Они были совсем одни. Д’Акорси сказал, и она запомнила это на всю жизнь:
– Я думаю, моя сестра и еще одна женщина, которую я знал, были такими же, как вы, Ления Серрана. Они были такими же храбрыми. Жизнь дает или не дает людям шанс вырасти и стать теми, кем они могут стать. Им жизнь этого шанса не дала, но, возможно, дала вам и дает до сих пор. Я верю, что это так. Спасибо, что поделились со мной этим.
– Посланием ибн Хайана? – Она попыталась лукаво улыбнуться. Ей это не удалось.
– Отчасти, – ответил он. – Спокойной ночи. Мы поговорим утром.
Он унес лампу, уходя по коридору, и вошел в комнату недалеко от ее спальни. Она увидела в какую. Потом в пустом коридоре стало темно. Она собиралась попросить ванну, но у нее не осталось сил, и ее одолевало множество мыслей.
Ления легла спать и видела во сне дом, ферму под двумя лунами, восходящими и плывущими по ночному небу, ощущала утрату, и ее посещали самые разные желания.
Хамади ибн Хайан не был официальным послом Ашариаса при дворе Эмери, короля Фериереса. Он приехал на запад вести дипломатические переговоры – ему доверяли больше, чем официальному послу, который был не очень доволен его появлением. Конечно, тот этого не показывал или считал, что не показывает.
В ту ночь ибн Хайан решил, что ему пора уезжать. Переговоры о снижении тарифов и продолжении совместных действий против амбициозных короля и королевы Эспераньи в основном завершились, и он не ожидал никаких трудностей, хотя Эмери, возможно, придется какое-то время вести себя осторожнее, если флот джадитов действительно двинется на Тароуз, и в этом будут принимать участие и Фериерес и Эсперанья.
Но он вдруг почувствовал, что готов. Готов вернуться домой.
Он поговорил с женщиной в темном коридоре и – к своему огромному удивлению – чувствовал себя так, будто это его меняет, уже изменило. Конечно, он знал о пиратских рейдах и о рабстве. У него самого были рабы.
Но именно сейчас что-то произошло с ним или внутри него.
«Послушайте», – сказала она. И поведала ему о том моменте своей жизни. Заставила его услышать.
Историю о том, как ее заставили танцевать для ашаритов, когда пришло известие о падении Сарантия. А потом, после этого, в ту ночь…
Ты можешь знать, что случаются жестокие вещи, а потом… тебя заставляют столкнуться с ними? Увидеть их по-другому? Более ясно? Благодаря человеку, которого ты встретил.
Он покинул королевский двор через несколько дней.
Ему вручили щедрые подарки – для Гурчу и для него самого. Ему дали письма и документы. Он отправился на юг, в Марсену, и оттуда поплыл на корабле в Ашариас. Его опять сопровождали военные галеры, но путешествие прошло без приключений. Пока они плыли на восток, он писал стихи.
Хамади и раньше иногда сочинял стихи – так он принимал участие в развитии культуры нового города ашаритов. Но с этого времени он стал поэтом в гораздо большей степени. Хамади ибн Хайан начал жизненный путь, который привел к тому, что его стали прославлять – и прославляли много лет спустя, даже столетия спустя – как одного из величайших поэтов ашаритского мира. Действительно, его постепенный переход от официальной роли при дворе великого халифа к жизни, посвященной размышлениям и совершенствованию своего поэтического дара… начало этому положило то долгое путешествие домой по морю.
Или, правильнее сказать, беседа с женщиной в темноте охотничьего домика в Фериересе.
Он написал только одно стихотворение об этой женщине, Лении Серрана, которую в Альмассаре звали Надия бинт Диян (его поразило то, что он это запомнил). Он бы послал ей это стихотворение, но понятия не имел, где она находится. Он мог бы попытаться ее найти, но не сделал этого. Она ему снилась, вызывая чувство, похожее на ностальгию. Со временем он стал известен как поэт, воспевающий ночное небо, утрату и страстное желание.
Нас могут изменить – иногда сильно – люди, которые лишь скользнули по краю нашей жизни и ушли дальше, так и не узнав, что они для нас сделали.
Мы сами можем сделать это для других. И никогда не узнать об этом. Миновать эту встречу, уйти, оставив за собой нечто значительное для другого человека. Мысли об этом смущают наш ум. Можно назвать это горем или прекрасным даром, наполняющим течение наших дней и ночей, как бы много или как бы мало их ни было.
Глава XIV
Рафел проснулся, и слова, которые прозвучали в его голове и разбудили его, были, кажется: «У меня был брат!» Но, возможно, и «У меня есть брат» – сейчас уже трудно было вспомнить, вернуться в мир сна и сорвать слова, как цветы, попытаться удержать их, когда дневной свет и ощущения окружающего мира хлынули сквозь ставни в его сознание.
Он находился в Серессе, наступала осень. Он вернулся сюда, чтобы наблюдать за строительством их каракки, и остался. Почти каждый день возникали какие-то детали, в которых приходилось разбираться. Он знал, что так будет. Корабль был уже почти готов. Рафел чувствовал гордость (и даже любовь), наблюдая, как его строят.
Он не поселился в квартале киндатов. В Серессе спокойно относились к таким вещам. Он жил с Гвиданио Черрой и его дочерью. Познакомился с родителями этого человека, обедал с ними. Отец Черры, портной, шил для него новую одежду. По правде сказать, ему очень нравился Черра. По его просьбе Рафел стал называть его Данио.
В портовых городах часто допускались послабления. Так много людей приезжало и уезжало, самых разных людей. Однако Сересса была уникальна в этом отношении. Она была уникальна во многих отношениях. Рафелу она нравилась, хотя он понимал, что это опасный город.
Город, полный энергии, бурной деятельности. Рафел начал думать, что мог бы жить здесь так же легко, как в Фиренте. Или в Марсене. Или в Соренике на противоположном берегу, где жила – пока – Раина Видал. Она говорила об Ашариасе. Очень возможно, что это был лучший город для киндата. Он тоже мог бы отправиться туда. Даже отправиться туда вместе с ней. Или нет.
Иногда возможностей бывает слишком много, думал Рафел. Но нельзя жаловаться на это – это недостойно. Если нет выбора или выход только один – тот, что тебе навязали, это всегда хуже. Некоторые пути ему недоступны. Он теперь никогда не сможет вернуться в Альмассар. А Эсперанья закрыта для его народа с самого его детства.
Пути. Иногда их выбираешь не ты сам, их выбирают за тебя. Его жена, после того как стало понятно, что у них не может быть ребенка, а он по-прежнему будет отсутствовать большую часть года, развелась с ним, как позволяла их вера, и покинула Альмассар.
Она взяла джадитское имя и села на корабль, идущий к берегам Эспераньи. Это произошло восемь лет назад. Она сделала все это слишком быстро. Гнев и поспешность, почти никакой подготовки. Он говорил ей об этом. Увы, к тому времени она уже не желала его слушать.
Рафел помнил и всегда будет помнить тот день, когда он узнал, что с ней произошло вскоре после того, как она сошла на берег и отправилась вглубь страны к своим родственникам в Альджейс – к тем, которые остались, сменили веру, стали джадитами.
Они уцелели. А она нет.
Она была слишком новой и могла стать угрозой для них, они видели в ней опасность. Ее родственники. На нее донесли, и она погибла.
Ее не сожгли публично. Она для этого была слишком незначительной фигурой. Вероятно, ей перерезали горло, а потом похоронили ее где-то в безвестной могиле. Все это по сей день причиняло ему боль, как старая рана. Как источник вины. Об этом ему тоже снились кошмары.
Их сосватали, конечно, они тогда были очень молоды. Но жена была хорошим человеком, он вспоминал о ней с нежностью, не считая некоторых моментов в самом конце. Если бы он мог найти способ это сделать, он бы убил ее родственников в Альджейсе. Даже сейчас, столько лет спустя.
Люди не поступают так, как поступили они.
У него был брат. У него была жена.
Ему приходили письма, в основном из Фиренты, в основном связанные с его новым предприятием по торговле тканями. Он просил корреспондентов писать на адрес Антенами Сарди, и приходящие письма пересылали ему. Рафел начал чувствовать искреннюю привязанность к юному Сарди, человеку, которого он спас. У киндатов есть пословица, что если ты это сделал – спас кому-то жизнь, – то ты в ответе за все, что этот человек делает потом. Ему было интересно, каким станет Антенами Сарди, что он будет делать.
Отец Рафела прислал письмо, самое важное для него. Его родители прибыли в Марсену, хвала богу и лунам. У него на глаза навернулись слезы от облегчения, когда он читал это, видел почерк отца. Он отправился в квартал киндатов Серессы – долгий путь, через много мостов, – зашел в молельный дом и вместе с остальными прочел благодарственные молитвы, когда взошли луны. Зажег белую и голубую свечи.
Они не совсем поняли, почему нужно было так поступить, писал отец, но он сознает, что у Рафела должны были быть веские причины вот так выдернуть их из дома (он не написал «снова», это сильно ранило бы Рафела), и они благодарны ему за стойкую преданность им.
Он хороший сын, писал отец. Они сняли жилье в квартале киндатов Марсены, Гаэль об этом позаботилась, и они почти каждый день видят обоих внуков и поэтому счастливы. Он понимает, что они не будут нуждаться в средствах на жизнь, но не хочет, чтобы Рафел чрезмерно себя этим обременял. Их потребности, писал он, не слишком велики. Но отец все же надеется, что у него будет достаточно денег на покупку книг, так как в спешке он не смог взять с собой большую часть своей библиотеки. Ему не хватает этих книг. Он закончил письмо приветом от них обоих и прибавил, что Гаэль тоже шлет ему привет.
Гаэль прислала привет.
Это не было на нее похоже. Рафел сомневался, что она это сделала, у них были другие отношения. Он продолжал думать об отце, который уже два раза лишался своей библиотеки. Оставлял ее, уезжая. Был разлучен с ней.
Пришло письмо от Лении из Мачеры. Они собирались ехать в Фериерес, когда она его отправляла. Она писала, что в Мачере было сложно, но Фолько успешно выполнил свою задачу, как Рафел может (или не может, прибавила она) узнать у серессцев, которым, несомненно, все известно из донесений.