Non è niente[19]. Он еще раз заверил Эльфи, что ей не о чем беспокоиться, и сказал, что ему надо мчаться в аэропорт. Он наклонился к Эльфриде, чтобы поцеловать ее в обе щеки, и она крепко его обняла.
Я тебя провожу, сказала я.
Ciao[20], Клаудио, сказала Эльфи, и это прозвучало как сдавленное рыдание. Ciao, ciao.
Мы с Клаудио остановились в коридоре рядом с огромным холщовым мешком, набитым окровавленными простынями.
Давай немного пройдемся, предложила я.
Он приобнял меня за плечи и спросил, как у меня настроение. Только честно.
Лучше не спрашивай, сказала я. Иначе я разревусь. А как ты сам? Давай спустимся в вестибюль.
Ну, в свете всего… Я боюсь, Йоланди. Боюсь за нее.
Да… Может быть, с ней все будет хорошо. В смысле не для гастролей, но…
Я понял, сказал Клаудио. Очень жаль, что все так получилось. Для Эльфриды, для всех.
Да.
В любом случае, Йоланди, ты не беспокойся из-за гастролей. Ты же знаешь, мы с Эльфридой прошли через многие испытания, и чего-то подобного следовало ожидать. Никто не в обиде.
Sì. Va bene[21].
О, хочешь поговорить по-итальянски?
Нет. То есть да. Но…
Да, я все понимаю, сказал Клаудио.
Мы медленно шли по длинному коридору, мимо дверей, на которых висели таблички с номерами. Одна дверь была распахнута настежь. На пороге стояла старушка в ночной рубашке, прижимавшая к груди большой круглый будильник. Под мышкой она держала зеленую дамскую сумочку. Который час? – громко спросила она.
Что, простите? – не понял Клаудио.
Который час? – повторила она, показав нам будильник.
Почти половина пятого, сказал Клаудио.
Что? – переспросила она.
Половина пятого, сказала я.
Половина пятого? Половина пятого!
Да.
Это твой муж? – спросила она у меня, указав пальцем на Клаудио.
Я ответила: Нет.
Твой отец?
Нет.
Брат?
Нет, сказала я. Это мой друг. Клаудио назвал свое имя и протянул руку для рукопожатия, но старушка вцепилась в будильник двумя руками и не ответила на его дружеский жест.
Даже не думай украсть мою сумку, сказала она и попятилась вглубь палаты.
Я и не думал, сказал Клаудио. Я взяла его под локоть и потащила прочь от странной старушки.
У меня в сумочке ключ от дома! – крикнула она нам вслед. Она снова встала на пороге, по-прежнему прижимая к груди будильник. Мы с Клаудио обернулись, кивнули с улыбкой и пошли дальше. К старушке подошла медсестра и сказала ей: Тише, Милли.
Она никогда не вернется домой, сказала я Клаудио.
Почему не вернется?
Потому что ее дом продали. Мне говорил ее племянник. Из больницы она переедет в дом престарелых.
Но она хранит ключ, сказал Клаудио.
Да, ключ и будильник. Она с ними не расстается. Даже когда ложится спать.
Йоли, сказал Клаудио. Мы найдем замену для этих последних концертов. Время еще есть. Пожалуйста, скажи Эльфриде еще раз, что ей не о чем волноваться. Клаудио остановился, положил руки мне на плечи и сказал, что ему очень жаль. Йоланди, сказал он, твоя сестра – уникальная личность. Других таких нет. Ты должна сделать все, чтобы она жила. Все что угодно.
Я постараюсь… да… мы все постараемся… Клаудио смахнул слезы рукой. Я похлопала его по плечу и сказала: Все хорошо… С ней все будет в порядке. Я правда так думаю. Я натянуто улыбнулась.
Клаудио обнял меня и сказал, что ему надо бежать. Его ждет машина. Но мы еще встретимся. У него зазвонил телефон. Arrivederci, Клаудио, сказала я. И спасибо, спасибо, grazie за прекрасные цветы.
Когда я вернулась в палату, Эльфи сказала: Я все понимаю. Не злись. И не впадай в проповедничество, хорошо? Бесценный дар жизни. Ты говорила, как тот старый меннонит. Не помню, как его звали.
Я ответила: Я не злюсь. Я и есть старый меннонит. То есть старая меннонитка. И ты, кстати, тоже. И к тому же обиженная на весь свет.
Это верно, сказала Эльфи. Очень верно.
И на что именно ты обижена?
Эльфи ничего не сказала.
Слушай, сказала я. Мне приснилось, что я уезжаю и прощаюсь со всеми, кого люблю. Они все собрались на лужайке солнечным днем, чтобы меня проводить. Мне не хотелось никуда ехать, когда я увидела их всех вместе, всех дорогих мне людей. Но мне надо было уехать.
Эльфи спросила: Я тоже была в этом сне? И я сказала: Конечно. Ты улыбалась и махала мне на прощание. Эльфи спросила, читала ли я «Любовника леди Чаттерлей». Я сказала, что нет. Вот первая строчка, сказала она. «Мы живем в трудные, трагические времена, однако не делаем из них трагедии».
Интересно. И что там дальше?
Прочти сама, сказала Эльфи. Мне даже не верится, что ты не читала «Любовника леди Чаттерлей». Может быть, вместо того чтобы читать новостную рассылку Музея хобо, тебе следовало бы обратиться к нестареющей классике?
Я сказала, что наш разговор напоминает беседу в той сцене из «Парня-каратиста». Ты пытаешься передать мне великую мудрость? Ты по-прежнему мне указываешь, что читать. Это хорошо. Эльфи сказала, что у нее болит горло и она больше не может со мной говорить. Да, конечно, ответила я.
Ты мне не веришь, прошептала она.
Конечно, я тебе верю.
Мы замолчали. Эльфи, кажется, задремала. Я сидела на стуле рядом с ее койкой. Я представляла, как мчусь со всех ног сквозь стеклянные стены, разбивая их вдребезги. За день до самоубийства папе приснилось, что он по-мальчишески перемахивал через бетонные стены. Преодолевал их одну за другой, пока не выбрался на простор.
У меня с собой рукопись. Я вынимаю ее из пакета и пишу на титульном листе: «Обида на всю жизнь». Зачеркиваю и пишу ниже: «Преданное служение печали» (что, согласно Шатобриану в его «Гении христианства», есть «благороднейшее достижение цивилизации»; тут стоит вспомнить назойливых, вечно лезущих в чужие дела меннонитов, которые сообщают тебе с постным лицом, вкрадчиво осуждающим тоном, что твой покончивший с собой отец поступил не по-божески). Снова зачеркиваю и пишу: «Вдребезги». Потом «Без названия». Потом «Под названием». Потом зачеркиваю все надписи и пытаюсь нарисовать Эльфи, спящую на больничной койке.
Я наблюдала за Эльфи и за медсестрами на их посту за стеклянной стеной. Я точно знала, что им неприятно присутствие Эльфи, неудавшейся самоубийцы с проблемной психикой. Они с ней неприветливы, и никто из врачей не пришел с нами поговорить. Я подошла к сестринскому посту и спросила, можно ли мне поговорить с психиатром Эльфи. Мне сказали, что он на срочном вызове. Я спустилась на первый этаж, хотела найти маму и тетю Тину. В кафетерии их не было. Я написала сообщение Норе. Она не ответила. Я поднялась обратно в реанимационное отделение и сразу наткнулась на лечащего врача Эльфи. Он стоял у сестринского поста. На голове – козырек с лупой, как у ювелира. На ногах – коротенькие носки. Это был психиатр. Я подошла к нему, представилась и спросила, беседовал ли он с Эльфридой.
Я пытался, ответил он. Она не захотела со мной разговаривать.
Иногда с ней такое бывает. Она перестает говорить, но продолжает общаться. Пишет в блокноте.
Я здесь на работе, ответил врач. У меня нет времени на чтение. Он улыбнулся, и две медсестры захихикали, как восторженные девчонки на выступлении Элвиса Пресли.
Да, сказала я. Но я имела в виду…
Послушайте, перебил меня он. Мне совершенно неинтересно передавать туда-сюда блокнот и ждать, пока она что-то напишет. Это просто смешно.
Да, я понимаю. Это совсем неудобно, но я просто… я имею в виду, что вы как психиатр наверняка не раз сталкивались с чем-то подобным.
Да, я знаю, как это бывает. Но у меня просто нет времени ей потакать.
У вас нет времени?
Если ей хочется выздороветь, ей самой надо стремиться к тому, чтобы нормально общаться. Вот я о чем.
Ясно, сказала я. Ясно… Но она же психиатрическая пациентка, да? У таких пациентов бываю странности, разве нет? Разве это не вызов для вас? В смысле профессиональный… В области психотерапии. Разве вы не рады этой возможности применить свои знания для…
Прошу прощения, а вы ей кто? – спросил он.
Я вам говорила. Я ее сестра. Меня зовут Йоланди. И я искренне убеждена, что ее молчание – это способ справиться с неприспособленностью к реальному миру. Понимаете, что я имею в виду? Не принимайте ее молчание на свой счет. Это просто ее способ…
Я все понимаю, сказал он. Я не согласен с вашей трактовкой, но я вас понимаю. И я повторю еще раз, что у меня просто нет времени на эти глупые игры…
Глупые игры? Прошу прощения, я не ослышалась? Вы сказали, что это глупые игры?
Он уже отвернулся и пошел прочь. Подождите! – крикнула я ему вслед. Глупые игры? Он остановился и обернулся ко мне.
И тут меня понесло: После одного-единственного визита вы сразу отказываетесь ей помочь? Вы же вроде как уважаемый психиатр. И вы, блядь, отказываете ей в помощи, потому что для вас это глупые игры?! Моя сестра очень ранимая. Она страдает. Она ваша пациентка! Она умоляет о помощи, но ей хочется сохранить хоть какой-то остаток контроля над собственной жизнью. По-моему, даже студент первого курса на психиатрическом факультете сразу должен понять, что для нее это важно. Неужели у вас… неужели у вас нет ни капельки профессионального любопытства? Вы живой человек или просто какой-то чурбан?
Пожалуйста, говорите потише, сказала мне одна из медсестер из-за стеклянной перегородки. Она нацелила мне в голову воображаемый автомат. Психиатр стоял, скрестив руки на груди, и слушал, как я разглагольствую. Он улыбнулся медсестре и пожал плечами. Он казался расслабленным и довольным, словно я была гигантской волной, и он с нетерпением ждал, когда можно будет достать свою доску для серфинга, предварительно выпив парочку «маргарит» в теплой компании друзей.