По великой милости Ашара и священных звезд, оказалось, что он, ибн Зукар, пользуется благосклонностью Гурчу Завоевателя. Он получил одобрение великого человека за то, что взял на себя роль здешнего халифа; письмо сопровождали дары.
Дары!
В том же письме, которое подтверждало поддержку Гурчу, была одна фраза, имеющая большое значение. «Мы недовольны нашим слугой Зариком ибн Тихоном в Тароузе и не согласились оказать ему помощь, о которой он просил».
Разве это не ясное предложение принять участие в свержении ибн Тихона (уцелевшего брата)? Несомненно, только так это и следует понимать! Можно утверждать, говорил Низим своей очаровательной наложнице, что это письмо содержит прямое указание, а не просто информацию.
Он долго все обдумывал. Осторожность определяла его жизнь до того дня, когда был убит прежний халиф, и ибн Зукар начал действовать смелее, чем раньше считал возможным для себя. Наградой смелому человеку может стать смерть – или слава и власть и черноволосая, черноглазая наложница, поразительно искусная в темноте их уединения.
Когда пришло второе письмо от военачальника из Акорси, он был готов. Я, сказал себе ибн Зукар, выполняю желания Гурчу, а не наемника из Батиары.
Сначала он убедился, как и следовало предусмотрительному человеку, что джанни, солдаты из Ашариаса, размещенные здесь, тоже получили сообщение от великого халифа и поняли его пожелания схожим образом.
По-видимому, так и было. Зарик ибн Тихон лишился благосклонности Ашариаса. При таком положении дел он не сможет уцелеть. Джанни здесь было немного – они являлись лишь символом внимания Гурчу, свидетельством того, что великий халиф следит за событиями в Маджрити, – но они имели значение.
И еще, ему необходимо было точно объяснить военачальникам, как нужно обставить поход к Тароузу. Это не следует держать в тайне, сказал он. Здесь наверняка есть шпионы из Тароуза. Не нужно чинить им препятствий, когда они поспешат покинуть город, чтобы доставить донесение. Именно в доставке этого донесения, объяснил он, весь смысл.
Его командиры выразили некоторое разочарование, но оно рассеялось, когда он объяснил, что, как он считает, может сейчас произойти. По этому поводу они выразили удовольствие.
Военачальник из Батиары предложил свои идеи и планы. У Низима, умного, подобно многим осторожным людям, были и свои мысли как насчет безопасности его города, так и насчет входящих в состав флота джадитов судов Эспераньи, которые пройдут мимо Абенивина по пути к Тароузу. Ему нужно было проявить осмотрительность, чтобы сохранить гавань, флот, стены. Он ее проявил.
Он отправил две тысячи солдат в сторону Тароуза по дороге вдоль побережья; некоторые ехали верхом, но большинство были пешими. Всего лишь часть сил Абенивина, но не слишком маленькая, и он приказал распустить по городу слух – чтобы шпионы его услышали, – что эта часть больше, чем в действительности.
Военачальник джадитов обещал ибн Зукару награду, когда Тароуз падет, если он сделает все это, но самой большой наградой, истинной наградой, стал бы свет благосклонности Гурчу.
Он чувствовал, что перед ним открываются богатые жизненные перспективы.
Впервые он задумался о том, не завести ли ребенка. Наследника.
Повествование доходит до этого места – до того момента, когда тысячи мужчин (и одна женщина) и больше ста кораблей и боевых галер пересекают море. Сказитель – излагающий события слушателям на базарной площади или пишущий о них в тихой комнате – способен передать предвкушение сражений на волнах, столкновения флотов, которое решит судьбу города и находящихся в нем людей, и других городов тоже, и, может быть, повлияет на равновесие мира…
Правда и то, что равновесие жизни людей, какими бы незначительными фигурами они ни выглядели на полотне огромного гобелена, может быть не менее важным в рассказе о некоторых событиях. Жизнь большинства людей не имеет значения для мировой истории, но не для тех, кому она принадлежит. Тем не менее эти истории тоже можно рассказать. Может быть, их даже необходимо рассказать.
Через семь дней после того, как флот покинул Серессу, Рафел бен Натан в сопровождении телохранителей отправился верхом на запад, в Фиренту.
Он был неспокоен и полон страха в те последние дни в Серессе. Гвиданио Черра пытался развеять его опасения, но у Черры были свои заботы. Рафел принял решение уехать и не стал медлить.
В любом случае его вряд ли удалось бы легко успокоить. Каракка, составлявшая большую часть их богатства, отплыла вместе с флотом, и Ления тоже. Это было невообразимо и тревожно, он хотел, чтобы она была в безопасности, насколько это возможно в их мире.
Он пытался сосредоточиться на делах, обдумывал и старался определить их с Ленией место в переменчивом мире торговли. И еще были письма, которые он получил с севера, от брата.
Он уже решил, что сам отвезет их в Марсену. Он испытал искушение позволить сделать это агенту Сарди, но ты ведь не трус, сказал себе Рафел. Флот отправился на войну, а тебе нужно всего лишь доставить письма женщине и собственным родителям.
На каких весах, думал Рафел, можно взвесить для сравнения две эти вещи? И все-таки… разве человек не пытается всю жизнь делать это? Твои собственные горести все равно остаются горестями.
Можно потерять брата из-за его смерти или потерять его иначе.
Он думал о матери и отце, которых заставили покинуть Альмассар (он заставил!), и понимал, что сам обязан сообщить им известие о Сайаше.
Насчет Гаэль он не был уверен.
В Фиренте он попросил Пьеро Сарди принять его, безмерно благодарный жизни за то, что она позволила киндату получить эту редкую возможность. Это было необычно, и он никогда не должен позволять себе забыть об этом.
Его благодарность была основана не только на тех выгодах, которые давало знакомство с семьей Сарди, – он искренне восхищался этим человеком. Пьеро не принадлежал к числу людей, которые вызывают симпатию. Рафел сомневался, что его это беспокоит, что он вообще когда-либо обращал на это внимание. Возможно, в молодости? С любовницей? Возможно.
Если бы он был таким человеком, как Пьеро или как герцог Серессы, он бы, вероятно, занес эти мысли в записную книжку. Может быть, ему следует начать это делать? Ления подняла бы его на смех.
Ему очень хотелось, чтобы она благополучно вернулась. Он был совсем не уверен, что она захочет вернуться.
На что он надеялся? Что встреча с братом вернет ее сюда. Не позволит уехать на восток, на бесконечную войну вместе с Бан Раской Трипоном – если они оба уцелеют во время этого вторжения.
Плохие мысли. Он выбросил их из головы, когда пришел в палаццо Сарди. Его теперь уже знали, стражник проводил его наверх, в ту комнату, где всегда находился Пьеро. Антенами тоже был там. Младший Сарди быстро вскочил и подошел к Рафелу. Тот обнял его, потом улыбнулся его отцу, который положил очки и поднял глаза от бумаг. Пьеро кивнул в ответ, потом тоже встал. Рафел поклонился ему.
Было прохладно, но Пьеро снова повел его на балкон. Рафел отказался от предложенного плаща, а потом пожалел об этом. На высоком балконе над рекой, которая пересекала Фиренту, дул сильный ветер, ему стало холодно. Но Сарди не надел плаща. Мужчины, с насмешкой подумал Рафел, могут быть бесконечно странными в своих молчаливых дуэлях. Или бесконечно предсказуемыми.
К тому времени, как он ушел, не задержавшись надолго, они достигли соглашения по вопросу, который его интересовал. И это означало, что теперь ничто не мешает его поездке в Марсену. Он поискал причины, которые позволили бы ему задержаться, и не нашел ни одной, кроме явного желания избежать огорчения. Он даже подумал, не заехать ли на юг, чтобы навестить Карло Серрану на его ранчо. Рафел знал, что ему будут рады, он мог рассказать им, что делает Ления.
Только они должны были уже знать это от нее самой. Она наверняка написала брату.
Вместо этого он поехал на запад, туда, где в порту Басиджио, в ближайшей к Фиренте торговой гавани, стояла «Серебряная струя». Эли ушел на новой каракке на войну. Можно заодно посмотреть, как их новый капитан управляется с меньшим судном. Дополнительная причина отправиться туда.
Тем не менее ему было не по себе. И ничто не могло его успокоить.
Новый капитан, когда они покинули порт и пошли на север вдоль побережья, а потом обогнули мыс, показался ему умелым и спокойным. Эли сам выбрал этого человека. Он не был киндатом – в Батиаре нашлось бы немного киндатов с опытом мореплавания, – но его лицо было спокойным под густой черной бородой, и он не выказывал явного недовольства тем, что служит одному из почитателей лун. Если бы он был недоволен, то не согласился бы на эту работу.
Моряки были настороже, но не ожидали встретить ашаритских пиратов так далеко к северу, особенно этой весной, и уж во всяком случае их не стоило опасаться в водах Фериереса вблизи Марсены.
На палубе, закутавшись в теплый плащ, так как здесь нечего было доказывать, не надевая его, Рафел обдумывал то, о чем они договорились с Пьеро Сарди. Это не отменяло их торговых сделок с Серессой, но теперь они оказывались где-то между этими двумя великими городами-государствами. Он решил, что это, возможно, к лучшему. Когда-нибудь ему, может быть, придется выбирать, но не сейчас.
Он стоял ночью на знакомой палубе «Серебряной струи». Корабля, который так много лет принадлежал ему; он знал, как тот плывет, какие издает звуки. Я проложил себе путь в этом мире, думал Рафел бен Натан. И продолжаю это делать. Он посмотрел вверх, на суровые, холодные бриллианты звезд в суровой, холодной черноте неба.
Обычно, глядя на их сверкающую арку, он думал – вероятно, как и все, – о том, как ничтожны смертные под этим звездным великолепием. Но не сегодня. Он чувствовал тревогу, печаль, но также и решимость. Человек может добиться чего-то в своей жизни, как бы она ни начиналась.
Он привел в движение значительные события. Во всяком случае, это возможно. Он направляется в Марсену, чтобы открыть там свое представительство и склад для текстильной торговли, за которую он взялся в Фиренте. Он будет торговать необработанными тканями, привезенными с юга – из Маджрити и стран, расположенных дальше вдоль караванных путей. А также из Эспераньи, и тканями и сырьем, если ме