«Люди будут говорить», как сказала бы мама.
На первый взгляд, нет ничего более истерического и демонстративного, чем прыжок под поезд в метро. Но Далия знает, что это не так. Метро – место одиночества. Даже днём, даже в толпе. А тем более – сейчас.
Она оставила документы дома. Искать её никто не станет. Ещё одна неизвестная. Строчка в статистике.
Единичка или ноль.
Была единичка, стала ноль.
Но не на глазах же у ребёнка.
Откуда он вообще здесь взялся ночью?
Из вагона выходит старик с тележкой. Подозрительно смотрит на Далию, что-то ворчит себе под нос. Колёса тележки противно скрипят.
Далия понимает, что её трясёт. Голова кружится. Слабость в ногах. Нужно сесть.
Она до последнего была уверена, что сделает этот шаг.
Это была её программа. Как у марсохода. Долететь до Марса. Собрать данные. Отправить данные. Точка.
Что делает марсоход, если Марса по указанным координатам нет?
Марсоход читает записку от Марика.
(Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Тульская».)
Марик затаил дыхание – как обычно, когда кто-нибудь читает его записки.
Это как ракета из спичек и фольги. Ты знаешь, что это работает, но всякий раз удивляешься, когда она взлетает.
Так и со словами. Они выглядят идиотскими, наивными, детскими. Все эти ошибки. Иногда ругательства. Они получаются сами собой, точно у Марика редкая разновидность синдрома Туретта. Они выглядят полнейшей ерундой. Но, как и ракета из спичек, они работают.
В том числе и поэтому он ненавидит писать сочинения. Слишком много усилий нужно приложить, чтобы получились просто слова.
Чтобы ракета не взлетела.
Марик безошибочно определяет момент, когда она дочитывает до страуса. И протягивает ей шариковую ручку с изгрызенным колпачком. Ручка бабушкина, ещё советская, настоящий винтаж.
Надеюсь, она похожа на девчонок из класса, думает Марик.
Девчонки ужасно любят писать своё имя на листочках. Ещё рисовать сердечки и котят. Но имя на первом месте.
Мальчик терпеливо ждёт, пока она дочитает. Маленький, тощий. В старомодном пальто в мелкую клетку. Фасон из тех, что так нравятся родителям, а на сверстников действуют как красная тряпка на быка. Фасон «эй-малой-держи-поджопник».
Огромный синий рюкзак за спиной. Квадратный и нелепый. Полосатая шапка с помпоном.
Сама не зная зачем, Далия пишет «внезу» своё имя: Далия. На букве «я» ручка протыкает бумагу.
(Должен ли марсоход вернуться на Землю, если Марс не обнаружен? Может ли он?)
Далия смотрит на мальчика.
Марик (ни в коем случае не Марочка) молчит.
Наверное, следует что-то сказать, и Далия говорит:
– И что дальше?
Её голос тонет в шуме поезда, подъезжающего со стороны «Тульской».
Мальчик смотрит на часы и говорит:
– Кот.
– Что?
(Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Полянка».)
– Кот! – он кричит, чтобы победить голос диктора.
Нет, не ослышалась. Кот.
– Что значит «кот»?
Она спрашивает скорее по инерции. На подобные вопросы ответа не существует (если только он не скажет что-нибудь вроде «это такой маленький, рыжий, на четырёх лапах и с хвостом»).
Просто кто-то здесь сошёл с ума.
Он молчит, дожидаясь, пока стихнет шум поезда. Потом говорит (с нарочитыми нотками терпеливого снисхождения в голосе):
– Сейчас ровно двенадцать, значит, начался новый день. – Смотрит на неё, понимает, что нужны подробности. Нотки снисхождения превращаются в симфонию. – Знаешь примету: в новую квартиру первым надо пустить кота. На удачу. Ферштейн?
Хуерштейн. Новый день как новая квартира. Кот на удачу. Это какой-то гребучий сюрреализм. Может, она спит? Напилась шардоне и не заметила, как уснула. Или всё-таки сделала этот шаг и лежит теперь сломанной куклой на рельсах, а умирающий мозг искрит галлюцинациями?
– Ты сумасшедший?
– Бабушка говорит, что нет.
Он осторожно забирает из её рук листок, сгибает его несколько раз пополам.
– Зачем тебе моё имя?
В тоннеле снова виден свет прибывающего поезда. Такой манящий.
(Но не на глазах же у ребёнка.)
– Может, я хочу украсть твою душу с помощью магии вуду. Нет, конечно. Шучу. Строго говоря, твоё имя мне не нужно. Но в следующий раз не советую вот так запросто называться всякому незнакомцу. Откуда ты знаешь, что я не опасен? – И почти без паузы: – Я буду звать тебя Матрёшка. Нравится?
– Тогда я буду звать тебя Марочкой.
– Понял, не дурак. – Молчание. – К твоему сведению, ты только что подписала контракт.
Он так говорит «контракт», что Далия не сомневается: он написал бы это слово с заглавной буквы. Или целиком заглавными.
(И в-третьих: Я СЕРЬЁЗНО.)
Это как с бродячим щенком. Он подходит к тебе на улице и смотрит жалобно – так умеют смотреть только собаки. Ты можешь дать ему кусочек хлеба, а можешь ничего не давать. Достаточно посмотреть. Один взгляд – и он пойдёт за тобой на край света. Он всё решил за вас обоих по одному этому взгляду.
Так что тебе приходится прыгать в трамвай, чтобы запутать следы (хотя до дома всего одна остановка и идти пешком удобнее). Объясняешь себе, что просто не хочешь, чтобы щенок заблудился, увязавшись за тобой; эти объяснения, эти внутренние диалоги – болезненны, они выматывают и рушат гармонию; поэтому проще всего никогда не смотреть на бродячих щенков. Тем более – не кормить их хлебом.
Это непросто. Как непросто перебороть себя сейчас и не спросить: что за контракт?
У Далии получается.
Она решительно идёт к эскалатору.
Во взгляде Матрёшки (нет, не Матрёшка – Далия; какое интересное имя, только непонятно, как его произносить – ДАлия, или ДалИя, или ДалиЯ) адская замесь тоски, усталости и любопытства. Видно, что этому любопытству она сама не рада (как будто она вообще способна сейчас на радость), но поделать ничего не может. Это всё слова из записки. Они спутали её.
Они поднимаются на эскалаторе. Далия, кажется, собиралась пойти пешком. Есть такие нетерпеливые люди, вечно куда-то спешат, мало им такой же скорости, какой хватает большинству. Но Марик обогнал её на несколько ступеней и встал напротив. Так они почти одного роста.
Она говорит:
– А ты ловкач, я смотрю.
– Да, я не промах.
– Ладно, сдаюсь. Что за контракт? Не называть тебя Марочкой?
– Это тоже.
– Как вообще можно звать пацана Марочкой?
– Ну, я славный. Так и хочется потискать.
– Если честно, не очень.
– Ты просто плохо меня знаешь.
У неё вид как у актёра, который разучил роль Гильденстерна и наряжен Гильденстерном, но которого по ошибке или в порядке злой шутки вытолкнули на сцену, где в самом разгаре научно-фантастическая постановка об исследовании клеточных мембран. Зал и актёры замерли в ожидании остроумной реплики, но у Гильденстерна в запасе только «уж тем блаженно, что не сверхблаженно».
Она говорит:
– Сколько тебе лет?
– Потом ты спросишь, кем я стану, когда вырасту?
– Мне по барабану, кем ты станешь.
Конечно, ей не по барабану. Абсолютно каждому взрослому из тех, кто общался с Мариком хотя бы пару минут, интересно, кем он станет, когда вырастет.
Она смотрит на записку в его руке. Марик тоже смотрит на записку. Кажется, понимает, на что она намекает.
– Если ты переживаешь насчёт ошибок, то я наделал их специально. Это часть плана. Интересуют подробности?
Она молчит, но это не такое молчание, которое ну-ты-отвяжись-уже-придурок. Так что Марик продолжает:
– Во-первых: переключить твоё внимание. Когнитивный диссонанс. Человеческое внимание устроено так, что парадоксы и неправильности отвлекают его лучше всего. Что-то вроде перезагрузки шоком. Пьяные матросы на зебрах, андестенд?
С равным успехом он мог бы там внизу, на платформе, расстегнуть штаны и пустить струю на рельсы, эффект был бы тот же. Но тогда Далия вряд ли стала бы с ним разговаривать. Впрочем, сейчас она смотрит на него так, точно Марик всё-таки обоссал рельсы. Нормальная реакция взрослого на его рассуждения.
– Первый пункт ты выполнил на ура. На маршрутку я опоздала. Поздравляю тебя с этим успехом.
– Лучше поздравь меня с тем, что ты передумала прыгать под поезд.
– Я не…
Она осекается. Хмурится. Но взгляд не отводит.
– Я знаю, что не передумала. Но, скажем так, отложила этот перфоманс.
– А что во-вторых?
Марик пожимает плечами. Второе (и главное) объяснить сложнее. С главными вещами всегда такая беда. Для них нет простых слов.
Он говорит: я избавлю тебя от боли.
Я избавлю тебя от боли. Он так и сказал.
Маленький лгунишка.
Далия знает, что это невозможно.
Говорят, время лечит. Но время похоже на врача из платной клиники. Время ставит тебе диагноз за диагнозом, выписывает рецепты и рекомендует повторное посещение.
Но не лечит.
Время назначает тебе обезболивающие и витамины, и ты доверчиво покупаешь их и пьёшь горстями.
А потом, потратив все деньги, понимаешь, что обезболивающее больше не действует. А от витаминов тебя выворачивает наизнанку.
Понимаешь, что боль стала только сильнее.
Что невозможно не думать о ней.
И ты вспоминаешь снова и снова – до тех пор, пока не обнаруживаешь себя на платформе метро в ожидании поезда и возможности сделать последний шаг.
Медсестра сказала что-то вроде «зэбэ». Врач ответил: вижу. Далия лежала на столе для ультразвука, и врач возил манипулятором по её животу, измазанному холодной липкой субстанцией.
Врач сказал: одевайтесь. И подал салфетку.
В детстве Далия не понимала разницу между узИ и Узи. Когда мама впервые отвела её в больницу на УЗИ сердца, Далия с трепетом ждала чего-то страшного и скорострельного.
Когда врач сказал, что означает таинственное «зэбэ», Далия поняла, что была не так уж неправа в детстве.