Было уже темно, когда она закончила – усталая, упавшая духом, но вместе с тем вздыхающая с облегчением; она оставит себе книги и альбом, а от остального избавится. В доме было тихо – так тихо, что даже из комнаты мисс Миллимент она услышала треск полена, упавшего в камине в гостиной. Она страшно скучала по Лидии: по ее театральным сплетням, по восторгу от успеха пьесы Клэри. Она купила две отбивных – себе и Рейчел, на случай, если та согласится остаться; притворив дверь комнаты мисс Миллимент с ее зябким затхлым воздухом, она спустилась в кухню, пожарить себе отбивную, которую решила съесть с хлебом и маслом, включив радиоприемник для компании. Рассказывали о первом в Великобритании скоростном шоссе, которое только что открыл мистер Макмиллан – восемь миль в объезд Ланкастера, «первый проблеск того, что еще только предстоит». Королева, находясь в Бристоле, сделала первый междугородний звонок в Эдинбург, где лорд-провост ждал у аппарата возможности побеседовать с ней. Ожидалось похолодание, кое-где временами моросящий дождь, в некоторых районах заморозки. Джину осталось на одну маленькую порцию, и она сдобрила его сухим мартини.
После новостей объявили концерт произведений Малера и Шостаковича; ни того, ни другого она особо не любила, но все лучше, чем тишина.
Часть 10Ноябрь-декабрь 1958 года
В понедельник утром новости о компании «Казалет» получили огласку.
– Я просил всех собраться у меня в кабинете к одиннадцати, – сказал Хью Эдварду. – И надеялся, что днем ты съездишь на пристань. С людьми ты умеешь общаться гораздо лучше меня. Помнишь ту забастовку, которую ты остановил тем, что просто вышел и заговорил с ними? Власти дали нам пять недель, начиная с сегодняшнего дня, я добился пособия в размере трехмесячного жалованья для старших сотрудников. А на пристани, думаю, можно сказать работникам, что у них есть немало шансов остаться на прежних местах под началом тех, кто выкупит компанию. – Последовала пауза, потом он продолжал: – В девять у меня здесь побывал Тедди. Он, похоже, узнал, что наши дела плохи, и разозлился, что его не предупредили. Я отослал его в Саутгемптон с запиской к Макайверу. Нашего бухгалтера я вызвал на это собрание на случай, если возникнут финансовые вопросы, на которые мы не сможем ответить.
– Правильно.
Выглядел бедняга ужасно, словно не спал всю ночь. Так, в сущности, и было. Выходные самого Эдварда с Дианой прошли кошмарно. Лишь в субботу она начала понимать, что у него не осталось денег в банке и жить предстоит только на его жалованье, которое он вскоре тоже потеряет. В конце концов ему пришлось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть с криком: «У меня не осталось денег! Никаких!» Только тогда до нее наконец дошло. Она сбросила его ладони с плеч – это было нетрудно, потому что он сразу устыдился своего натиска, – и ледяным тоном произнесла:
– Ну что ж, придется тебе найти другую работу. И как можно быстрее.
– Конечно, придется. Но в моем возрасте это не так-то легко. Боюсь, мы будем вынуждены продать этот дом и найти жилье поскромнее.
– Ты, видимо, забыл, что этот дом мой, а в мои намерения не входит продавать его.
Гром среди ясного неба. Такого ужаса он никак не ожидал, и то, что значили ее слова, пробрало его до костей.
– Диана! Ты, наверное, не всерьез. Мы же партнеры – мы женаты! Если ты откажешься продать этот дом, я банкрот.
Молчание. Она отошла от него к застекленным дверям, ведущим в сад. И там уже мягче, с отчаянием произнесла:
– Просто я никак не могу понять, как тебе удалось влипнуть так внезапно и ужасно. Это меня пугает. Как будто все вдруг стало ненадежным и небезопасным.
Ему хотелось сказать: «У нас же есть мы», но эти слова словно застряли у него в горле. Казалось, произносить их сейчас тоже небезопасно. Но решение оставалось за ним.
– Дорогая, – осторожно начал он, – я понимаю, как трудно тебе сейчас. И знаю, как ты любишь этот дом. Я твердо решил найти другую работу. Но мне еще выплачивать долги – задолженность банку, которая целиком и полностью моя вина. И я не вижу способа выплачивать их и платить за содержание твоего дома. Понимаешь, я так хотел дать тебе все, что я только могу, и перестарался.
В этот момент зазвонил телефон, трубку взяла Диана.
– Тебя, – сказала она. – Тебя женщина. – Тон был опасно-спокойным.
– Это Рейчел, – объяснил он Диане, и она жестом дала понять, что уже знает. Она достала себе сигарету и устроилась послушать телефонный разговор. И он сразу понял, насколько неловким он будет. По телефону Рейчел всегда говорила громче, чем обычно; в таких разговорах мягкая напевность ее речи пропадала, на смену ей являлись армейские интонации.
– Это насчет Рождества! Дом принадлежит компании, так что мне придется покинуть его на Новый год. Вот мы и решили устроить еще одно, последнее семейное Рождество, и я хотела узнать, присоединитесь ли к нам вы с Дианой.
Он бросил взгляд на Диану: было ясно, что она слышала все до последнего слова.
– Как это удивительно мило с твоей стороны, дорогая. Можно мне подумать и известить тебя?
– М-м… да, а можно не слишком долго? У меня есть еще одна идея, которой я непременно должна поделиться с тобой.
– Конечно. Позвоню завтра утром. – Кладя трубку, он вдруг спохватился: он совсем не выразил сочувствия в связи с выселением из Хоум-Плейс. Ей наверняка очень тяжело, и они могли бы по крайней мере оказать ей моральную поддержку.
– Бедная Рейчел, – сказал он. – Она вынуждена покинуть Хоум-Плейс, который был ее домом на протяжении всей жизни. Так что, как видишь, мы не единственные.
– Но у нее ведь есть другой дом в Лондоне, разве нет? Тот, который достался ей от подружки-лесбиянки.
– Да, есть. Но Хью говорит, что она не хочет в нем жить.
– Ну вот, пожалуйста. Мы все-таки единственные.
– Да ладно тебе, Диана. Я приготовлю нам воскресный коктейль – скоро обед, я объявляю перемирие.
– Хорошо. – Она позвонила, явилась смущенная миссис Аткинсон, вытирая руки о передник.
– Подайте мистеру Казалету сок двух апельсинов и немного льда. Да, и два бокала для коктейля.
Но когда он приготовил им выпить, оказалось, что ему не хочется. Чувствовал он себя отвратительно, источник неявной боли так и не удавалось определить.
Обед прошел еще хуже. Подали жареную цесарку с кальвадосом, пюре из топинамбуров и шпината в белом соусе. Он съел ложку и отставил тарелку.
– В чем дело, дорогой?
– Не знаю. Просто мне паршиво. Приму пару таблеток алка-зельтцера и прилягу.
– Хочешь, я с тобой?
– Нет-нет. Ты ешь, обед замечательный. А я вздремну.
Диана объяснила, что мистеру Казалету нездоровится, и миссис Аткинсон поспешила наверх с грелкой и разбудила его, чтобы отдать ее. Но потом он крепко проспал до шести вечера, когда Диана принесла ему чашку чая с имбирным печеньем.
– Бедненький, – сказала она. – Я принесла тебе имбирного печенья, потому что в прошлый раз, когда у тебя был расстроен живот, оно тебе нравилось.
Она вела себя так, будто они и не ссорились, и он преисполнился благодарности. Снова уснув, он пробудился в два часа ночи и нашел у постели чашку холодного консоме с запиской от Дианы: «Сплю в соседней комнате. Не хотела будить тебя. Будильник поставлен на семь. Целую, Д.». Слава богу, боль утихла, он настроился поспать еще. Но сон не шел, и сразу нахлынула тревога. Он принялся перебирать в уме свои вещи, которые мог бы выгодно продать. Ружья Брига, свои часы «Эспрей», золотые запонки с сапфирами, «Бентли», наконец, свою скрипку работы Гальяно. Если удастся найти покупателя, вырученных денег хватит, чтобы продержаться. Он задумался о том, чем, черт подери, он сможет заниматься, когда перестанет торговать древесиной. Его сильная сторона, вяло размышлял он, – умение находить общий язык почти с кем угодно, и продажи – вот они удаются ему особенно хорошо.
Собрание в кабинете Хью прошло ужасно, как они и ожидали. Конторскому посыльному велели принести столько стульев, сколько понадобится, но он поленился, и некоторым из присутствующих пришлось стоять. Эдвард сидел рядом с Хью за его столом. Остальные вошли в кабинет толпой и сели или застыли стоя с лицами, лишенными всякого выражения.
– К сожалению, у меня чрезвычайно плохие вести, – начал Хью. И с прискорбием продолжал, что обстоятельства вынуждают компанию «Казалет» перейти под внешнее управление, а это значит, что через шесть недель все служащие лишатся работы. Он коротко пояснил, почему так вышло. Банк больше не дает им ссуды и требует возвращения уже выданных. По истечении шести недель все получат еще одно месячное жалованье, а те, кто проработал в компании более десяти лет – пособие в размере жалованья за три месяца. Слишком долго рассказывать, как они с братьями пытались предотвратить катастрофу, но потерпели неудачу. В этот момент его голос чуть не сорвался, и Эдвард заметил, что две секретарши уже в слезах. В заключение Хью сказал, что все они были отличной командой и что все, разумеется, получат прекрасные рекомендации. А теперь, если у кого-нибудь есть вопросы, он постарается на них ответить.
Наступило неловкое молчание. Затем Кроутер из бухгалтерии спросил, купит ли компанию «Казалет» кто-нибудь из других торговцев древесиной. Хью ответил, что это ему неизвестно, но, разумеется, и такое возможно. Старшая из секретарей, мисс Корли, встала, объявила, что выскажется от имени всех присутствующих, и продолжала, что работать на мистера Хью, мистера Эдварда и мистера Руперта было поистине удовольствием. Прокатилась слабая волна аплодисментов – хлопали не все, и Руперт заметил, что его новый секретарь Дорис не стала. Почти все собрание он смотрел в окно на неподвижные платаны и думал, сможет ли написать этот вид: элегантность голых веток на фоне скучно-серого неба… унылое зрелище.
Люди по очереди жали руки его братьям, затем подходили к нему. Он размышлял, неужели он единственный в этой комнате ощущает нечто вроде облегчения оттого, что все наконец закончилось. Отныне жить будет труднее, но увлекательнее. Арчи и Клэри уже выставили свою квартиру на рынок жилья, сдающегося в аренду, и планировали приступить к переезду еще до Рождества.