— Идите сюда, — сказала она.
Он перемахнул через деревянные перекладины, и она взяла его за руку.
— Здесь я родилась, — сказала она. — Я жила в этой комнате над зарослями лавра. Во сне я слышала, как струится вода в фонтане; в окно просачивался запах магнолий.
Они сидели на крыльце; камень был теплым; жужжали насекомые. И пока Регина говорила, парк заполнялся видениями. По посыпанным песком аллеям прогуливалась девочка в длинном платье со шлейфом; высокая, слишком худая девушка декламировала проклятия Камиллы в тени плакучей ивы. Солнце садилось, а Регина продолжала говорить, жадно воскрешая на мгновение маленькие прозрачные смертные существа, в которых билось ее собственное сердце.
Когда она замолчала, уже совсем стемнело. Она повернулась к Фоске:
— Вы слушали меня, Фоска?
— Конечно.
— Вы вспомните все?
— Я столько раз слышал эту историю, — признался он, пожимая плечами.
Она резко встала.
— Нет, — сказала она. — Нет, не эту.
— Эту, другой нет.
— Это неправда.
— Еще одна попытка, и вновь провал, — утомленно бросил он. — У людей все идет по кругу. И я вновь начинаю сначала, как они. Этому не будет конца.
— Но я иная, — сказала она. — Если бы я не была иной, вы не любили бы меня, ведь так?
— Да, — ответил он.
— Для вас я единственная в своем роде.
— Да, — повторил он. — Единственная, как все эти женщины.
— Но я — это я, Фоска! Вы больше не видите меня?
— Я вас вижу. Вы блондинка, вы щедры и честолюбивы, вы боитесь смерти. — Он покачал головой. — Бедная Регина!
— Не жалейте меня! — выкрикнула она. — Запрещаю вам жалеть.
Она убежала.
— Мне пора, — сказала Регина.
Она устало взглянула на дверь бара. За дверью была улица, ведущая к Сене, а по ту сторону реки студия, где за столом сидел Фоска и не писал. Он скажет: «Хорошо порепетировали?» Она ответит: «Да», и вновь сомкнется молчание. Она протянула руку Флоранс:
— До свидания.
— Выпейте еще портвейну, — предложил Санье. — Времени у вас достаточно.
— Время… — сказала она. — Да, времени у меня много.
Фоска не глядел на часы.
— Мне жаль, репетиция прошла так скверно, — сказала она.
— О! Чудесно видеть вас за работой, — откликнулась Флоранс.
— У вас есть удивительные находки, — подхватил Санье.
Их голоса звучали мягко, они подвигали к ней тарелку с бутербродами, услужливо подносили ей сигарету, их глаза с участием смотрели на нее. Они не злопамятны, думала она, но в сердце не было радостно-презрительного потрескивания; она больше не могла никого презирать.
— Вы правда решили? Уезжаете в пятницу? — спросила она.
— К счастью, да, — ответила Флоранс, — я уже на пределе.
— Она сама виновата, — с упреком сказал Санье. Он взглянул на Регину. — Ни в жизни, ни на сцене она не умеет экономить.
Регина понимающе улыбнулась. Он смотрит на нее, как смотрел на меня Роже, мелькнула у нее мысль. Он чувствует усталость Флоранс, делит с ней радости и заботы, дает ей советы, она царит в его сердце: они пара. Регина встала:
— Теперь мне пора идти.
Улыбки, нежное воркование — все это было не для нее, как и простое человеческое понимание. Открыв дверь, она погрузилась в одиночество. В одиночестве она перешла Сену, она шла к отделанной красным квартире. Но это было не прежнее, гордое одиночество. Просто женщина, заблудившаяся под небом.
Анни не было дома, дверь Фоски была закрыта. Сняв перчатки, Регина застыла в неподвижности. Большой стол, занавеси, безделушки на полках — казалось, все эти предметы спят. Можно было подумать, что в доме мертвец и вещи в страхе притворяются несуществующими. Она нерешительно сделала несколько шагов: никакого отклика. Регина вынула пачку сигарет, переложила ее в сумку; курить ей не хотелось, вообще ничего не хотелось. Даже ее лицо в зеркале было безжизненным. Она поправила прядь волос, направилась к комнате Фоски и постучала в дверь.
— Войдите.
Он сидел на кровати и со старательным видом упорно вязал длинное полотнище из зеленой шерсти.
— Хорошо поработали?
— Очень плохо, — сухо ответила она.
— Завтра выйдет лучше, — сочувственно произнес он.
— Нет, — сказала она.
— Конечно, все повернется к лучшему.
Она пожала плечами:
— Вы не могли бы оставить на минуту ваше творение?
— Как пожелаете.
Он с сожалением отложил шарф.
— Чем вы занимались? — спросила она.
— Вы же видите.
— А пьеса, которую вы мне обещали?
— Ах, эта пьеса!.. — Он добавил извиняющимся тоном: — Я надеялся, что все сложится иначе.
— Что именно? Что мешает вам работать?
— Я не могу.
— Вы не хотите.
— Не могу. Я желал помочь вам. Но не могу. Что мне сказать людям?
— Написать пьесу несложно, — бросила она, теряя терпение.
— Для вас это естественно, ведь вы одна из них.
— Попытайтесь, вы ведь еще ни слова не вывели на бумаге.
— Я пытаюсь, — сказал он. — Временами один из моих персонажей начинает дышать, но тотчас угасает. Они рождаются, живут, умирают, и мне больше нечего сказать о них.
— Но ведь вы любили женщин, — возразила она. — У вас были друзья-мужчины.
— Да, — согласился он. — У меня есть воспоминания, но этого недостаточно.
Фоска закрыл глаза, — казалось, он отчаянно пытается вспомнить что-то.
— Нужно немало сил, — тихо произнес он, — немало гордости или любви, чтобы верить в то, что людские поступки имеют значение и что жизнь человека превозмогает смерть.
Она подошла к нему:
— Фоска, для вас моя судьба не имеет значения? — У нее перехватило дыхание, она со страхом ждала его ответа.
— О, вам не следовало спрашивать меня об этом, — попытался он уклониться от ответа.
— Почему?
— Вас не должно беспокоить то, что я думаю. Это слабость.
— Слабость… — повторила она. — Значит, потребовалось бы больше мужества, чтобы убежать от вас?
— Я знал одного мужчину, — сказал Фоска. — Он не бежал, он смотрел мне в глаза, слушал меня. Но это было его решение.
Она ощутила ревность к этому незнакомцу:
— Разве он был не такой, как другие, бедняга, тщетно пытающийся существовать?
— Видимо, да, — ответил Фоска, — но он не питал никаких надежд.
— Стало быть, важно делать то, что задумал? — спросила она.
— Для него это было важно.
— А для вас?
— Он пекся не обо мне.
— Но он был прав или нет?
— Не могу отвечать за него.
— Можно подумать, что вы восхищаетесь им.
Он покачал головой:
— Я не способен восхищаться.
Регина в растерянности прошлась по комнате.
— А я? — тихо спросила она.
— Вы?
— Я кажусь вам ничтожной?
— Вы слишком много думаете о себе, — сказал он. — Это нехорошо.
— А о чем я должна думать?
— О, я не знаю.
Регина спустилась со сцены. Фоска сидел в полутьме, в глубине пустого зала; она направилась к нему. Ее остановил голос:
— Регина!
Она обернулась: это был Роже.
— Ты не хотела, чтобы я пришел? — спросил он. — Меня пригласил Лафоре, а я так жаждал увидеть твою Беренику…
— С чего бы мне не хотеть?.. — спросила она.
Регина удивленно смотрела на Роже. Прежде ей казалось, что ее обрадует их встреча: еще недавно ее глубоко трогало все, что касалось ее прошлого. Но Роже держался непринужденно и отстраненно.
— Регина, ты восхитительная Береника. Тебе равно удаются и трагедия, и комедия. Уверен, скоро ты сделаешься лучшей актрисой Парижа.
Голос его чуть дрожал, уголок рта нервно подергивался. Он был взволнован. Она бросила взгляд в зал: кресло Фоски опустело. Он, тот, кто мог запомнить, видел ли он? Понял ли он, что ее невозможно перепутать ни с одной другой женщиной?
— Ты очень любезен, — сказала она Роже.
До нее дошло, что молчание затянулось. Роже с вниманием и тревогой разглядывал ее.
— Ты счастлива? — спросил он вполголоса.
— Ну да… — ответила Регина.
— Выглядишь усталой…
— Это все репетиции.
Регина чувствовала себя неловко под его взглядом, она уже отвыкла, чтобы ее разглядывали с таким пристальным интересом.
— Ты находишь, что я подурнела?
— Нет, но ты переменилась, — сказал он.
— Возможно.
— Прежде ты бы возмутилась, если бы я сказал, что ты переменилась. Ты так страстно хотела оставаться верной себе.
— Значит, я переменилась, — тихо сказала она и сдержанно улыбнулась. — Пора прощаться, меня ждут.
Он на миг задержал ее руку:
— Мы еще увидимся? Когда?
— Когда захочешь. Просто позвони мне, — безразлично бросила она.
Фоска ждал ее у входа в театр.
— Простите, я задержалась, — сказала она.
— Не извиняйтесь, я люблю ждать… — заметил Фоска. Он улыбнулся. — Прекрасная ночь. Вернемся пешком?
— Нет. Я устала.
Они сели в такси. Она молчала. Ей хотелось, чтобы говорил он — искренне, не раздумывая, но за весь путь он так ничего и не сказал. Она вошла в спальню, начала раздеваться, а он по-прежнему молчал.
— Ну что, Фоска, — начала она, — понравился вам спектакль?
— Мне всегда нравится смотреть на вашу игру, — ответил он.
— Но хорошо ли я сыграла?
— Полагаю, да.
— Полагаете? Вы не уверены? — вскинулась она.
Он промолчал.
— Фоска, — сказала она, — вы когда-то видели на сцене Рашель?
— Да.
— Она играла лучше, чем я? Намного лучше?
— Не знаю… — Он пожал плечами.
— Но вы должны знать, — настаивала она.
— Играть плохо или хорошо — я не знаю, что означают эти слова, — нетерпеливо заметил он.
Регине показалось, что в сердце у нее разливается пустота.
— Да очнитесь же, Фоска! Вспомните! Ведь это было, вы приходили на каждый мой спектакль, казалось, вы очарованы… Однажды вы даже сказали: «Мне хотелось бы заплакать».
— Да, — протянул он с неловкой улыбкой, — мне нравилось смотреть на вашу игру.
— Но почему? Разве не потому, что я хорошо играла?