для удовлетворения своих скромных потребностей, господин Чэмберс незаметно втянулся в это размеренное существование.