– Мне правда неважно. Я никуда не собираюсь ехать, работая на тебя.
– Ты же пока только начинаешь. Если удосужишься научиться…
– Чему? Быть мальчиком на побегушках я уже научился, если об этом речь. А в фотографы я не рвусь, если ты имеешь в виду это.
Невилл, который до тех пор вел разговор, стоя спиной к Саймону, теперь обернулся.
– Ну и кем же ты, – вопросил он, – хочешь быть?
Саймон выпалил не задумываясь:
– Садовником. Я хочу быть садовником. – И как только эти слова вылетели у него, он понял, что твердил их мысленно несколько месяцев подряд. Взгляд Невилла, полный предельной снисходительности, побудил его вслух выразить преданность иному делу. – Садовником, – повторил он.
Невилл выдержал краткую паузу, за время которой закурил, и произнес:
– Ну ладно, тебе виднее.
Различив в его голосе сомнение, Саймон счел необходимым добавить:
– Так что считай, что я подал заявление об уходе. Ты должен мне девять фунтов.
– Предупредить надо было за месяц. Уж это хотя бы мог сделать.
– Мне осточертело делать то, что я «хотя бы мог». Я ухожу прямо сейчас. Так что раскошеливайся.
– Никакие не девять – ты же на прошлой неделе взял у меня взаймы пятерку. Забыл?
– Ладно. Давай сколько есть. – Он уже запихивал немногочисленные пожитки в рюкзак. Хватит с него ночевок в стенном шкафу.
Невилл прошел к шкафу следом за ним, некоторое время наблюдал, чем он занят, потом принялся рыться в карманах вытертого бархатного пиджака, который носил только дома, и достал оттуда горсть купюр. Пересчитал и добавил две пятерки. Ему уже становилось паршиво.
– Бонус, – сказал он. – Золотой парашют.
– Спасибо большое. – Саймон явно обрадовался. Они расстались мирно, чего ни тот, ни другой не ожидал, обменялись рукопожатием и пожелали друг другу удачи.
С уходом Саймона квартира вдруг стала казаться нежилой. У Невилла не было заданий до выходных и отъезда в Венецию. В конце концов он занялся тем же, чем и всегда, когда оставался один: сварил пристойный кофе, устроился в продавленном кресле, из которого горстями лезли перья, и стал просматривать сделанные им снимки Джульет. Они были изумительны. Ее, прирожденную модель, трудно было снять неудачно, и с прошлого Рождества у него накопилась целая стопка фотографий.
Их отношениям, мягко говоря рискованным, секретность одновременно и препятствовала, и не давала угаснуть. Невилл понимал: если родные узнают, то обрушат на них всю многотонную тяжесть своего осуждения, и Джульет серьезно пострадает. О встречах с ней он ухитрялся договариваться через Руперта или Зоуи, которые считали, что с его стороны очень мило время от времени приглашать Джульет в театр, кино или на прогулку в Ричмонд-парк. Дважды он угощал ее обедом – после похода за покупками, который привел ее в полный восторг: выбранная им одежда не вызвала у нее никаких возражений. При каждой новой встрече его потрясала ее красота, порой он пытался подыскать другие слова, чтобы описать ее: прелестная, миловидная, привлекательная, очаровательная, совершенная, – и все они подходили ее внешности, и ни одно не казалось достаточным.
В целом их ситуация (она понятия не имела, насколько серьезны его намерения) его устраивала. Ему предстояло дождаться, когда она повзрослеет в самый раз для него, как он выражался, и только потом увезти ее, но с другой стороны, в ожидании она успеет повзрослеть, а он – привести в порядок собственную жизнь.
Он бросит эту замызганную конуру и подыщет себе что-нибудь намного лучше, как раз для их будущей жизни вдвоем, а пока ему хватит и ощущения романтики и радостного изумления, что ему довелось встретиться с ней до того, как ее застолбил кто-то другой. Его энергия – эмоциональная, сексуальная, какая угодно – тратилась в основном на карьеру. Он уже пользовался известностью, а должен был стать по-настоящему знаменитым, войти в пятерку лучших фотографов в этой сфере.
Он открыл последнюю банку фасоли из своих запасов, и пока выгребал ее оттуда ложкой, представлял себе, как найдет какое-нибудь необычное и удивительное жилье – лодку у пристани в Челси, домик прямо на берегу реки, с садом на крыше – и наконец поселится там со своей лучезарной любовью.
За остаток дня, пока он проверял и укладывал аппаратуру для поездки в Венецию, звонил своему редактору, чтобы найти замену Саймону, искал чистую рубашку и пытался отчистить загадочное пятно с самого нового из своих бархатных пиджаков, радужные мечты о будущем вызвали у него чувство одиночества. Пожалуй, он наведается к Клэри: она накормит его ужином и поможет с проклятым пиджаком.
Он купил вечернюю газету, два круглых леденца, букетик хризантем и вскочил в автобус, идущий до Эджвер-роуд. Арчи обойдется и без презента.
Квартира располагалась на нижних этажах огромного дома; парк при нем, должно быть, был когда-то плодовым садом, потому что яблони, сливы и груши росли в нем среди травы, которую редко косили, и крепких, рослых сорняков вроде дербенника и одуванчиков. Окна студии выходили в сад, и казалось, что она находится за городом. Все это он успел осмотреть, потому что передняя дверь оказалась незапертой, а когда он позвал Клэри, она крикнула в ответ, что моет голову в кухне.
– Ты, наверное, поужинать пришел, – сказала она после довольно мокрых объятий.
– Пожалуй. Это тебе. – Он протянул хризантемы.
– Боже мой! Спасибо, – она суетливо огляделась по сторонам, соображая, куда бы их пристроить, и остановилась на банке из-под варенья, до отказа набитой кистями Арчи.
– А он не будет возражать?
Она пожала плечами:
– Разве что слегка. В этой квартире слишком мало места для таких вещей, как вазы для цветов.
Она вытерла голову полотенцем и встряхнула волосами, рассыпая повсюду капли воды.
– Где-то у меня была расческа… ах да, кажется, на сушилке. Подай, пожалуйста.
Он подчинился, потому что хотел, чтобы кто-нибудь почистил ему пиджак. Минуту или две она драла расческой спутанные волосы.
– Поищи где-нибудь резинку, если у тебя случайно не завалялась. Мне надо еще загнать детей мыться.
Оказалось, что дети были в саду; они приплелись, общими усилиями волоча тяжелый мешок.
– Вот твои гадкие груши. Только пожалуйста, не заставляй нас есть их. Они правда гадкие.
– Поздоровайтесь с дядей Невиллом.
– Здравствуй, дядя Невилл. Мам, у меня есть удачная идея насчет груш.
– Вообще-то это моя идея, – Берти был годом младше Гарриет и пользовался этим преимуществом, как только мог.
– Ладно. Выкладывайте свою идею и отправляйтесь купаться.
– Ну, мам! Мы же вчера купались!
– Мы вообще не грязные – только я немножко испачкал коленки. Коленки не считаются. – Они бросили мешок на пол, он упал набок, из него выкатилось несколько мелких зеленых груш. – Она все варит их и варит, а потом нам приходится есть их на десерт, – объяснил Берти Невиллу. – А их там прорва.
– В общем, так, – вмешалась Гарриет, – знаешь историю, как одна старушка построила себе дом из грушевых семечек? Ну вот, это и есть идея. И грушам найдется применение, и у нас будет настоящий дом вместо дырявой старой палатки в саду.
– Звучит заманчиво, но сделать это довольно трудно, – оценила Клэри.
– Папа нам поможет, – решила Гарриет. – И ты тоже, если хочешь, но, честно говоря, по-моему, от папы в таком деле будет больше толку.
– Ясно. А теперь – наверх, мыться.
Невилл поддержал:
– Если пойдете прямо сейчас, у меня найдется для вас кое-что, когда вернетесь.
– Что?
– Сюрприз.
И они, конечно, послушались. Как только оба вышли, Невилл сказал:
– А здорово у тебя получается быть матерью.
– У меня? – Она удивилась. – По-моему, ничего особенного. Иногда я раздражаюсь так, что хочется накричать на них. Знаешь, эта непрерывность семейной жизни – все эти обеды, стирка, уборка, – только заканчиваются, и уже пора браться за них снова.
– Но ведь тебе на самом деле нравится, правильно? И у тебя есть Арчи.
– У меня есть Арчи, – повторила она, и на миг ее лицо омрачилось: тень какой-то печальной решимости набежала на него и пропала. – Если хочешь поговорить еще, давай посидим внизу. И, кстати, пора бы уже сказать, зачем ты пришел.
– Откуда ты знаешь, что я пришел не просто так? – Своей проницательностью она расстроила его.
– Потому что так всегда бывает. И я нисколько не возражаю. Так в чем дело?
– Ну… мне хотелось повидаться с тобой. Пообщаться. – И он вдруг с удивлением обнаружил, что это чистая правда.
Кухня выглядит довольно опрятно – по меркам Клэри, отметил он. Если не считать стола, засыпанного мукой, и овощей, ждущих своего часа на сушилке рядом с флаконом шампуня.
– Невилл, дорогой, а еще?
– Да так, пустяк. Я что-то пролил на мой единственный приличный пиджак, а в эти выходные я еду в Венецию, вот и подумал, что ты, может, знаешь, как оттереть пятно. Ты же так часто сажала на одежду пятна – по-моему, ты в этом уже эксперт, – он расцвел обезоруживающей улыбкой.
Улыбка не помогла.
– Пятна, которые я сажала, так и оставались на моей одежде. Обычно выводить их помогала мне Полли, – ответ прозвучал резковато. Но она взглянула на него, помедлила и велела: – Показывай свой пиджак. Что ты на него пролил?
– Не имею ни малейшего представления, – он вынул пиджак из сумки. Она перенесла его на сушилку.
– Надо было отдать его в чистку.
– Сам знаю. Но теперь уже слишком поздно. Я заметил пятно, только когда стал укладывать вещи.
– Попробую вывести, если хочешь, но имей в виду, может, ничего и не получится.
Наблюдая, как она расстилает запачканное место на доске, окунает палец в какую-то жидкость для стирки, а затем осторожно трет пятно кругообразными движениями, он вдруг ощутил сумасшедшее желание рассказать ей про Джульет, выпалить: «Я влюблен в мою сводную сестру, – нет, все совершенно серьезно, – да, я знаю, что она еще мала, чтобы выйти за меня, но как только подрастет, я на ней женюсь».