– Вы нашли для этого достаточно партнеров? Вам повезло.
Все так полагали.
Опять гордость или честность?
– Нас всего двое, мой господин, – сказал Рафел. – Как я говорил… – Он не закончил фразу. Он ведь уже сказал, что они не нуждаются в награде.
Пьеро Сарди посмотрел на него:
– Я бы, конечно, хотел узнать об этом больше.
Рафел улыбнулся:
– А я бы хотел узнать секрет, как побыстрее залечить рану от меча в груди.
Смех – внезапный, почти взрывной, – человека, славящегося своей мрачностью, правителя этого города.
– Я это заслужил, – сказал Сарди, все еще смеясь. Выражение его лица изменилось. – Вы не думали о торговле тканями? Здесь? Вам не нужно считать наградой то, что я приглашаю человека со средствами остаться у нас, вложить деньги в товар и принять участие в основной деятельности Фиренты. Особенно если у вас есть корабль или два и вы знаете порты, куда можете зайти для погрузки.
– Я пока ни о чем не думал, кроме того, чтобы снова встать на ноги и достроить наш корабль. Для участия во вторжении, которое возглавит правитель Акорси по поручению Верховного патриарха.
– И во имя Джада, – сказал Сарди. – Мы взяли на себя обязательство финансировать строительство кораблей и набор воинов. Д’Акорси сказал вам об этом?
– Да, мой господин. Он навестил меня перед отъездом в Мачеру. – Отрицать это не было ни смысла, ни причины.
– Это произойдет через год. У вас действительно нет никаких целей до этого?
– Я с радостью готов обсудить участие в здешней торговле. – Раньше он об этом не думал. Но нужно приспосабливаться к тому, что к тебе приходит.
– Я рад. Я пришлю к вам одного из тех, кто верит в сестер-лун, как и вы. Купца по имени Карденьо. Карденьо бен Заид. Он приехал сюда несколько лет назад. Антенами подружился с ним. У них есть еще один общий друг, женщина, она уже не живет здесь.
– Понимаю, – сказал Рафел, хотя, конечно, не понял.
– Здесь есть довольно большой храм киндатов, как вам наверняка известно. Примерно пятьдесят семей и один из ваших Старших Учителей.
– Мне это известно, мой господин. Я собирался посетить его, помолиться там.
– Надеюсь, вы скоро начнете ходить и сможете это сделать. Я и сам посещал этот храм.
Еще один сюрприз.
Он видел, что гость преподнес его намеренно.
– Мне доставляют удовольствие споры и интересная беседа, – сказал Пьеро Сарди. – Там у меня случались приятные встречи. Я рад видеть, что вы выздоравливаете. Теперь я ваш друг, Рафел бен Натан, если вам нужен друг. И также друг синьоры Серрана, если она сюда вернется. И даже если не вернется.
– Кто бы не пожелал такого друга, как вы, мой господин?
Сарди пожал плечами:
– Есть семейства, которые имеют… имели другую точку зрения.
Рафел ничего не ответил. Часто молчание, если ты на него способен, является лучшим ответом.
Сарди ушел, а вскоре после этого Рафел снова уснул. Он выздоравливал, но грудь у него еще болела, и он был слаб. Нитки из овечьих кишок должны были скоро удалить. В рану вставили перо, чтобы сделать дренаж для гноя, но гноя было совсем немного, и лекарь теперь считал, что ничего существенного не произойдет. Лекарь был очень доволен собой.
При свете утра Рафелу опять снились соль и море. И ветер.
Карло Серрана уже несколько лет не участвовал в скачках. Он официально заявил, что уходит, чтобы посвятить себя разведению лошадей. Ведь он был еще молод. Время от времени кто-нибудь пытался заставить его передумать. Предлагались большие деньги. Он был, по мнению многих, самым успешным наездником того времени. Однако он также добился больших успехов на своем ранчо и прославился неподкупностью.
У него почти всегда был мрачный вид – однако, как замечали те, кто имел с ним дело, он стал менее мрачным с тех пор, как перестал выступать. Каждый год он приходил на скачки; конечно, ему отводили почетное место у линии старта и финиша, среди самых знатных зрителей. Люди боролись за места рядом с Серраной, делились воспоминаниями о его триумфах. Он никогда не говорил, какому району, коню или наезднику отдает предпочтение в этом году, и никто не видел, чтобы он делал ставки, хотя на скачках в Бискио ставки делали все. Люди со всей Батиары и из соседних стран приезжали посмотреть скачки и поучаствовать в шумном празднестве перед их началом и после окончания.
В этом году победил район Жираф. Неожиданно, так как он редко выигрывал. Серрана при этом присутствовал, пожал руку заляпанному грязью, улыбающемуся наезднику, который принес району победу, похлопал его по плечу. Его первая победа. Все согласились, что этот молодой человек далеко пойдет.
Это было несколько недель назад. Жизнь в городе вернулась в нормальное русло; это никак не сказалось на ранчо Серраны за городскими стенами. Шел сезон размножения, некоторые кобылы должны были вскоре дать приплод и нуждались в присмотре. У него здесь было четыре собственных жеребца плюс три присланных аристократами и купцами из других городов для скрещивания с его кобылами. А несколько дней назад на ранчо привели великолепную кобылу для Тарсенио, его самого ценного племенного жеребца. Обычно жеребцов доставляли к кобылам, но Серрана многое делал иначе, и люди готовы были платить большие деньги и менять свои привычки, чтобы позволить ему так поступать. Никто не сомневался в его репутации, его знаниях и в качестве ухода за их лошадьми.
Сдержанный человек, неулыбчивый, но когда он улыбался – скажем, после того, как кобыла благополучно произвела на свет жеребенка, или когда его юный сын успешно проехался на норовистой лошади, – выражение его лица согревало. Дочь часто заставляла его смеяться. Солнце после дождя – так всегда говорила жена о его смехе. Она очень хорошо его знала; это его больше не смущало.
Когда он участвовал в скачках, ему было полезно внушать страх, чтобы его опасались на скаковой дорожке, но теперь в этом не было необходимости. Он даже стал известен как хороший рассказчик – приезжая в город по делам и останавливаясь в таверне, он часто делился историями о конях, о скачках. Всегда только об этом. Он никогда не позволял поставить ему выпивку. Карло вызывал скорее восхищение, чем любовь, но с недавних пор некоторые стали говорить, что он им нравится. Он был родом с юга. Его кожа говорила об этом. Очевидно, ездить верхом он научился там.
Одной кобыле скоро предстояло ожеребиться, это был вопрос нескольких дней. Он возвращался домой, навестив ее, когда увидел одинокого всадника, который подъезжал к воротам по тропе, идущей от дороги на Бискио. Всадник остановился на некотором расстоянии от ранчо. Это было необычно.
Карло запоздало увидел, что это женщина. Необычным было также то, что она приехала одна. Это не было особенно опасным здесь, при свете солнца, во второй половине дня, но женщине неразумно ездить одной. Да и не только женщине. Она не очень хорошая наездница; он отметил это непроизвольно. Всю жизнь занимался лошадьми.
Она стояла на месте, слишком далеко, чтобы он мог как следует ее разглядеть. Она смотрела на его ранчо. Это было красивое ранчо: пастбища, амбары, тренировочные круги, широкий низкий дом, построенный им в южном стиле, потом расширенный. Можно было видеть множество лошадей. Разумеется.
Почему-то он тоже остановился. Он стоял на месте и смотрел на нее. Солнце слева от него начинало садиться, был ветреный день, по небу бежали белые облака. Голубая луна восходила на востоке; еле видная при дневном свете, она все же присутствовала, как воспоминание.
Стоя между главным амбаром и воротами и глядя на север вдоль дороги, ведущей только сюда, Серрана почувствовал, как его сердце очень сильно стукнуло один раз. А потом ему показалось, что оно действительно остановилось на мгновение, прежде чем снова забиться. У него задрожали руки. Когда он снова зашагал к воротам, то обнаружил, что ноги у него тоже трясутся.
Женщина тронула коня с места и поехала вперед. Очень медленно.
Карло Серрана заплакал.
Они встретились у широких ворот из деревянных реек, высотой ему по грудь. Он подошел к ним первым и ждал.
Подъезжая, Ления увидела, что он плачет. Это обрушилось на нее как удар молота.
Это был он. Она узнала его издалека, после двадцати с лишним лет, после всего, что время и жизнь сделали с ними обоими. Она видела, как он шел по своей собственной земле, а потом резко остановился, когда заметил ее, тоже остановившуюся на дороге. Мальчик, которому не было еще и десяти лет, когда в последний раз…
Когда в последний раз она видела его, знала, любила. Всем своим еще не разбитым сердцем.
Она была высокой. Он помнил ее такой с детства, хотя, возможно, лишь потому, что был младшим братом рядом со своей сестрой и защитницей. Это могло исказить воспоминания. Он помнил отца высоким, а тот не был таким.
Все осложнялось тем, что они оба плакали. Никто пока не произнес ни слова. Они оба не были на это способны. Он не отличался разговорчивостью, а сейчас чувствовал… чувствовал слишком много, чтобы это можно было передать словами.
Она спешилась. Не слишком неловко, подумал он, следя за каждым ее движением – жадно, нетерпеливо.
Она пошла к воротам, возле которых он стоял, но остановилась (опять остановилась) на небольшом расстоянии от него.
Она оставила коня непривязанным, чего не следовало делать, но…
Она казалась ему такой красивой, и с ней было связано такое горе и воспоминание о горе…
– Я никогда не плачу, – сказала Ления. Первые слова.
От этого он заплакал только сильнее. Ему было трудно дышать. Он старался справиться с собой, делая прерывистые, болезненные вдохи.
Наконец он сказал сестре, Лении, после такого долгого перерыва:
– Я убивал людей дома. Ашаритов. Даже тех, кто учил меня ездить верхом. Я произносил… я всякий раз произносил твое имя и имя отца, когда делал это. Я был уверен, что ты умерла. Потом умерла мама, вскоре после этого. Я похоронил ее там, где люди помогли нам похоронить отца, под оливами.