Раздается тихий стук дверь.
– Амели? Можно войти?
Жду несколько секунд, прежде чем сказать «да», хотя рада, что папа пришел.
Поворачиваюсь к нему, устало улыбаясь – мое лицо, естественно, красное и в пятнах. Оно так выглядит уже целую вечность.
– Прости, – говорю я, – не хотела, чтобы вы волновались.
Он закрывает за собой дверь и садится на край моей кровати.
– Знаю, малышка.
Поворачиваюсь, прихватив с собой одеяло, и закручиваюсь в него, как буррито. Папа похлопывает по месту рядом с ним, я подползаю ближе и кладу голову ему на плечо. Он вздыхает.
– Я постараюсь чаще ходить в колледж. Мне просто очень тяжело, вот и все.
Папа неловко гладит меня по спине.
– Знаю, что тебе было трудно сюда приехать, – начинает он.
Собираюсь успокоить его, но он не позволяет.
– Дай мне закончить. Ты была великолепна, Амели. Такая зрелая, такая самоотверженная. Наверное, это было так больно – оставить всю свою жизнь позади. Я ненавижу себя за то, что не смог найти работу ближе к дому и подвел вас всех.
– У тебя есть…
– И снова позволь мне закончить. Я пытаюсь сказать, что у тебя достаточно проблем и без того. Начать новую жизнь здесь, завести новых друзей, пойти в новый колледж. У тебя все шло так хорошо, что я вздохнул с облегчением. Но вот оно, разбитое сердце. Имея дело с этим в довершение всего остального…
Я не уверена, говорит он об Алфи, или о тебе, или о вас обоих.
– Знаю, что в твоем возрасте разбитое сердце воспринимается острее, чем в нашем, – продолжает он. – Твоя мама и я, вероятно, отчасти виноваты в этом. Мы просто думали, что этот Риз был временным помутнением рассудка, что ты покрутишь с ним неделю или две. Но потом я вспомнил, как расстался со своей первой девушкой. – Папа поворачивается и улыбается мне. – Джейн. Боже, я был одержим ею! Потратил все скопленные деньги, чтобы купить ей кольцо Элизабет Дьюк.
Я морщу нос.
– Неудивительно, что вы расстались.
Мы смеемся. Странно думать о том, что у моих родителей были отношения кроме как друг с другом, хотя, конечно, их не могло не быть.
– В любом случае, когда она бросила меня ради Джейми Сандерса, мне действительно показалось, что мир рухнул.
Папа чешет шею, улыбаясь, когда вспоминает о боли, – и это, наверное, должно успокаивать. Показывает, что с течением времени вы можете вспоминать боль с юмором, потому что теперь исцелились.
– Я просто с ума сходил. Помню, как твои бабушка и дедушка говорили мне, что это была щенячья любовь, что я переживу это. А еще помню, как это было ужасно для меня. – Папа снова гладит меня и не смотрит в глаза, как будто стесняясь своей открытости. – Но я не хочу быть похожим на своих родителей в этой ситуации. Понимаю, что ты очень расстроена из-за того мальчика, Риза, и знаю, что твоя боль реальна. Но ты не можешь позволить этому разрушить всю твою жизнь, Амели. Колледж – это важно. Образование – это будущее. Тогда как боль останется в прошлом.
Я сглатываю и прокручиваю его слова в голове.
– Дело в том, пап, – начинаю я, пытаясь выговориться, – что мне было очень грустно, когда все закончилось с Алфи. Знаю, что сама сошлась с Ризом, и, возможно, казалось, что меня это не беспокоит, но мое сердце было разбито. Я знаю, каково это. Даже если и не показывала… – Я останавливаюсь и наклоняюсь, чтобы вытереть сопли одеялом. – Но с Ризом… не знаю. – Не доверяю своему разуму, поэтому закрываю глаза и позволяю интуиции говорить за меня. – Я начинаю думать, что происходившее между нами не было нормальным. Как… не знаю… но это больше, чем разбитое сердце, папа. Я чувствую, что все во мне сломано.
Папина рука ложится мне на спину. Чувствую, как его переполняет гнев.
Успокоившись, он задает вопрос:
– В колледже сказали, что твоя учительница музыки, миссис Кларк, разговаривала с тобой?
Киваю, удивленная, что она рассказала об этом всем. Хотя, возможно у нее не было выбора.
– Она считает, что мне следует обратиться к психологу.
Жду, что папа фыркнет и скажет что-нибудь вроде: «Зачем тебе идти к психологу? Ты ведь не сумасшедшая, нет?» Ведь он ЙОРКШИРЕЦ. Нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить, выпив чашку чая и притворившись, что ее не существует.
Но он этого не делает. Просто молчит, вздыхает, а затем мягко говорит:
– Может быть, тебе стоит подумать об этом. Если не хочешь идти к вашему психологу, то мы можем записать тебя к другому где-нибудь в городе. У нас есть деньги.
– Правда?
– Если ты этого хочешь, то я наскребу.
Раздается стук в дверь, и на пороге появляется взволнованная мама.
– Вы тут в порядке?
Папа похлопывает ладонью по кровати рядом с нами:
– Заходи. Амели сказала, что готова дать шанс психологу.
Мама проводит языком по нижней губе, и я вижу, что она не в восторге от этой идеи. Хотя, думаю, если вы хотите говорить о репрессиях, то зажиточные южане еще более жесткие, чем грубые северяне. Но она молчит.
– Заместитель директора считает идею с психологом хорошей. Может быть, вы поднимете этот вопрос при встрече? – предлагает она. – По крайней мере, в колледже увидят, что ты готова серьезно относиться к своему образованию. Ведь теперь ты будешь воспринимать его всерьез, не так ли, Амели? Или ты уже расхотела учиться в Манчестере?
Думаю о Манчестере, после того как они уехали за покупками. Я не вспоминала об этом, пока была с тобой. Так отчаянно хотела поступить туда, но этот план был так тесно связан с Алфи… Действительно ли мне все еще это нужно? Хочу ли вообще поступать в университет?
Я свободна и могу идти куда заблагорассудится, а хочется мне сейчас направиться к твоему дому. Чтобы продолжить это путешествие и преодолеть финишную черту. Но сначала ставлю чайник, завариваю чашку крепкого чая и потягиваю его, глядя на кухонную плитку.
После разговора с папой мне стало немного легче, и я задумываюсь: почему? Потому что прислушалась к своему внутреннему голосу? Оно велел омне говорить, и я заговорила. Нужно ли мне задавать ему больше вопросов? И следовать его советам?
Ставлю чашку на стол и прижимаю руку к животу.
– То, как я отношусь к Ризу, – это нормально? – спрашиваю вслух, как будто мой живот – это волшебный шар с предсказаниями.
Делаю паузу и понимаю, каково это: задать действительно важный вопрос вслух.
«Нет», – отвечает мой мудрый живот.
Слезы застилают глаза. Я всхлипываю и вытираю их, прежде чем они упадут.
– Мне нужно обратиться к психологу? – спрашиваю снова, баюкая свой живот, словно беременная.
Слышны только тиканье кухонных часов, ровный гул холодильника и мое нутро, которое извивается от поглаживаний, вздыхает с облегчением и говорит: «Да, Амели, надо. Да, ты действительно этого хочешь».
Я стою у твоего дома, Риз, и думаю о мужестве.
То ощущение в животе, когда что-то не так, но непонятно, что. Нам всегда говорят: у нас больше пяти чувств. Мы не просто обоняем, видим, пробуем на вкус, слышим и прикасаемся к вещам. Наши тела улавливают хитросплетения в телах других людей, в изменениях погоды – крошечные тонкие намеки из вселенной, запрограммированные на протяжении тысячелетий эволюции. Инстинкт подсказывает, что кто-то смотрит на тебя, когда ты стоишь спиной; он же говорит тебе, если что-то не так, даже когда все остальные пытаются убедить в обратном.
Стою в нескольких метрах от твоего дома, потому что не хочу, чтобы твоя мама меня видела. Скрываться – вот непривлекательное, но правильное слово для этого.
Именно здесь я тоже стала менее привлекательной для тебя. Именно здесь все и началось. Распутывание нитей – как ты меня видел, а потом как себя видела я. Стояла здесь, возле твоего дома, не так давно, и у меня тогда впервые защекотало в животе. Странное ощущение: подрагивание кишечника, делающего перерыв в проталкивании пищи, как бы говоря: «Тут что-то не чисто».
Хотя, конечно, ты сказал мне, что я придумываю.
Интересно, сколько раз в данную секунду девушкам говорят, что интуиция им врет? Что наши животы дают осечку, как своенравный фейерверк? Нет-нет, дорогая, все совсем не так. С чего ты это взяла? Клянусь, это не так. Ты слишком остро на все реагируешь. С ума сошла. Просто не уверена в себе. Ведешь себя как наивная дурочка. А потом, спустя дни, недели или даже годы, мы оглядываемся на все плохое, случившееся с нами из-за того, что мы игнорировали эти знаки, и говорим себе: «Жаль, что я не прислушалась к своему чутью».
Но чтобы прислушаться к нему, нужно иметь мужество.
Именно мужество заставит вас уйти от чего-то, просто потому что того требует странное ощущение в животе. Кто вообще-то так делает? Это безумие.
Или это мудрость? Было бы у меня так много точек на этой карте, если бы я прислушалась к своему нутру? Пролила бы я меньше слез?
Вот что, Риз. Я начинаю полагать, что некоторые мальчики заставляют девочек плакать, а потом ведут себя так, будто те сошли с ума. Начинаю думать, что девушки, которые плачут, делают это не без причины. Они плачут, потому что их внутренности, или инстинкт, или психические силы, или как бы вы это ни называли, кричит им: «ОПАСНОСТЬ, ОПАСНОСТЬ!» Но они слишком напуганы, чтобы прислушаться. Слишком боятся, что их чутье врет, а мальчик прав. Потому что мы доверяем мальчикам. Мы доверяем им, когда они говорят, что любят нас. Мы доверяем их инстинктам и мотивам, они ведь гораздо умнее нас, не так ли? Они логичны и разумны и не позволяют эмоциям брать верх. Кому ты доверишься? Спокойному парню, чей голос не дрожит, который может объяснить разумно и на примерах, почему все в порядке, или плачущей девушке, которая просто чувствует: что-то не так?
Чутье подсказывало мне, что здесь, на этой улице, что-то не так. Подсказывало, что надо плакать, и я делала это. Оно предупреждало, но ты сказал, что все в порядке, и я поверила тебе, а потом снова заплакала. Чутье подсказывало мне на прошлой неделе в два часа ночи, что нужно встать с постели, выйти на холод и начать вспоминать все места, где ты заставлял меня плакать. Я сделала, как мне было сказано.