На праздники все они едут в Хоум-Плейс – это Рождество в нем станет последним. Бедная Рейч! Но у нее есть дом Сид в Лондоне. Не в силах вынести тоскливый обед в обществе братьев, он решил позвонить Арчи и договориться о встрече в мастерской, чтобы составить список вещей, которые им с Клэри понадобится взять в Мортлейк.
– Если мне еще ехать сегодня на пристань, я просто перехвачу сандвич. – Он взглянул на Хью, который потирал висок единственной рукой – явный признак сильной мигрени. – Может, на сегодня тебе хватит, старина?
– Исключено. Мне еще писать уйму писем, а завтра я еду в Саутгемптон. Мне совестно перед Макайвером, я должен его проведать.
Оставшись один, Хью принял пару таблеток обезболивающего, запил их водой из довольно пыльного стакана и откинулся в кресле, ожидая, когда лекарство подействует. Он по-прежнему чувствовал себя хуже некуда. Будто его поставили во главе целого маленького мира, а он подвел всех и каждого, кто населял этот мир. Осколки тревоги продолжали всплывать в голове, указывать на его вопиющую некомпетентность. Да, в отличие от Эдварда, он всегда проявлял осмотрительность в обращении с деньгами, не пренебрегал страховками и всегда помнил о сбережениях. Но Рейчел! У него недостаточно денег, чтобы обеспечить ей постоянное содержание. На один безумный миг ему представилось, что он покупает Хоум-Плейс и перевозит к ней свою семью. Но даже если бы он так и поступил, содержать дом ему было бы не на что. На новую крышу ушли до последнего пенни все средства, собранные им самим, Рейчел и Рупертом. Ему шестьдесят два, и если не считать службы в армии во время Первой мировой войны, он располагает лишь опытом торговли древесиной. Может, ему и удастся благодаря этому опыту устроиться на скромную должность в другой лесоторговой компании, но в настоящий момент ему не хватало ни духу, ни желания обдумывать этот вариант.
Спустя некоторое время головная боль отступила, он достал чековую книжку и выписал Рейчел чек на пятьдесят фунтов – к Рождеству в Хоум-Плейс.
Затем позвонил Полли и сообщил ей печальные вести. И просил – почти умолял – ее провести Рождество вместе с родными. Она сказала, что ей надо поговорить с Джералдом, но все наверняка уладится.
– И Саймона привозите, конечно, – напомнил он.
– Само собой. И еще одно. Возможно, мне придется взять с собой няню, потому что оставлять ее здесь одну нельзя. Она поможет с детьми – это она обожает. Бедный папа! Как тебе сейчас тяжело. Я приеду! Мне пора бежать, папа. Позвоню тебе сегодня вечером.
Слегка взбодрившись, он вызвал мисс Корли, которая явилась с кофейником и тарелкой сандвичей с яйцом.
– Вы же не ездили обедать. Я отменила вашу встречу с полковником Маршем и составила список лиц, которым вы, скорее всего, пожелаете написать. – Веки ее бледно-серых водянистых глаз были красными, но она изо всех сил старалась держаться деловито.
Он поблагодарил ее за сандвичи и принялся за них, просматривая список.
– Мы могли бы отправить одинаковые письма многим из этого списка.
– Пожалуй, вам стоило бы сначала спокойно пообедать.
– Нет, спасибо, мисс Корли. Лучше сначала покончить с делами.
Он почти сразу заметил, что ему становится легче, когда он чем-то занят. Для начала он продиктовал одно общее письмо и пометил галочками фамилии тех, кому оно предназначалось. Составить более личные письма оказалось сложнее. Звонили из «Журнала лесоторговца», спрашивали мистера Казалета, и телефонистка соединила его. Разумеется, в редакции уже слышали печальные новости о компании «Казалет» и теперь интересовались, не хочет ли мистер Казалет сделать заявление.
Хью, который терпеть не мог подобные звонки, сказал, что, естественно, все люди, имеющие отношение к компании, чрезвычайно расстроены, и выразил надежду, что, когда ее продадут, множество ценных сотрудников останется на прежних рабочих местах. Добавить к уже сказанному он не пожелал ничего.
Положив трубку, он заметил, что слезы промывают дорожки в персиковой пудре на щеках мисс Корли.
– Ох, мистер Хью, я проработала у вас двадцать один год. Я просто не смогу служить ни у кого другого! Никогда! Такое чувство, будто вся моя жизнь кончилась. – Она зашмыгала носом и высморкалась. – Прошу меня простить, надо было выплакаться в уборной, но там очередь, надолго не задержишься. Простите, пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – все-таки двадцать один год, надеюсь, вы всегда были довольны мной?
– Всегда, мисс Корли. Лучшего секретаря и помощника я не мог бы пожелать. В рекомендациях, которые я вам дам, это будет четко отражено.
Она судорожно вздохнула, но сумела удержаться от еще одного приступа плача. Вместо этого она снова высморкалась и заговорила гораздо спокойнее:
– Мне они не нужны. Я уже слишком стара, чтобы тягаться с молоденькими конторщицами. Вечно болтают о своих романах, а у большинства с правописанием беда. В мои времена работа была отдельно, а развлечения – отдельно.
Судя по ее виду, развлечений ей досталось мало, подумал Хью. И ему стало ужасно жаль ее.
– Полагаю, – продолжала она уже другим, нерешительным и даже робким тоном, – что вам, когда вы найдете новое занятие, понадобится кто-нибудь, – может, будете иметь меня в виду?
– Разумеется, – кивнул он. – Вне всяких сомнений. А теперь, думаю, вам будет лучше напечатать все официальные письма, пока я подготовлю черновики остальных.
Она ушла, а ему вспомнилось все, чем она раздражала его долгие годы: своей преувеличенно тихой речью и нарочито плавными жестами во время его приступов мигрени – причем он понимал, что в этом случае его досада ничем не обоснована; – тем, как она всегда отвечала на его телефонные звонки и ясно давала понять, что до мистера Казалета трудно дозвониться, так как он очень занят, даже если на самом деле он вполне мог ответить. А еще – приводящим в бешенство воспитательским тоном, которым она обращалась к его детям в тех редких случаях, когда они появлялись в конторе. Но во многих отношениях секретарем она была идеальным: никогда ничего не забывала, неизменно тактично напоминала ему о сроках, да еще ее безупречные письма, ее пунктуальность, добросовестность и надежность в целом. Он не смог припомнить, когда она отпрашивалась по болезни… Должно быть, она была в отпуске, когда он позаимствовал у Эдварда Джемайму. Вот в этом ему несказанно повезло. Даже сейчас воспоминания вызвали у него улыбку. Им завладела острая потребность вернуться к ней, домой; выпить с ней чаю, сделать вид, будто помогает Лоре делать уроки… С помощью хитрой уловки он заставлял ее решать арифметику самостоятельно – она спрашивала, к примеру, сколько будет трижды девять, а он отвечал: «Семьдесят четыре». И она смеялась над ним и называла правильный ответ. Как ему хотелось сейчас туда, домой. Но была еще только половина четвертого, а он всегда работал до пяти… Он придвинул к себе бювар с бланками компании и принялся писать.
– Эдвард! Как чудесно! В маленькой столовой разведен огонь, хотя горит так себе. Хочешь выпить?
Он поцеловал ее, и ее тело под толстым кардиганом и шалью показалось ему хрупким, как у пичужки.
– Мне бы виски, если у тебя найдется.
– А как же! Я уже купила напитки к Рождеству, – она позвонила, и явилась Айлин, услышавшая шум машины.
– Привет, Айлин, как дела?
– Очень даже неплохо, мистер Эдвард.
Эдварда любят все, думала Рейчел. Айлин она попросила принести виски, а брата – развести огонь пожарче. Рябь мелких морщинок пробежала по ее лицу и пропала – братья дразнили ее за это «мартышкой», – как всегда, когда предстоял трудный разговор.
– Извини, что я не смог толком поговорить по телефону, и потом, ты собиралась что-то сказать мне, вот я и решил заскочить сегодня. Так что выкладывай, дорогая.
– Так… Как тебе известно, предстоит последнее семейное Рождество в этом доме, и я решила собрать всех. Вилли чрезвычайно любезно помогает мне с продажей дома Сид, и мне пришло в голову, что и она не откажется приехать в Хоум-Плейс на Рождество и привезти Роланда. Я еще не спрашивала ее, потому что хотела узнать, как отнесетесь к этому вы с Дианой. Вот об этом я и хотела с тобой поговорить.
В этот момент Айлин внесла напитки, и Рейчел попросила его налить.
– Только мне поменьше.
– Мистер Эдвард останется на ужин?
– Увы, нет, – отозвался он. – Скажи, когда хватит.
– Ой, все, стоп. Какая получилась огромная порция.
Она предложила ему пачку «Проплывающих облаков».
– Нет, спасибо. Я верен своим цигаркам. Приехать к тебе на все праздники мы не сможем, – осторожно начал он. – У нас гостит школьная подруга Сюзан. Ее родители в Индии. Может, сумеем заглянуть на обед или еще как-нибудь. И вообще, если ты созываешь всю семью, тебе же не хватит места, разве нет?
– Почти все дети берут с собой спальные мешки, но ты прав, даже так нам придется потесниться. Что скажешь насчет приглашения Вилли? Теперь, когда мисс Миллимент умерла… – да, а ты не знал? – так что, как мне кажется, она предоставлена самой себе.
– Даже не знаю… Диана…
Но она перебила:
– Я не желаю знать о Диане. Хочу знать про тебя – какого ты мнения.
Ему показалось, что его загнали в угол. Так и есть, загнали. Он знал, что при встрече с Вилли по прошествии столь долгого времени его заест совесть. Как и при виде Роланда, с которым он почти не виделся, так как она сделала все возможное, чтобы их частые и длительные встречи стали затрудненными; все эти обеды из чувства долга во время каникул – одни и те же вопросы, одни и те же ответы, – кульминация встречи для Роланда – копченый лосось, а его вежливая благодарность за купюру в десять шиллингов – хоть и слабенькая, но все же кульминация для Эдварда.
– Мы все равно не сможем здесь остаться, – повторил он. – Диана… словом, она, естественно, расстроена тем, что компания прогорела, и нам, возможно, придется продать наш дом, если я не найду другую работу как можно скорее. Откровенно говоря, не лучший момент для ее встречи с Вилли. И, конечно, мы понятия не имеем, как воспримет это сама Вилли.