Он начал молча молиться.
– Я знаю, что случилось с моим халифом, Зияром. И хочу знать, где его корабль.
– Мы из Фиренты, вам ведь это известно? Это город, окруженный сушей, гораздо севернее того места, где все случилось. Я понятия не имею ни о каком корабле.
– Мой сын был на том корабле, – сказал Фарай Альфази.
– Тогда я помолюсь о его благополучном возвращении домой, – сказал Валли. – Но я ничего не знаю о корабле.
– Зачем вы здесь?
– По делу, связанному с торговыми интересами Фиренты. Это то, чем мы занимаемся. Полагаю, вы знаете и об этом.
– Почему я должен об этом знать?
– Потому что вы могущественный человек, который служит другому такому человеку.
Альфази рассмеялся. Неприятный звук в летнюю ночь.
– Зачем вы это делаете? – спросил Хиларио, стоящий рядом с Валли. – Какое отношение мы имеем к Зияру ибн Тихону? Вы готовы рискнуть доступом ашаритов во все порты Фериереса, просто напав на трех человек, занимающихся своим делом? А потом найдете и попытаетесь убить всех выходцев из Батиары в Марсене?
Валли не очень нравился Хилал бен Рашир, который иногда пользовался другим именем. Собственно говоря, ему не нравились все киндаты, но вопросы он задал хорошие. После них возникла пауза.
– Разве я должен перед вами отчитываться? – спросил Фарай Альфази. Он был поистине огромным мужчиной, это было видно даже ночью. И к тому же стоял с обнаженным мечом.
– Конечно нет. Только перед своим халифом и, вероятно, перед великим халифом в Ашариасе за безопасность всех кораблей Ашара. Право швартоваться в Фериересе имеет значение, а король вынужден будет отреагировать, если вы нападете здесь на джадитов. Вы это понимаете. Поэтому я еще раз спрашиваю: разве это справедливая месть? И разве нам вы должны мстить?
Хилал, или Хиларио, ведет себя очень смело, подумал Валли. Это следует признать. Пино, стоявший с другой стороны, молчал. Он обычно молчит. Но лучше всех них владеет мечом.
– Наша месть, моя месть, будет разнообразной и повлечет много смертей, – сказал Фарай Альфази.
– А когда флот Верховного патриарха появится перед Тароузом, чтобы совершить свою месть за падение Сарантия, что тогда? Что произойдет тогда?
Пьедона Валли затаил дыхание. Он не был женат, не имел детей, но дома у него остался мужчина, которого он любил и который любил его, и в тот момент Пьедона не надеялся снова его увидеть.
– Это отчаянная ложь.
– Никакой лжи, – сказал Хилал. – Я даю вам информацию. Мы торгуем ею. Властитель Акорси будет командовать флотом, который уже собирается. Он ездит ко всем правителям Батиары и сейчас находится при дворе Фериереса или скоро будет там. Эсперанья, которую вы ненавидите, тоже пришлет корабли и людей, в этом никто не сомневается. Они ведь вас тоже ненавидят.
Долгое молчание. Звезды, одна луна, мелькающая сквозь быстрые облака, два факела.
– И почему это должно помешать мне вас убить? – Но голос Фарая Альфази немного изменился. Валли научили замечать такие вещи.
– Потому что, если вы это сделаете, король Фериереса пришлет деньги – и корабли – и закроет для вас свои порты. Для всех вас. И он напишет в Ашариас и объяснит, почему это сделал. Кто стал причиной. Вы сегодня ночью ступили на очень опасную почву, пусть даже вы легко можете нас убить. Мы, – прибавил киндат Хилал бен Рашир, – не настоящие ваши враги. Но мы можем стать причиной объединения всех врагов, если вы сделаете ошибку.
– На вас могли просто напасть грабители, – возразил Альфази, но в его голосе опять была новая интонация.
– На нас семерых? – спросил Пьедона Валли. – Вооруженных? Так много грабителей! – Продолжать он не стал.
А затем, по милости Джада, Альфази что-то резко приказал на языке ашаритов, на котором Валли, к счастью, говорил. Он сказал:
– Оставьте их! – и те, кто был впереди и позади них, растаяли, как тает снег на склонах с приходом весны.
По дороге, когда они двинулись дальше, когда до их гостиницы оставалось пройти совсем немного, в Хилала бен Рашира сзади вонзилась стрела и убила его на улице под убывающей голубой луной. Его единоверцы придали бы этому особое значение, думал Валли, стоя на коленях рядом с павшим, в горе и ярости. Над ними стоял на страже Пино и свирепо ругался сквозь слезы.
Таким образом, в Марсене тоже произошло событие. Кто-то умер.
Люди умирают в рассказах, как и в жизни. Это неотъемлемая часть нашего мира, и она должна присутствовать в наших историях, чтобы они запомнились нам, раскрыли перед нами некую истину. Иногда это центральные фигуры рассказа, который мы читаем или слушаем. Иногда нет. Но даже в этом случае, если они просто вошли в повествование однажды ночью, в городе, далеком от их родного города, мы должны представить себе, что были люди, которые любили их и для которых их отсутствие будет иметь огромое значение, пусть даже за пределами той истории, которую нам рассказывают.
Если мы уделим им мгновение, то это мгновение мы уделим самим себе. Тем, кто нас любит, и тем, кого любим мы.
Глава XIII
Тароуз лежал совсем рядом с руинами еще большего города, построенного во времена Древних и уже давно разрушенного; эти руины были, безусловно, таинственны и, по слухам, населены привидениями.
Предполагали, что тот древний город основали еще до времен Джада и Ашара, если такое можно себе представить. Говорили, что в те дни киндаты уже жили на свете. Зарику ибн Тихону казалось, что они жили всегда.
Они ему не нравились, несмотря на то что он использовал одного из них, купца, для осуществления плана, который казался необычайно умным – в тот момент. Сейчас он уже не казался таким. Всего лишь просто умным. Со временем понимаешь, что честолюбивые планы несут в себе возможность провала.
Ему начало казаться, что убийство халифа Абенивина было не самым удачным из его замыслов.
Во-первых, его брат умер. Его смерть была связана с этим планом, хотя и не напрямую. Зияр вечно совершал безрассудные поступки, в ярости или окрыленный успехом. По сути, все время.
Во-вторых, он только что узнал от Фарая Альфази, своего самого доверенного человека (своего единственного доверенного человека, по правде говоря), что проклятые почитатели бога опаляющего солнца, возможно, планируют нападение. На него. На Тароуз. В то время как это он должен был сейчас планировать набеги, обрушивать на них ужасную месть за убитого брата.
Фарай действительно отправился через Срединное море убивать джадитов, мстя за Зияра. Месть имела большое значение, внушая еще больший страх. Ты выживаешь, когда достаточное количество людей достаточно тебя боится. Сначала он отправился в Марсену, собирать сведения и искать людей из Батиары. Убил там одного человека. Только одного. Это ничто! Потом он быстро вернулся домой с грозными, тревожными новостями.
Возможно, это неправда, но… возможно, и нет. Очень даже возможно. Зарику захотелось убить Верховного патриарха Джада, когда он это услышал. Содрать с него живого кожу, набить ее соломой.
Ему сейчас хотелось убить многих людей. Его брат был мертв. Невозможная мысль. Зияр доставлял много хлопот, он был баламутом, но их взаимное доверие оставалось непоколебимым, как и любовь друг к другу, с самого детства. Зарик чувствовал себя одиноким. Он и был одинок.
Из Ашариаса на его письма ответа не приходило.
Гурчу обычно отправлял письма на двух кораблях, чтобы быть уверенным, что они дойдут. Осторожный человек. Ни одно письмо не пришло. Никакого ответа на продуманное объяснение убийства, которое по его заданию произошло в Абенивине, и его заверения, что оно было совершено, как всегда совершалось все остальное, чтобы преданно служить великому халифу.
Молчание, думал он, иногда бывает громким.
Когда летом ветер дул с юга, жара была подобна наказанию за все то худшее, что ты сделал. Песок проникал всюду: в еду, в постель, на кожу и в глаза. Апатия и бездеятельность поразили Маджрити. Зарику пришло в голову, что ему, возможно, грозит реальная опасность. Теперь у него появился враг в лице визиря Абенивина – неожиданно уверенного в себе, как ему доносили.
Он начал посматривать на своих телохранителей с некоторой тревогой. Он стал бы не первым убитым халифом в Маджрити. Он сам только что убил халифа. Он не привык бояться, не привык к одиночеству. Всю жизнь рядом с ним был брат.
В раскаленный полдень, когда даже птицы молчали, его женщины обтирали его обнаженное тело тканями, смоченными прохладной водой. Он пил сквашенное кобылье молоко, которое любил. Когда колокола призывали на молитву, страстно молился священным звездам Ашара. Однажды вечером он приказал казнить трех воров на площади перед дворцом и смотрел на казнь с балкона. Ты делаешь, что можешь, чтобы не думать о своих бедах.
Наконец наступила осень, ветры поменяли направление. Письмо из Ашариаса так и не пришло. Известия, привозимые купцами, свидетельствовали о том, что в Арсенале Серессы день и ночь кипит работа, строятся новые суда. Кто-то сообщил, что и на верфях Дубравы, по ту сторону узкого моря, происходит то же самое.
Ночами, лежа без сна, он думал о том, чтобы сесть на свою любимую галеру, посадить на дюжину других галер верных ему моряков и уплыть. Но куда? Где то место в известном им мире, куда он мог бы уплыть?
Все люди совершают ошибки. Некоторые ошибки хуже других. Он прошел долгий путь, думал Зарик ибн Тихон, от их крохотного, как песчинка, острова в море между Тракезией и Кандарией. Он мог вернуться домой. Разве не все люди хотят вернуться домой, так или иначе? Если могут. Если дом остался таким, каким был.
Если они, вопреки всему, остались такими, какими были.
Он не очень ясно помнил их остров Тихон. А должен был помнить, ведь ему уже исполнилось шестнадцать, когда их захватили. Он помнил свою мать, одетую в черное, без конца читающую молитвы, особенно после того, как умер их отец. Он помнил святилище Джада на холмах, дальше от моря, чем их дом, фреску позади солнечного диска, на которой был изображен – так ему говорили – запретный сюжет: сын Джада, мальчик на пороге юности (может быть, поэтому он его запомнил?), правит колесницей отца. Недозволенный образ, ересь. Нельзя было даже говорить об этом сыне, не то что молиться ему.