Ей удалось влезть в блузку, сарафан и сандалии, расчесать волосы медного оттенка и собрать их в хвост. Тошнота прекратилась, но насчет готовки она пока сомневалась. Благодаря удивительному кладу – коллекции картин Тернера, которую они с Джералдом обнаружили во время первого осмотра дома почти десять лет назад, – им удалось починить несколько акров площади крыши и перестроить одно крыло здания в комфортабельный дом с большой кухней, где за едой хватало места им всем, второй ванной и просторной комнатой для игр, поначалу служившей дневной детской. Няне предложили теплую комнату внизу, но она настояла на том, чтобы спать по соседству с детьми: «О, нет, миледи. Негоже моим малышам спать на другом этаже. Неправильно это». Ее точного возраста, хоть и явно преклонного, никто не знал, ее мучил недуг, который она именовала своим ревматизмом, но ковыляла бодро, ее зрение и слух со временем почти не пострадали. С годами пришлось еще много чего подправлять и улаживать. Нянины представления о роли, которую родителям полагается играть в воспитании своих детей (мама пьет чай с ними, разодетыми как куколки, потом вместе с папой приходит поцеловать их на сон грядущий), в силу необходимости претерпели значительные изменения. Этого добился Джералд. С точки зрения няни, он был непогрешим, поэтому если ему припадало желание купать своих детей, читать им и даже на ранних этапах менять им подгузники, она приписывала все перечисленное его эксцентричности, зная, что она свойственна высшим классам. «У всех есть свои маленькие слабости» – так она обычно высказывалась, сталкиваясь с тем, что не могла одобрить или не понимала.
Несмотря на все старания, оставшийся преимущественно неотремонтированным огромный эдвардианский дом все еще подавлял Полли масштабами задачи. Он требовал постоянного внимания. Комнаты приходилось регулярно проветривать в целях борьбы с сыростью, которая неуклонно распространялась по зданию, оставляя на своем пути обвисшие неряшливыми фестонами обои, заражая мансарды и коридоры мелким черно-крапчатым грибком, похожим, как однажды заметил Джералд, на обозначения диспозиции наполеоновских войск перед битвой. Дети, или, по крайней мере, близнецы с друзьями, играли в нескончаемые прятки, «сардинки» и игру собственного изобретения под названием «чудища с фонариком». Эндрю решительно протестовал, когда его не брали в игру, и несколько раз Элайза уступала, но он всякий раз умудрялся потеряться и расплакаться. «Я же тебе говорила, мама: ему не понравится», – объясняла Джейн. Подобные споры были каждодневным явлением, и Джералд обычно вмешивался с очередным планом восстановления мира и спокойствия.
Он встретил Полли у подножия лестницы известием, что Дюши умерла. Руперт уехал в Хоум-Плейс и должен был сообщить дату похорон, как только ее назначат.
– Уж я ей и пашот сварила. Такие она всегда ела в охотку.
– Я-то что могу поделать, миссис Тонбридж? Отнесла ей поднос в маленькую столовую, а она только – спасибо, мол, не хочу ничего.
Яйцо-пашот остывало на своем ложе из пропитавшегося сливочным маслом тоста. Айлин с надеждой посматривала на хозяйский завтрак. Если миссис Тонбридж не польстится на него из приличия, птицам он не достанется.
– Я наверху все ставни закрыла, – доложила она. – А мисс Рейчел сказала еще, что сегодня приезжает мистер Руперт. Просила вас зайти.
– Так что же вы сразу не сказали? Она что, думала, я мешкать стану, если старшая хозяйка лежит наверху? – Она свирепым жестом втолкнула в прическу одну из выбившихся заколок-невидимок, сняла передник, оправила на груди платье и вышла.
Врач уже приходил, патронажная сестра обещала зайти позднее. Тонбриджу не мешало бы съездить в Бэттл за покупками – на выходные соберется семья. Да, и еще мисс Сидней приезжает поездом в четыре тридцать – он не мог бы встретить ее?
– Хозяйство я оставлю на вас, миссис Тонбридж, – приготовьте что-нибудь полегче и попроще. – Ей в самом деле были невыносимы даже мысли о еде…
Этот разговор породил в миссис Тонбридж противоречивые чувства. С одной стороны, правильно мисс Рейчел выказывает всяческое уважение к покойной матери, но с другой, бедняжка еле держится и, как было достоверно известно миссис Тонбридж, последние несколько недель ела как птичка. Так не годится. Прослужив в семье кухаркой без малого двадцать лет – поступила к ним задолго до женитьбы с Тонбриджем, но и раньше ее почтительно звали «миссис Криппс», как обычно кухарок в те времена, – все хозяйские привычки и пристрастия она знала наперечет. Мисс Рейчел, как ее мать, любила простую еду и понемножку, но с тех пор, как старшая хозяйка заболела, разве что ковырнет в тарелке, и все.
– А что, если я пришлю вам чашечку славного горяченького консоме, а потом вы приляжете вздремнуть к приезду мистера Руперта?
Понимая, что подчиниться будет гораздо проще, чем отнекиваться, Рейчел поблагодарила ее и согласилась.
Айлин, принесшая консоме, застала ее лежащей на жесткой и усаженной пуговицами узкой кушетке – полезной для ее спины, как утверждала Дюши. Со стороны Дюши эта уступка была более чем существенной, так как сама она всю жизнь просидела на жестких стульях с прямыми спинками и никогда, ни при каких обстоятельствах не стремилась к большему комфорту. Кушетка, в сущности, тоже причиняла неудобства, хоть и совсем иного рода, однако Рейчел умудрялась устраиваться на ней почти уютно, подсовывая под поясницу подушечку.
Прибегнув к тону, который в семье прозвали «церковным», Айлин спросила, не опустить ли жалюзи и не принести ли ей связанный крючком плед – на случай, если она захочет поднять ноги повыше. Мелкими глотками отпивая консоме, Рейчел согласилась и на то, и на другое, посмотрела, как Айлин, похрустывая коленками, опускается, чтобы развязать шнурки на ее практичных туфлях (горничную явно мучил ревматизм), помогает ей поднять ноги на кушетку и старательно кутает их в плед. А потом с такой осторожностью, словно Рейчел уже спала, Айлин на цыпочках подошла к окну, опустила жалюзи и почти бесшумно выскользнула из комнаты. Чувства, думала Рейчел. Все это свидетельство чувств к Дюши. Если жест относился к ней лишь косвенно, она могла принять его. Поставив чашку, она легла спиной на бархат в жестких пуговицах. Милая моя мама, начала было думать она, и едва несколько усталых слезинок выкатились из-под ее век, погрузилась в милосердный сон.
– Напрасно ты так переживаешь, радость моя. Ведь это же только на одну неделю. Всего неделя в доме на колесах. Будет чудесно – не только разнообразие, но и отдых.
Клэри не ответила. Если Арчи считал, что неделя в трейлере вместе с детьми хотя бы отдаленно похожа в ее представлении на отдых, значит, он либо спятил, либо ему все равно, каково придется ей, потому что разлюбил ее.
– И обойдется гораздо дешевле. В прошлый раз нам пришлось потратить целое состояние, устраивая мелюзге вылазки по всему Лондону и бесконечные обеды вне дома. Вдобавок на одно и то же они никогда не соглашаются. А в мои времена детям полагалось всего два подарка – один на день рождения, один на Рождество.
– Поверить не могу, что ты считаешь поездку вчетвером на машине, а потом вместе с ней на пароме, и аренду трейлера способом сэкономить! Ты просто хочешь во Францию.
– Само собой, я хочу съездить во Францию, – сердясь, он повысил голос, отложил кисточку, которую протирал, и обернулся к ней – сгорбленной над раковиной в попытках оттереть от овсянки кастрюлю. Волосы свесились, лезли ей в лицо. – Клэри, девочка моя! Мне так жаль!
– Чего тебе жаль? – Голос прозвучал сдавленно. Он подошел и повернул ее лицом к себе.
– Слезы у тебя прямо-таки непомерно велики, моя дорогая. И ты действительно моя дорогая, о чем я тебе твержу как минимум десять последних лет. Ну как, начинает доходить?
Она вскинула руки, чтобы обнять его за шею: он был гораздо выше ростом.
– Может, стоило все-таки жениться на Полли?
Он притворился, будто размышляет над ответом.
– Да нет, не думаю.
После его поцелуя она спросила снова:
– Или на Луизе?
– Ты как будто забыла, что ее увели у меня из-под носа – я даже опомниться не успел. Нет уж… приходится довольствоваться тобой. Я искал писательницу, никудышную кухарку, что-то вроде одаренной замарашки. И вот, пожалуйста. Только готовить ты стала лучше. Нет, дорогая, мне пора. Некий чванливый старый хозяин из Почтенной Компании Сардиноторговцев будет сидеть в мастерской и ждать, когда я напишу его безобразную дряхлую физиономию. И мне уже не терпится опошлить мое искусство.
– Мне кажется, – заговорила она, глядя, как он собирает кисти, – ты мог бы взять и написать хороший портрет. Просто пиши его таким, как видишь.
– Исключено. В этом случае от него откажутся. И плакала целая тысяча фунтов. Тогда можно считать, что нам повезло, если удастся провести отпуск в трейлере где-нибудь на обочине Большого западного шоссе.
Мы оба сотни раз заводили такие разговоры, думал он, шагая к автобусной остановке на Эджвер-роуд. Я успокаиваю ее, она всегда советует писать только то, что мне хочется. Но он не возражал. Ради Клэри он был готов на все. Ему понадобилось время, чтобы осознать: крайняя незащищенность ее детства – смерть матери, отец, пропавший без вести во Франции почти на всю войну, вполне возможно, погибший – могли безболезненно проявиться только по прошествии времени. Естественно, десять лет брака и появление двоих детей преобразили положение целиком и полностью: с их первых совместных месяцев, еще сравнительно беспечных; лет, пока они путешествовали или жили в мастерской и спали на балконе над ней, когда стесненность в средствах ни на что не влияла, когда он искал заказы и писал пейзажи – и порой их брали на общие выставки в Редферн, а однажды даже на Летнюю выставку Академии, – когда она написала свой второй роман и его похвалил Джон Давенпорт, – чудесное было начало. Но с появлением сначала Гарриет и следом за ней Берти – «я прямо крольчиха какая-то!», всхлипывала она в кухонную раковину, – им пришлось подыскивать жилье побольше, и с двумя младенцами на руках у Клэри не осталось ни времени, ни сил, чтобы писать. А он был вынужден совмещать живопись с преподаванием.