– А теперь – хлопушки! – объявил Хью.
И пока сидящие за столом брали в скрещенные руки свою и соседскую хлопушки, Невилл заметил, что Джорджи стянул несколько миндальных орешков с блюда на столе, бросил их к себе в карман и прикрыл сверху салфеткой.
– А то вдруг будет громко, и он испугается, – шепнул он Невиллу. – Но вообще-то он просто обожает миндаль.
Хлопушки были распрекрасные: большие, красиво украшенные, и самое лучшее – с удивительно приятными сюрпризами внутри. Такими, как карандашики с разноцветными кисточками, настоящие игрушки «Динки», подвески и колечки, крошечная сумочка из красной кожи и так далее, и, конечно, скверные шутки на тонкой папиросной бумаге, которые прочитывали вслух под взрывы высокомерного хохота. Кому-то досталось содержимое двух хлопушек, кому-то – ничего, и эту несправедливость пришлось заглаживать родителям. Состоялось несколько обменов. Невилл попал в число счастливчиков: ему попались алый носовой платок и кольцо с крупным зеленым камушком. К счастью для него, Джульет не повезло, и он перекатил кольцо по столу к ней, она ответила ему очаровательно благодарной улыбкой и сразу надела кольцо на палец. Его окатила волна чистой радости. Он сделал ей первый подарок, и она его приняла.
Предложение отправиться, как обычно, на шумную и веселую прогулку после обеда в День подарков поддержали все – или почти все. Исключением стали Рейчел и Сид, Зоуи, Лора и ее мать. Лора закатила такую сцену, что в конце концов Джемайма в качестве компромисса ненадолго сводила ее в конюшню, прихватив угощение для хорьков Макалпайна (Лора обожала кормить любых животных). Арчи, Руперт и Хью вместе со старшими детьми дошли по шоссе до Уотлингтона, а затем через поля и лес вернулись к Хоум-Плейс. Том и Генри, услышав от Саймона и Тедди разговоры о лагере, который они когда-то устроили вместе с Кристофером, упросили показать его им.
– Да от него, наверное, уже и следов не осталось. Это же было давным-давно, – сказал Тедди. Ему по-прежнему было немного неловко вспоминать о лагере.
– Ты тогда еще подрался с Кристофером. Ведь на самом деле это был его лагерь. А он был против любых драк между людьми.
– Ты его убил? – Генри оживился: он впервые видел человека, который отважился на убийство.
– Господи, да нет же. Просто сцепились, только и всего.
Они подошли к живой изгороди, окаймляющей лес; Саймон нашел в ней знакомый проход, и все четверо пробрались через него. Вскоре они были уже у ручья, Саймон засмотрелся на него. Ручей, как и прежде, извивался между мшистых берегов, широких и мелких заводей и ровных песчаных пляжиков. Если долго смотреть на него, он начинал казаться огромной рекой, папоротники на его берегах – гигантской тропической растительностью, а на песчаных пляжах загорали люди…
– Идем, Саймон, давай отыщем лагерь. Нам обоим хочется посмотреть его.
В том-то все и дело с близнецами, думал он. Они, похоже, всегда хотят одного и того же, и, когда доходит до выбора или голосования по любому вопросу, у них есть фора. У ручья он повернул направо и через несколько минут достиг того места, где раньше был лагерь.
– Вот здесь, – с сомнением объявил он. Травянистый пятачок, где раньше стояла палатка, зарос ежевикой; место, где разводили костер, до сих пор обозначали несколько закопченных кирпичей – Кристофер пытался соорудить из них очаг, – все вокруг заполонила жгучая крапива… – Почти ничего не сохранилось.
– Значит, построили его так себе. – Как и следовало ожидать, заключили близнецы.
– Это же было давным-давно, – сказал Тедди. Ему хотелось уйти отсюда. Отчетливо вспомнилось отчаяние на побелевшем лице Кристофера, когда он пытался защитить лагерь.
– Лагерь был мой и Кристофера, – объяснил Саймон, с неловкостью припомнив, что так и не поддержал Кристофера в драке.
– А кто такой Кристофер?
– Наш кузен. Он стал монахом.
– А-а. Тогда понятно.
– Что понятно?
– Ну, вряд ли найдется хоть один монах, который что-нибудь смыслит в строительстве.
– А что вы знаете о монахах? Кто-нибудь из вас? – Последнее уточнение – чтобы не услышать снова это близнецовое «мы».
Генри повернулся к Тому:
– Что мы знаем?
Том задумался.
– Вообще-то при Тюдорах им здорово досталось. Их выгоняли из монастырей и сжигали у столба, а католикам вообще приходилось прятаться в чужих чуланах.
Тедди, уже откровенно заскучавший, предложил вернуться домой к чаю, и, хоть между близнецами завязался жаркий спор о постройках и о том, сколько времени могло понадобиться на строительство чего-нибудь приличного – тут всплыл Стоунхендж, «но в нем же невозможно жить!», – их обратный путь через поля завершился состязанием в беге, которое, само собой, выиграли близнецы.
Пазл ловко перенесли на одеяле в кухонный конец холла, стол накрыли к чаю, кое-кто уже накинулся на сандвичи.
– Только не забывайте, пожалуйста, добавлять мне в молоко кофе и чай, – твердила Лора. Поверх ее индейского головного убора из перьев теперь ненадежно сидела корона из золотой бумаги.
– Думаю, это ко всем относится, – сказал Арчи. – Всем нам не помешает выпить. Прогулка была что надо!
– А по мне, так даже слишком, – отозвался Берти. – Я пятку натер.
– Это потому, что не надел носки.
– А где Джульет? – вдруг спросила Зоуи. – Разве она не ходила с вами, Руп?
– Я думал, она ушла с Тедди и Саймоном.
Генри подхватил:
– И с нами. Нет, с нами ее не было.
Зоуи, которая предпочла отдых прогулке, теперь уже раскаивалась.
– Право, Руперт, мне казалось, ты обещал, что за всем проследишь.
Джорджи отвлекся от своего сандвича с яйцом.
– По-моему, она села к Невиллу в машину.
– А, ну тогда все в порядке. С ним она в безопасности.
– Ты ведь не боишься, правда? Со мной ты в безопасности, моя дорогая, прекрасная Джульет!
Она метнула в него быстрый взгляд и потупилась, уставилась на свои колени. «Дорогая», «прекрасная» – эти слова возбуждали в ней нечто вроде боязливого волнения. Мелькнула ужасная мысль, что он потешается над ней.
– Ты правда так думаешь?
– О да. Я не шучу. Не смейся надо мной. Можем заключить соглашение не смеяться друг над другом, да?
– Да, – как хорошо, что все прояснилось.
– Но если кто-то другой поскользнулся на метафорической банановой кожуре, мы вправе смеяться, сколько душе угодно.
– А мне бы не захотелось. Только представь, каково бедняге!
– Незачем мне представлять, он же никто. Если ты гипотетический, тебя не существует.
– А-а.
Он умолк. Все складывалось не так, как он воображал. Ему казалось, труднее всего будет остаться с ней наедине, а это оказалось проще простого: «Зачем тебе мерзнуть на этой прогулке? Давай прокатимся в моей машине». Она уже достигла возраста, когда некоторые ее ровесницы хвастались кавалерами, но ни у кого из них не было машины. Она всем расскажет, и они заткнутся.
Так что все замечательно. Она согласилась, вместе они выскользнули из дома через кухонную дверь и прошли по гаревой дорожке к двору перед конюшней и гаражами.
Только когда они уже сидели в машине и пропускали толпу пешеходов, поворачивающих налево, к Уотлингтону, а сами собирались повернуть направо, к Бэттлу, он вдруг заволновался – даже оробел, осознав, что остался с ней наедине. Как объяснить ей то удивительное, что случилось с ним? Стоит ли ему воспринимать этот день просто как праздничную вылазку? Или попытаться со всей серьезностью рассказать ей о своих чувствах? И в том, и в другом подходе было что-то неправильное. Так или иначе, он решил ничего не предпринимать, пока он за рулем. Он проедет мимо Бэттла до того места, где есть поворот в лес. А когда свернет туда, то предложит прогуляться и попросит разрешения сделать несколько снимков.
Так он ей и сказал, и она как будто бы отнеслась к услышанному спокойно и радостно.
Он прибавил скорость – ему не терпелось поскорее доехать до леса.
День был по-настоящему зимний, безветренный, голые деревья казались сложным каркасом, приготовленным для скульптуры из их листвы. На плотном свинцовом небе тускло-оранжевое солнце незаметно клонилось к горизонту, оставляя сумеречный мазок.
Он нашел поворот к лесу, оба вышли из машины.
– Если ты меня сфотографируешь, ты отправишь снимок в журнал?
– Не знаю, – ответил он и, заметив, что она приуныла, добавил: – Думаю, когда-нибудь – да. Дай мне руку. Боже, да ты продрогла!
На ней была новая зимняя куртка – оливково-зеленая, с капюшоном, отделанным мехом – по его мнению, он подчеркивал загадочную красоту ее лица. Отщелкаю несколько кадров, а потом все ей объясню, думал он.
В нескольких ярдах от тропы упал большой благородный каштан – или, скорее, был повален, потому что не с вывороченными, а с обрубленными корнями лежал под наклоном, сцепившись верхними ветками с соседними деревьями. Невилл подсадил Джульет на толстую часть ствола, достал карманный фотоаппарат, с которым не расставался, и попросил ее снять капюшон. Свет был слабым, приятно угасающим до сумеречного, и он понимал, что снимки получатся так себе, но она-то этого не знает, а он сделает еще много других, которыми наверняка угодит ей.
– Так, а теперь я, как заправский профессионал, буду тобой командовать.
– Ладно.
Приятнее всего было притворяться, будто ей не очень-то и хотелось. На снимках большинство моделей выглядели скучающими, и теперь она старалась подражать им, но добилась только одного: он решил, что она испугалась, стал ласково поддразнивать ее, уговаривать повернуть голову, сместить корпус, поставить руки так, как ему хотелось.
Он работал, пока она не застучала зубами от холода, а его не захлестнули угрызения совести.
– Моя дорогая, надо же было сказать мне! Когда я увлекаюсь, я не замечаю ничего. Мне так жаль, – он сам надел на нее капюшон, растер ей ладони, а потом, обняв ее, помог встать на ноги, которых она уже не чувствовала, потому и споткнулась. Тогда он подхватил ее на руки и понес к машине.