Такого не захочется иметь среди врагов.
Они вышли из дома вместе, д’Акорси, сам Рафел и три человека, которых привел Фолько. Д’Акорси сказал, что подождет Чотто снаружи, они вместе пойдут во дворец. Вероятно, теперь он чего-то от него хотел. Хотел использовать эту историю к своей выгоде.
Рафел ни минуты не сомневался, что получит две тысячи сералей от Чотто сегодня же вечером или завтра. Он все еще слышал звук той пощечины.
– Мне не нужны эти деньги, – сказал он д’Акорси.
– Я знаю. Но ему необходимо их заплатить. В этом разница. Делайте с ними что хотите. Здесь есть больница для сирот. И я уверен, что у киндатов есть своя благотворительность.
– Да, – подтвердил Рафел. Потом сказал: – Спасибо.
– Я не думаю, что он настолько безрассуден, чтобы причинить вам реальный вред. А его кузен – Тацио, – мне говорили, что он хороший человек. Думаю, он бы это остановил.
– Он хотел заранее получить сведения о сегодняшнем заседании. То, что мне известно.
– Серессцы любят все знать заранее. Это их страсть. Здешние проститутки задают вопросы о кораблях и товарах, которые они везут, и вкладывают деньги исходя из этих сведений.
Рафел улыбнулся:
– Еще раз благодарю вас. Он, возможно, сдержался бы, но я… я вел себя неучтиво. Или неосторожно.
– Рассердились?
– Да. Это опасно для киндата.
Фолько д’Акорси несколько секунд смотрел на него.
– Это опасно для большинства людей. Но да, для вас особенно. К слову, Акорси – действительно надежная гавань, если вы решите, что можете жить на суше. Я предлагал это Раине Видал, как вам известно.
Донна Раина, подумал Рафел, принесла бы Акорси большие деньги и большую пользу. Но он не сказал этого вслух.
– Я не ищу гавани, господин. Я… мы строим корабль.
– Вам может понадобиться дом в этом мире.
Рафел ничего не ответил. «Дом в этом мире».
Д’Акорси снова улыбнулся:
– Как прошел ваш визит в Арсенал? Я думаю…
Послышались шаги. Кто-то бежал к ним.
Д’Акорси обернулся. Рафел увидел, как его рука потянулась к мечу. Трое его солдат сделали то же самое.
Ления и Гвиданио Черра выбежали на улицу, на которой они стояли. И резко остановились, тяжело дыша.
– Хорошо, – спокойно произнес Фолько. – Хорошо, что вы здесь. Отдышитесь, а потом проводите бен Натана домой. Я пойду во дворец отсюда.
Он улыбнулся Черре. У них своя история, вспомнил Рафел. Вряд ли он когда-нибудь ее узнает. Ты встречаешь людей, поду- малось ему, проводишь с ними время, беседуешь, совершаешь несколько поездок, делишь трапезы… и обычно так и не узнаешь, какие дни и ночи привели их к моменту встречи с тобой. Что сделало их теми людьми, с которыми ты познакомился.
Ления спросила у него:
– Ты в порядке?
Он кивнул:
– Как ты узнала, где я?
Она ничего не ответила. Даже отвела глаза.
Ответил Черра:
– Мой человек пришел на границу города и ждал нас, когда мы сошли с парома. Он нам сказал. – Он взглянул на Лению, но больше ничего не прибавил.
А мог бы прибавить. Это было очевидно. Больше похоже на придуманную историю, а не на правду. И Рафел, возможно, никогда не узнает, в чем было дело. Жизнь переполнена неизвестными вещами. Несмотря на это, ты пытаешься хотя бы отчасти управлять тем, что может с тобой случиться.
Рафел подумал, что очень хорошо понимает стремление серессцев обладать информацией.
Но когда они вернулись в палаццо д’Акорси и остались вдвоем, он все-таки узнал больше. Потому что она тихо сказала:
– Давай сядем. Мне нужно кое-что тебе рассказать.
И рассказала. Историю о потустороннем мире, на которую он не знал, как реагировать. Но он и не должен был на нее реагировать. Он всего лишь выслушал ее. Это была история Лении. Ее жизнь. Она сама должна была в ней разобраться. И она все же собиралась в Бискио.
Глава X
Сараний делла Байана, верховный священник, стоял в своем красивом Святилище Джада Милосердного в Фиренте и улыбался. Наступил Праздник Весеннего Солнца, один из самых его любимых дней в году. Когда-то это был языческий праздник (он знал это, большинство людей – нет, да им и не нужно было этого знать), а теперь он стал радостным днем в календаре джадитов: он принадлежал богу и тем, кто его почитает.
Строго говоря, Сараний понимал: ему следует раскаяться в том, что он считает святилище своим, но это вошло у него в привычку, и… нет, правда, кто, кроме самого всеблагого Джада, может считать его своим, как не верховный священник, которому поручено проводить здесь обряды?
Он. Сараний. Он имеет на это право! Уже почти десять лет – в середине лета будет ровно десять. Наверняка Бог в милости Своей (а это святилище названо в честь Джада Милосердного!) позволит ему это? Это было проявлением гордыни, да, но после столь долгого и преданного служения этому храму она была ему простительна – так ему казалось, особенно сейчас, когда он стоял здесь и смотрел вокруг: раннее утро, свет красиво струится сквозь высокие, узкие восточные окна. И тишина. Сейчас здесь царит благословенная тишина, пока двери еще не распахнулись (по его приказу) и толпы людей не хлынули внутрь в этот святой день.
Это святилище не было самым большим в Фиренте. Таким было Главное Святилище с огромным куполом, которое стояло рядом с палаццо, где находилась городская администрация. Но это было самым красивым и становилось все прекраснее с течением времени, потому что Пьеро Сарди предпочитал его всем другим и щедро тратил деньги на его украшение, год за годом. Здесь находилась капелла, которая должна была когда-нибудь (через много лет, молился Сараний) стать могилой Пьеро. Его жена уже покоилась там, ожидая его.
Ей часто приходилось его ждать, так говорили люди. Не то чтобы Пьеро изменял ей с другими женщинами (хотя, возможно, и изменял), но этот человек уже давно был правителем Фиренты во всех смыслах, кроме официального, редко покидая свою контору раньше наступления темноты, даже в долгие летние дни, и снова приходя туда с восходом солнца. Каждый день.
Никто не мог обвинить его в том, что он не трудится в поте лица на благо своего банка, своей семьи, своего города.
Сараний делла Байана, названный в честь великого императора, основавшего на востоке Золотой город, теперь трагически павший, считал Пьеро Сарди человеком, прошедшим по крайней мере половину пути к божественному благословению. Ему достаточно было оглядеться вокруг, чтобы получить этому доказательство: картины на стенах и на куполе, скульптуры в альковах и капеллах, повсюду мрамор и алебастр, привезенные из знаменитых каменоломен Бариньяна. Элегантный изгиб лестницы восходил к кафедре, откуда Сараний обращался к пастве в такие дни, как этот. И к библиотеке наверху, куда вела дверь за алтарем или отдельный вход с улицы, с собственной красивой лестницей.
Там у Сарания имелась своя комната. В ней висела маленькая картина, на которой был изображен бог в своей колеснице, – работа художника Вьеро Виллани из Серессы. Не знаменитого, но уважаемого. Сараний приобрел ее много лет назад на собственные деньги. Но в самом святилище? Величайшие художники и мастера из Батиары и из-за ее пределов приезжали по просьбе Пьеро Сарди и создавали произведения, полные красоты и благочестия, а потом уезжали, получив хорошую плату за свою работу.
В эти времена заказчики не всегда своевременно оплачивали работу художников, и Пьеро завоевал их доверие. Поэтому они часто возвращались в Фиренту и еще больше прославляли этот город своими новыми работами. Приезжал даже Маттео Меркати, превосходивший мастерством всех остальных: красивый мужчина, даже слишком красивый. И такой талантливый. Даже слишком талантливый. Оба этих качества делали его высокомерным. С этим приходится мириться, думал Сараний, когда человек по-настоящему велик. Точно так же, как люди мирятся с этим – или должны! – в отношении патриарха Сарди.
Но, конечно, не все любили Пьеро так, как Сараний и другие сторонники семьи Сарди и как десяток художников. В конце концов, зависть всегда была свойственна людям. Пьеро много лет властвовал в городе, который называл себя республикой. Да, проводились выборы, но под контролем семьи Сарди. Это все знали. Но это, несомненно, делалось ради общего блага: посмотрите только, как процветает Фирента!
И все-таки в этом процветающем городе было полно амбициозных, суетных мужчин, и некоторые из них считали, что могли бы еще лучше управлять им, что их семьи тоже могли бы пользоваться полученными от этого преимуществами.
Сараний делла Байана, низкорослый, пухлый, лысеющий, умный и неоспоримо благочестивый, считал, что они неправы. Он верил, что Джад поступил мудро, позволив Пьеро Сарди занять высокое положение в этом городе.
Он, младший сын из хорошей семьи в Байане, сам выбрал службу богу, когда его детство осталось позади, и выбрал себе земного повелителя вскоре после того, как прибыл в Фиренту, чтобы занять свое место – после того как послужил в других городах, сначала в маленьких, потом в больших и некоторое время в Родиасе. Теперь он стал верховным священником и чувствовал, что заслужил это. Он был не самым влиятельным священнослужителем в этом городе, но достаточно влиятельным, так как все знали, что Пьеро благоволит ему и его святилищу. Многие искали благосклонности Сарания, его посредничества, как в делах религии, так и в делах светских.
Поэтому в то утро он был очень доволен своим святилищем, своим городом, своей жизнью, тем, куда Бог привел его, и особенно радовался наступлению этого дня.
Он проверил, под каким углом падают солнечные лучи сквозь восточные окна. Сараний изучил освещение в своем святилище, знал, как оно меняется на протяжении дня, в зависимости от времени года, солнечного света, облачности или дождя. Он кивнул Муссео, своему самому доверенному священнику. Муссео подал знак тем, кто стоял у входа, и они распахнули двери, позволив толпе с площади заполнить святилище.
Мужчины и женщины Фиренты не входили в святилище – или куда бы то ни было – организованно, это было не в характере города.