Неужели вы такой нетерпеливый, самодовольный и недоброжелательный человек, что даже не позволяете людям общаться с вами в письменной форме? – спросила я. В конце концов, это ваша работа. Я не хочу спорить, но вы действительно только что заявили, что не станете ее слушать?
Послушайте, сказал врач. Вы не первая родственница пациента, которая вымещает на мне свою злость и отчаяние. У вас все? Тогда я пошел, у меня много дел. Он прошел дальше вглубь коридора и скрылся за какой-то дверью.
Потому что, крикнула я ему вслед, если ей не поможете вы, то кто еще ей поможет?
Я извинилась перед медсестрами за то, что устроила сцену. Просто я злая, сказала я. И в полном отчаянии. И мне очень страшно. И я жутко злая. Я не знаю, что делать. Я по сто раз повторила каждую из этих фраз. Медсестры сочувственно кивали, и одна из них сказала: Мы все понимаем. Ваша сестра не желает идти на контакт, и…
Я ее перебила: Не надо. Не надо винить во всем мою сестру. Я сейчас просто не выдержу это выслушивать. Моя сестра – не вселенское зло. Теперь я шептала. Старалась не повышать голос. Я сейчас просто не выдержу. Я не говорила, что она – вселенское зло, заметила медсестра. Я просто сказала, что… Я зажала руками уши, словно примеривала новую пару наушников. Кажется, я потеряла рассудок. Я поблагодарила медсестер – уже и не помню, за что, – и пошла к лестнице.
Пока я спускалась с шестого этажа, у меня зазвонил телефон. Я ответила на звонок. Привет, Йоланди, раздался голос в трубке. Это Джоанна. (Кто-то из оркестра.) Я просто хотела сказать, что мы все волнуемся за Эльфриду и все хотим ей помочь. Я хочу что-нибудь ей передать. Но не знаю, что именно. Может, цветы?
Лучше бы знающего психиатра, который сидит рядом со сломленным человеческим существом и говорит: Я здесь ради тебя, я о тебе позабочусь, я хочу, чтобы тебе стало лучше, хочу вернуть тебе радость, еще не знаю, как именно, но я обязательно выясню, а затем приложу сто процентов своих умений, своей подготовки, своего сострадания и профессионального любопытства к тому, чтобы тебе помочь – чтобы вернуть тебе радость и желание жить. Я здесь ради тебя, и я сделаю все, чтобы тебе стало лучше. Даю честное слово. Если у меня ничего не получится, это будет моя неудача, а не твоя. Я профессионал. Мастер своего дела. Сейчас тебе больно, и моя задача, моя работа, мое призвание – исцелить тебя от этой боли. Я посвящу этой задаче всего себя. (На этом месте Джоанна проговорила: Йоланди? Йоланди?) Я знаю, как тебе больно. Как тебе страшно. Я тебя люблю. Я хочу тебя вылечить. И я буду тебе помогать. Ты – моя пациентка. Я – твой врач. Ты – моя пациентка. Такой врач будет звонить тебе в любое время, даже совсем поздно ночью, чтобы справиться, как у тебя настроение, и сообщить, что он только что прочитал что-то новое о твоем случае и ему кажется, что этот новый подход должен тебе помочь. Такой врач будет звонить тебе в любое время и говорить: Извини, что я снова тебя беспокою, но я много думал о твоих проблемах и хочу попробовать кое-что новое. Нам надо встретиться прямо сейчас! Я не успокоюсь, пока не буду уверен, что лечение тебе помогает! Я всегда буду рядом, пока я нужен.
Йоланди, сказала Джоанна. У тебя все в порядке?
Да, сказала я. Извини.
Ты…
Да, цветы – хорошо. Спасибо, Джоанна.
11
Я позвонила маме на мобильный, но она не взяла трубку. Я встретила в коридоре санитара – бывшего солиста местной панк-группы. Он что-то насвистывал, загружая тележку подносами с едой под информационным плакатом с перечислением симптомов некротического фасциита.
Я вышла на улицу, где ярко светило солнце, и побрела пешком к маме домой по набережной вдоль реки. Я хотела пройти по набережной всю дорогу, но меня остановили молодые люди. Они таскали мешки с песком и складывали их на тротуаре вокруг жилого квартала. Река опять разливается, сказали они. Для них это был праздник. День, когда отменяют уроки в школе.
Мамы и тети Тины дома не было, но они оставили мне записку. Они решили съездить в Ист-Виллидж навестить сеньору Бертолуччи, которую по-настоящему звали Агатой Варкентайн, но все, кроме Эльфи, называли ее миссис Эрнст Варкентайн. В Ист-Виллидже женщин всегда называют по имени мужа, чтобы навечно (даже в некрологах в местной газете) определить место женщины в мире как мужней жены и никак иначе. Они поехали на тетиной машине. Потом я вспомнила, что оставила мамину машину на подземной парковке в больнице, и пошла обратно – на этот раз не вдоль реки, а по пыльным городским улицам.
Я поднялась на шестой этаж, хотела еще раз проведать Эльфи, но к ней пришел Ник, они смотрели друг другу в глаза, занавеска была наполовину задернута, медсестры старательно делали вид, будто они меня не замечают, или, возможно, звонили в охрану, чтобы меня вывели из отделения, поэтому я тихонько ушла, спустилась на подземную парковку, села в машину и поехала к маме домой. Я так надеялась, что женщина, на которую я наорала сегодня днем, напишет на моем пыльном заднем стекле, что она меня простила. Но конечно, никаких надписей там не было.
Мама с тетей еще не вернулись от сеньоры Бертолуччи. Я уселась за мамин ноутбук и открыла поисковик. Я пыталась найти больше сведений о тех лекарствах. Я прокручивала страницы с результатами поиска, которые «Гугл» предлагал в помощь людям, желающим умереть. Мне было тревожно: вдруг меня все-таки заберут на допрос в полицию, вдруг начнут проверять и отследят мою поисковую историю на этом компьютере? Я продолжала искать. Взгляд зацепился за заголовок: Можно ли помочь человеку умереть с помощью магии? Я ужасно гордилась собой, что не открыла эту страницу. Эльфи тоже гордилась бы мной. Здравый смысл прежде всего, Йоланди! Зазвонил телефон. Это была мама. Звонила мне из больницы. Я спросила, как дела у Эльфи. Мама сказала, что у нее взяли кровь на анализ. Зачем? Мама не знала. Но есть еще кое-что. Тетя Тина упала в обморок.
Я спросила: В больнице?
Нет, сначала в Ист-Виллидже, у миссис Эрнст Варкентайн. Но она быстро пришла в себя, чуть-чуть отлежалась, немного поела, и все вроде бы было нормально. Но потом…
Она тоже в больнице?
Да, мы решили проведать Эльфи, не заезжая домой, и по дороге, на въезде в город, Тина опять потеряла сознание. В машине.
Это как-то нехорошо.
Да уж, нехорошо. Как только мы добрались до больницы, я ее отвела в отделение неотложной помощи, и ее сразу госпитализировали. И наложили ей гипс. Она сломала руку, когда упала в обморок.
Тетя Тина?
Да. У нее боли в груди. Ее забрали на пятый этаж, в отделение экстренной кардиологии.
Это что-то серьезное?
Кажется, да…
Хорошо, сказала я и отключилась. Тут же перезвонила и извинилась. Я имела в виду: хорошо, я уже еду к вам. Мама рассмеялась. Я тоже немножечко посмеялась. Я знала, что она старается сдержать слезы. Я снова сказала, что уже еду к ним, и она что-то шепнула в ответ. Я не расслышала, что это было. Кажется, она сказала: Какая разница? Мама сама тысячу раз попадала в реанимацию со своим слабым сердцем и дыхательными проблемами – и каждый раз благополучно выписывалась домой, – но тетя Тина, насколько я знаю, оказалась в больнице впервые.
По дороге в больницу я размышляла о своей истерической вспышке на подземной парковке. Это из-за моего прошлого, сказала я вслух, обращаясь к невидимому собеседнику. Я поняла, в чем причина. Я была Зигмундом Фрейдом. Достаточно вспомнить, как наши меннонитские церковные старейшины с их тугими воротничками и вздутыми шейными венами обвиняли меня в нечестивых поступках и помыслах и сулили мне вечные муки в каком-то подземном огне, хотя я не сделала ничего страшного или плохого. Я была невинным ребенком. Эльфи была невинным ребенком. Мой отец был невинным ребенком. Моя двоюродная сестра Лени была невинным ребенком. Это неправильно, так нельзя: брызжа слюной и размахивая руками, обвинять людей во всех смертных грехах и угрожать им вечными муками лишь потому, что почти всю их семью перебили, а им самим пришлось бежать и прятаться в куче конского навоза. Речи, звучащие с церковной кафедры, просто на улице были бы восприняты как бред сумасшедшего. Нельзя тиранить людей, заставляя их чувствовать себя жалкими и ничтожными, а потом называть их дурными и грешными, когда они решают покончить с собой. Так что нет вам прощения, святоши. Вам никогда не почувствовать невероятную легкость. Вам никогда не взлететь.
Сердечные приступы происходят от болезненных воспоминаний. Где-то я это прочла, может быть, в новостной рассылке Музея хобо, где каждый некролог заканчивается словами: «До встречи в пути!» Возможно, Эльфрида напомнила тете Тине о самоубийстве ее собственной дочери: о предшествующей ему боли, об ужасе и беспомощности, о ее неспособности предотвратить катастрофу. Или сердечные приступы возникают из-за закупорки артерий, лишнего жира на талии, трансжиров и привычки выкуривать по две пачки в день, а вовсе не из-за воспоминаний о боли, ужасе и невыносимой печали? Хотя, возможно, одно вызывает другое. Кардиологам и психиатрам следует объединиться и открыть новые больницы. Надо будет создать петицию вроде папиной петиции об открытии библиотеки или Эльфиной – о признании Стивена Рэя Вона лучшим в мире гитаристом. Впрочем, я почему-то уверена, что кардиология и психиатрия объединятся не раньше, чем отдельные материки снова сольются в единый сверхконтинент.
Спортивный костюм тети Тины и ее крошечные кроссовки лежат в большом пластиковом пакете с надписью: «Собственность Сент-Одильской больницы». Мама с тетей беседуют на плаутдиче, шутят, смеются. Как всегда, держат свой страх при себе. Когда я вошла, они сказали: А, ты приехала. Хорошо. Мы тут поспорили о значении одного слова. Я спросила, какого именно слова, и они рассмеялись.
Гипс на руке тети Тины уже покрыт надписями. Телефонные номера. Цитата из Библии. В палату вошла медсестра и что-то проделала с тетей при посредстве иголок и труб. Я спросила: У нее был инфаркт? Медсестра сказала, что нет. Просто острый коронарный приступ. Она показала нам схематическую зарисовку тетиных артерий. Две из них были критически закупорены. Тетя Тина сказала, что ей отчаянно хочется кофе из «Старбакса» внизу. Медсестра ответила: Может, чуть позже. Не прямо сейчас.