Джейсон вынырнул из-под капота какого-то внедорожника, открыл мою пассажирскую дверь и сказал: Выходи. Я выскользнула из машины головой вперед, как новорожденный из материнской утробы. Джейсон обнял меня, и я рассказала ему о сломавшейся двери и что уже через двенадцать минут мне надо быть в аэропорту, чтобы встретить двоюродную сестру Шейлу и дядю Фрэнка – они приехали к моей тете, их матери и жене, у которой внезапно назначена операция на сердце, – и что я только что подписала согласие на развод. Джейсон погладил меня по спине и сказал, что развод считается одним из сильнейших стрессов – наряду со смертью кого-то из близких, потому что он сам сродни смерти, и если мне хочется плакать, то лучше поплакать. Мне станет легче. Он дал мне прокатную машину, чтобы я встретила родственников, и сказал, что починит дверь уже сегодня, причем бесплатно. Ближе к вечеру все будет готово.
Я совершенно забыла о Джули. Но теперь вспомнила и помчалась в «Легион» на Нотр-Дам-авеню. По радио в прокатной машине играла кошмарная музыка, но я не могла понять, как ее выключить. Джули ждала меня, сидя на тротуарном бордюре у входа в бар. Она была пьяная и прижимала к груди упаковку замороженных стейков. Она села в машину, и я сообщила, что я теперь разведенная женщина. Я в курсе, сказала она. Нет, теперь все официально. Я только что подписала согласие на развод. Поздравляю, сказала она и попыталась выключить радио.
И как ощущения?
Я уточнила: В официальном разводе?
Официальный развод, сказала она. Какие жуткие слова. Их вообще не должно быть в словаре.
Мне сегодня приснилось, как кто-то сказал у меня над ухом, что петроглифный пес равнозначен вечной любви.
Я тоже что-то такое слышала, кивнула Джули. Как Эльфи?
Все так же.
Джули спросила: Ты все еще собираешься ее убить?
Я не собираюсь ее убивать. Я хочу ей помочь.
Это понятно, сказала Джули. Но что ты надумала?
Только не говори никому. Ник с мамой не знают. Эльфи им не говорила. Она хочет, чтобы я поехала с ней в Швейцарию. Чтобы мы были только вдвоем.
О Боже, сказала Джули. Ты поедешь? Слушай, что у тебя с глазами?
Я сказала, что мне надо найти моего бывшего профессора философии, Бенито Зетину Морелоса.
Джули заметила, что это какое-то странное имя. Как из романа Боланьо. У тебя есть его номер или адрес электронной почты? Она взяла меня за руку. Я покачала головой и сказала, что он часто гуляет на стадионе у школы Кельвина, и я надеюсь найти его там. Сегодня вечером, сказала Джули, жду тебя в гости. Угощу тебя стейками. У меня есть вино. Мне кажется, тебе нужен белок. Можешь остаться у меня на ночь. Я сказала, что не могу, потому что на завтра на шесть утра у тети Тины назначена операция и примерно к половине шестого мне надо отвезти маму, сестру и дядю в больницу. Тогда завтра вечером, сказала она. И тебе лучше не ехать в Швейцарию, вот что я думаю. Я сказала: Не знаю. Если что-то законно, это не значит, что оно правильно, сказала Джули. Да, наверное, кивнула я. Но есть один аргумент в пользу Швейцарии: максимизация человеческого достоинства и минимизация страданий. Разве это неправильно? У тебя жар? – спросила она и приложила к моему лбу упаковку замороженных стейков.
Мы приехали в аэропорт. Джули осталась в машине и задремала в обнимку со своим мясом, выигранным в лотерею. Я пошла в зал прилета встречать Шейлу и дядю.
Мы обнялись, как обнимаются спортсмены перед ответственным матчем, только у нас не было никакой тактики на игру, кроме Аве Мария. Через все это мы уже проходили. Мы любили друг друга. Мы сражались друг за друга. Когда рушились миры, погребая нас под обломками, мы друг друга поддерживали, как могли, а когда нас откапывали и спасали, мы праздновали все вместе. Мы почти не говорили об Эльфи и тете Тине, все и так было ясно. Сразу из аэропорта мы поехали в больницу. В машине мы говорили все одновременно. Шейла – о горах и прививках, потому что она альпинистка и участковая медсестра. Дядя Фрэнк – о дырке размером с монету в два доллара у него на ноге и о гипербарических кислородных камерах, потому что он диабетик. Джули – о мясной лотерее в баре «Легион». Я – об авторалли в Марокко. У меня был план поучаствовать в ралли только для женщин – мы выедем из Дакара и поедем по заданному маршруту, будем спать в пустыне под звездным небом, с верблюдами и бедуинами-проводниками. Наверное, все займет месяца два. Джули будет моей напарницей. Я ей еще не говорила, а вот теперь говорю. Что? – встрепенулась она. Мы будем спать с бедуинами? Она будет штурманом, сказала я. Я – за рулем. Перед отъездом мы пройдем у Джейсона курс автомеханики, а нашим спонсором выступит почта Канады. Такой у меня план. Дядя сказал, что, если судить по тому, как я вожу машину, у меня есть все шансы выиграть ралли и что мне уж точно не нужно два месяца.
Я высадила дядю с сестрой у больницы, сказала, что мама сейчас у Эльфи, в психиатрическом отделении, а тетя Тина ждет их в отделении кардиологии на пятом этаже. Сейчас мне нужно отъехать на пару часов, а потом я позвоню маме, приеду за ними, и мы решим, где будем ужинать.
Так точно, шеф, сказал дядя Фрэнк. Шейла крепко меня обняла и сказала, что мы справимся, обязательно справимся. Прорвемся с боем. Только с маминой стороны у меня пятьдесят шесть двоюродных сестер и братьев (братья в подавляющем большинстве), не говоря уже о женах-мужьях и детях, но Шейла – самая крутая из всех. Она запросто отпилит вам руку, если вы попали в капкан в дикой лесной чаще и это – единственный способ спастись. Однажды она упала с горы и пролежала с раздробленной левой ногой весь день и всю ночь, пока спасатели на вертолете пытались придумать, как спустить лестницу в крошечную расщелину, куда она угодила. Шейла рассказала пилоту, чем она занималась все это время, чтобы не потерять сознание: составляла мысленный список всех двоюродных сестер и братьев в алфавитном порядке и подробно рассказывала о каждом, обращаясь к невидимой аудитории. Меня она отнесла к букве Ш, потому что «Шарнир-Башка». Моя семья и семья Шейлы относятся к ветви бедных кузин. У нас есть и богатые кузены, причем очень богатые, потому что они сыновья сыновей (наших дядьев, ныне покойных) и унаследовали весьма прибыльный семейный бизнес от нашего деда, отца моей мамы и тети Тины. В космологии меннонитов все происходит именно так. Сыновья получают богатства отцов и передают их своим сыновьям, а дочерям достается шиш с маслом. Мы, бедные кузины, не особенно переживаем по этому поводу, за исключением тех случаев, когда сидим на пособии, считаем гроши, голодаем, не можем купить своим детям модные навороченные кроссовки, оплатить им учебу в университете или приобрести для себя особняк на частном острове с вертолетной площадкой. Но как бы там ни было, хотя у нас, у девчонок, нет ни денег, ни нормальных окон в домах, где гуляет сквозняк, у нас есть наша ярость, и на ней мы построим империи, джентльмены.
Джули поехала со мной к школе Кельвина, но Бенито Зетины Морелоса не было на стадионе. Лишь старшеклассники сидели на футбольном поле, курили траву и изображали из себя крутых. Когда тебе забирать детей? – спросила я у Джули. Она сказала, что сегодня они до вечера будут с Майком. Поэтому она и позволила себе маленькое удовольствие завалиться с коллегами в «Легион».
Я предложила съездить на Мусорный холм.
Раньше на месте Мусорного холма была свалка, потом его засеяли травой, и теперь там можно гулять в теплое время года и кататься на санках зимой, хотя везде стоят знаки: «Катание со склонов запрещено!» Холму дали какое-то красивое название, но никто его не помнит, а табличка так густо закрашена граффити, что ее уже и не прочтешь. Все называют его Мусорным холмом – даже мэр, который не столько мэр, сколько аукционщик, распродающий город по кусочкам любому, кто больше заплатит. Холм не очень высокий, но все равно это самая высокая точка в Виннипеге, и мне нужно было вскарабкаться поближе к Богу, хотя я сама толком не знала, зачем: то ли молить его о милосердии, то ли проломить ему череп. Или, может быть, просто поблагодарить. Этот совет мне дала тетя Тина, когда умер мой папа. Она сказала, что даже если я не совсем верю в Бога, все равно это хорошая практика: закрыть глаза и мысленно перечислить все, за что ты благодарна – судьбе или Богу, неважно.
Мы с Джули поднялись на вершину, уселись прямо на землю, на колючую пожухлую траву, и принялись вспоминать, как мы однажды устроили тут фотосессию, сто лет назад, в незапамятные времена, когда учились в десятом классе.
Ты устала? – спросила она.
Я сказала, что составляю мысленный список.
Список чего?
Всего, за что я благодарна.
А я есть в этом списке?
Ты еще спрашиваешь!
Она тоже закрыла глаза и начала составлять свой собственный список.
Это может быть что-то совсем пустяковое, например, когда утром открываешь хлебницу и видишь, что хлеб все-таки не заплесневел, и значит, дети не останутся без тостов на завтрак? – спросила она.
Да, сказала я, не открывая глаз. Прямо сейчас я благодарю Бога за завинчивающиеся крышки.
О, кстати, сказала она. И за отставленный большой палец.
Ты уже протрезвела? – спросила я.
Уже да.
Так вот, я загуглила и посчитала, сколько оно будет стоить…
Что ты загуглила?
Клинику в Цюрихе.
Ясно.
Сама процедура стоит пять тысяч двести шестьдесят три доллара и шестнадцать центов. Плюс девять тысяч двести десять долларов и пятьдесят три цента на сопутствующие расходы.
Что такое сопутствующие расходы? – спросила Джули.
Медицинское обслуживание, госпошлина, похороны.
Но ведь ты же не будешь ее хоронить прямо там.
Нет, не буду. Я привезу ее тело домой.
Тело или прах?
Конечно, прах.
Сколько там стоит кремация? – спросила Джули.
Не знаю.
Мне кажется, тебе не стоит этого делать, сказала она. Все равно это только для тех, кто и так умирает.
Нет, для душевнобольных людей тоже. Есть такое понятие: «усталость от жизни». По швейцарским законам люди, уставшие от жизни, имеют такое же право на смерть, как и все остальные, кому хочется умереть. Она, может, и не умирает. Но она точно устала от жизни.