Ванна была на месте. Старая, чугунная, вплавленная ножками в пол. Тут без отбойного молотка не управиться. Раковину со шкафчиками, правда, свинтили.
Байбаков уехал, потом вернулся. Привёз мне, как обещал, раскладушку, постельное бельё, целую коробку посуды и старый мобильник. Сказал:
– Я сюда Машин номер забил и свой. Вот, смотрите, сплошные телефоны спасения: 911, 112, 02, 02. Специально такой покупал. Запомнить легко.
Потом я заперла за ним дверь и начала новую жизнь. Только свою.
***
Знаете, куда я пошла первым делом? Ну уж, конечно, не в строительный магазин за новыми обоями. И не к Рустаму в петит узбек, хотя туда я собиралась, все-таки и он, и мама Мамля, и Верка, и мальчишками мне нечужие. Свои, можно сказать. Если бог не дал семьи, имею право выбирать в родственники, кого захочу. Я и выбрала. Их выбрала. И Африку, само собой.
Но прежде, чем являться им на глаза, надо привести себя в порядок. И пошла я в парикмахерскую. Нет, даже в салон. На вывеске так и написано: «Мой салон». Попросила мастера, длинного, эстетного, как гумилевский жираф, паренька, срезать мне розоватую каемочку с отросших волос, последнюю память о кукольном доме. А вот от предложения покраситься в модный цвет отказалась, даже вслушиваться в его чириканье: «Балаяш, шатуш, омбре…» не стала. Пусть будут свои. Блеклые, скучные, но свои. Мастер сразу перестроился, похвалил мою природную масть, обозвал тициановской блондинкой и, схватившись за фен, как за кинжал, приступил к укладке.
Не отказалась я и от маникюра с педикюром. Никогда ещё не пробовала. Надо ж когда-то начинать. Выбором цвета я поставила девушку-маникюршу в тупик. «Жёлтый?» Не хочу. «Фиолетовый? Он в тренде». Нет! «Красный?» Не-е-ет!!! – едва не срываюсь на визг. Все семь цветов спектра я отвергла. «Белый? Но сейчас никто…» Да, давайте белый. Белый – то, что надо. Незапятнанный. Не связанный ни с чем.
– Рустам, как ваши дела? – спрашиваю прямо с порога, сунув голову в дверь петит узбека.
Конечно, мы давно перешли на «ты», но это сакральная фраза. «Рустам, как ваши дела?» – это из прошлой жизни. Сколько уже жизней я считаю прошлыми? Три? Пять? Если считать в обычных днях, месяцах, некоторые жизни были совсем короткими. Но сколько всего вмещали. Депрессуха, надежда, любовь, страх, смерть, снова мрак депрессии… Целые эпохи. Тектонические пласты чувств. Они смещались, сминали меня, переформатировали. Какой я была в каждой из этих жизней? Несчастной истерзанной девчонкой. Влюбленной дурочкой. Хитрой изворотливой змеей. Безжалостной уби… Нет, я не убийца. Этого не было.
Какая я сейчас? Кто заглядывает в маленький магазинчик Рустама? Я не знаю. Пока не знаю.
А Рустам, вот он. Подскочил, подхватил меня сильными руками. Посыпалась с полок пестрая мишура чипсов, сухариков, печенюшек, лягухами спрыгнули на пол пластиковые бутылки колы и липтона, раскатились, прячась от хозяйских глаз под прилавок и стеллажи.
– Онасини скей! – радостно матерится Рустам, и из глаз его брызжут слёзы. – Закрываюсь, закрываюсь, брат, – кричит он вошедшему клиенту, – извини! – выталкивает его на улицу, запирает дверь, – Ленка! Где была?! Что?! Как?! – вопросы сыплют горохом, прыгают между рассыпавшимися упаковками. – Поехали, поехали. Сейчас домой позвоню, что ты нашлась.
И мы едем на окраину, и в деревянном доме, который в одной из жизней я считала своим, водружается на плиту казан с картошкой и курицей, закипает в большой кастрюле шурпа, мы смеёмся и плачем, говорим, перебивая друг друга, прихлебываем горячий зеленый чай. Ко мне жмутся Верка и малыши. Мамлякат гладит меня ладошкой по голове. Одной ладошкой гладит мои светлые волосенки, второй Веркины. И эти ладони на двух, в общем-то, не родных ей головах ощущаются материнскими.
А потом город затопила весна. Настоящая, буйная. Уж если дождь, так ливень. Так, чтоб вертикальной рекой. Чтоб смыло весь вытаявший из-под дырявого почернелого наста прошлогодний мусор. Уж если ветер, так, чтоб дуло-задувало, задирало подолы. Так чтоб не только девичьи коленки сверкали, чтоб уж до бедра заголить. Чтоб отвыкшие за зиму водители оборачивались, кряхтели: «Ну девки! Ну юбки! Это ж аварийно-опасно!» Если солнце, так, чтоб жгло-прижигало, сдергивало с плеч курточки, слепило глаза, сыпало веснушками на носы. Никаких полутонов, нюансов. Все сочно, многоцветно, ярко. Чтоб от света, от запахов, плывущих над прогретым асфальтом, щекотало в животе, в самой сердцевине человеческого существа. Чтобы идти и петь. Ну пусть не вслух. Но уж мысленно, внутри – обязательно.
Меня тоже накрыло радостной весенней волной. У меня было всё. Полные руки счастья. Наша детдомовская директриса, гремящий пушками Броненосец с клокочущим котлом доброго сердца, кинулась устраивать мои дела, и я уже бегу в школу, прохожу индивидуально подготовку к ЕГЭ, и совсем скоро в июне сдам все эти экзамены и шагну, наконец, в нормальную жизнь. Пойду на экономику. Если хватит баллов, в институт, если облажаюсь, то, для начала, в техникум. Буду, как Буратино, умненькой, благоразумненькой и однажды начну руководить всеми этими предприятиями, которые теперь мои. Ну не совсем пока мои, пока я так, с боку припека. Но время идет. И если мне досталось в наследство непонятная структура «холдинг», так я уж с этим разберусь. Короче, я была полна планов и радужных надежд.
***
Как и решила, войдя в обчищенную квартиру, начала делать ремонт. Приходили Машка с Байбаковым, помогали. Не столько работали, сколько ржали и пачкались краской или клеем. Но это было самое оно: смеяться, гоняться друг за другом по пустым комнатам, капая на пол краской, кричать друг на друга в шутку, а потом, сталкиваясь лбами, ползать на коленках, размазывать красочные пятна. Уверять друг друга: «Я отмываю! А ты мне мешаешь!» И лопать заказанную пиццу, хватая горячие куски разноцветными пальцами.
Мне нравилось, что Глеб приходит с Машкой. На самом деле, мне нравилось, что он приходит. Но то, что не сам, не один, а с ней, с Африкой, меня успокаивало. Были у них некие «отношения» или нет, я не интересовалась, не мое дело. Да и у Машки где-то там, на стороне, оставался уже подзабытый мною Боромир Тятин. Может, они просто дружили в мою сторону, не знаю. Но как-то незаметно для себя, неосознанно, я включила Байбакова в круг своих «родственников». Правда, поняла я это вовсе не тогда. Позже. Намного позже.
Это зачисление в ближний круг никак особо не выражалось. Я не звонила ему. Даже номер его телефона забыла. Обзавелась новым айфончиком и не подумала вписать в контакты. И он не звонил, не спрашивал, как дела, и какие планы. Просто являлся иной раз в выходной вместе с Африкой. Если Машка приходила одна, про Глеба мы не говорили. Но мне казалось, что он незримо присутствует. Когда мы в две кисточки разрисовываем кухонную стену неоновыми градиентами, когда валимся на огромный квадратный матрас-мешок, набитый полистирольными шариками и, поставив на животы коробки с пиццей, отдыхаем, вяло переговариваемся с набитыми ртами, что неплохо бы и потолок оприходовать, а то чего он белый, скучища, Глеб как будто маячит за нашими спинами – его не видно, но он есть.
По-настоящему моим ремонтом занимался Рустам. Курировал. Прислал двух узбеков, коренастого длиннорукого сорокалетнего Эдика и совсем пацана, черноглазого, с нежным персиковым румянцем и тонкими девичьими руками Гошу. Они сделали главное: смонтировали мне новую кухню, восстановили утраты в ванной, в общем придали квартире жилой вид. И тут же по моей просьбе ободрали все стены в комнатах до самого кирпича. Представляете, над оконными проёмами были кирпичные арочки. Ни за что не заклею какими-то глупыми обоями такую красоту. Мы с Машкой генерировали дизайн-проекты со скоростью пескоструйной машины. И тут же их отбраковывали. Но так или иначе, ремонт продвигался.
Ну что еще добавить к картине счастья? Экзамены я сдала. Ну, средненько, конечно, никакой гениальности во мне не проснулось. Подала документы в экономический техникум и предалась блаженному летнему ничегонеделанью.
Африка собралась замуж. За своего Боромира. За Борьку Тятина. У них всё по-серьёзному: вместе сессию сдавали, вместе после экзаменов по городу гуляли – разговаривали, планировали совместную жизнь. Машка говорит, скоро Борька её потащит с родителями знакомиться. Вот вернутся Тятины-старшие из круиза, и будет торжественное представление её ко двору. Мандражит: вдруг не понравится папаше с мамашей. Я ей говорю; «Ну как ты можешь не понравиться?! Ты же умница-красавица. Где ещё твой Борька такое редкое сочетание найдет. Да они молиться на тебя будут». Но она всё равно переживает, как сложится. Борькины родители где-то в деревне живут. Отец – фермер. Не бедный, раз может свою жену по Средиземному морю на корабле выкатывать. А она, жена, в смысле, Галадриэль бывшая, считает себя писательницей, сочиняет фанфики про эльфов и прочих всяких. Подхватила знамя, выпавшее из рук Толкина.
– Вдруг, она решит, что я не подхожу, недостаточно начитанная. Я, знаешь, специально всего «Властелина колец» прочитала, чтобы было, о чём с ней разговаривать, – Машку больше беспокоит мамашино мнение.
– Брось, Африка, не бери в голову. Поженитесь вы с Борькой, и всё у вас будет хорошо.
Я хотела, чтобы все вокруг ходили счастливыми. Лето было самым лучшим в моей жизни. Светило солнце, моросили дожди, иной раз ворчала гроза.
Но однажды гроза грохнула прямо над моей головой. И это было совсем не смешно.
Глава 10
Воспитанник детского дома обязан: …уходя по каким-либо делам всегда спрашивать разрешения педагогов, обязательно сообщать: куда уходит, когда предполагает вернуться.... (Правила внутреннего распорядка для воспитанников детского дома).
Ты врёшь, Ленка-Сапог. То лето не было ни лучшим, ни сколько-нибудь хорошим. Ты просто пытаешься убедить себя. Обмануть. Весь июнь ты зубрила. От экзамена к экзамену зубрила ненавистные, основательно забытые школьные предметы. Днями зубрила. Да и за полночь заси