Считалось, что она не испытывала большой боли, что искусство лекарей позволяло, по крайней мере, ее облегчить. В самом деле, халиф прислал одного из своих собственных врачей, когда стало известно, что она умирает.
Возле ее красивого дома собралась большая толпа ее соплеменников, чтобы проводить ее с почетом и оплакать. Звучали молитвы и благословения на многих языках, и она, возможно, слышала их там, где лежала, с рассыпавшимися по подушке седыми волосами. Люди снаружи и внутри комнаты плакали, но той, кто крепко держал ее за руку, чувствуя давнюю, сложную любовь и сознавая утрату, была ее невестка, Тамир. И хотя она не могла это высказать, из-за чего никто об этом не узнал, Раина Видал была совсем не против этого. Совсем.
Она не лежала в своей постели. Дом исчез. Все исчезло. Она парила в каком-то пространстве. Она сознавала, что боли больше нет.
Она видела две луны, солнце, яркие звезды – одновременно, в одном и том же небе! Это было удивительно. Но потом, пока она смотрела, в страхе и благоговении, она услышала знакомый голос, и он произнес: «Добро пожаловать, душа моя!»
И этот голос, так хорошо знакомый ей голос, был голосом мужчины, которого она любила и давно уже потеряла в пламени костра. И Раина зарыдала в этом странном, застывшем пространстве. Она не думала, никогда не думала, что прожила такую чистую или добродетельную жизнь. Такую, чтобы заслужить…
Но теперь с ней заговорили другие голоса. Некоторые принадлежали ее близким – даже ее матери и отцу, – некоторые были ей незнакомы; они звучали под солнцем, лунами и звездами, которые здесь сияли одновременно, но мягким светом. И каждый голос произносил ласковые, целительные, приветливые слова. Ей. Ей, Раине. Они превратились в хор, теплые звуки омывали ее, текли сквозь нее, сквозь то, чем она стала сейчас, после смерти, сейчас, когда она оказалась здесь.
Добро пожаловать. Душа моя.
Глава XVI
Он всегда был хищником и никогда добычей. Он нападал, а не готовился защищаться. Зарик ибн Тихон в своем городе Тароузе в конце зимы знал, что люди устремились прочь из города через ворота со стороны суши. Не катастрофа, меньше ртов придется кормить, если начнется осада, но это был плохой знак.
Проблема заключалась в том, что Тароуз был лучше подготовлен к отражению нападения с моря, чем к долгой осаде. Их могли уморить голодом и заставить сдаться, если джадиты придут и достаточно долго продержатся вместе.
К тому времени он точно знал имя военачальника, возглавлявшего армии, которые собирались его уничтожить. Это была плохая новость. Ему до смерти необходим был брат. Но смерть настигла Зияра – он погиб от рук этого самого человека. А теперь Фолько Чино д’Акорси – пусть гниет он целую вечность, пусть его труп поедают дикие звери, а душа терпит вечные мучения – намерен убить и второго из них.
С этой мыслью пришло новое чувство. Зарик не помнил, чтобы когда-либо испытывал страх, с тех пор как их мальчишками взяли в плен, перед тем как они захватили похитивший их корабль, убили экипаж и встали на путь, который привел их сюда.
Который привел сюда его, одного. Борющегося со страхом, которого никому нельзя показывать.
Хуже всего был Ашариас. Гурчу ничего ему не написал. И Зарик понятия не имел, какой приказ халиф прислал джанни, находящимся здесь или в других местах. Таких, как, в частности, Абенивин, где братья ибн Тихон предприняли такую неудачную попытку захватить власть.
Когда зима подходила к концу и полевые цветы расцвели за городскими стенами, его шпионы из Абенивина донесли до своего повелителя один слух. Зарик не поверил, но боялся, что это может оказаться правдой, и понимал, что жители Тароуза решат, будто это правда. Он знал, что этот слух известен в городе, а не только в его дворце.
Дело было не в том, во что он сам сейчас верил.
Он не думал, что новый халиф Абенивина окажется таким смелым. Жалкий счетовод, регулировщик тарифов. Но в полученных докладах утверждалось: Абенивин готов послать войско по суше на встречу с флотом джадитов.
Зарик посоветовался с Фараем, единственным из своих командиров, которому он полностью доверял, полагаясь на его преданность и мастерство. Фарай был уверен, что сможет победить неверных на море: те не знакомы со здешними водами, тогда как они двое знают эту часть моря как свои сновидения. Зарик не рассказывал Фараю о своих сновидениях. Некоторые из них были о том острове, на котором он родился.
Если капитаны их галер сохранят уверенность и храбрость, сказал Зарик, они смогут учинить джадитам на море такой разгром, что неверные потеряют решимость, волю и шаткое единство. Он сказал, что это сборище людей, ненавидящих друг друга. Возможно, Эсперанья даже не присоединится к остальным. Можно ли всерьез представить себе, что Фериерес и Эсперанья будут сражаться бок о бок?
Не в том мире, который они знают, согласился Фарай.
Их морякам, солдатам и горожанам нужно напоминать об этом каждый день, сказал Зарик. О том, что любая атака может завершиться одним решающим сражением в гавани или за ее пределами, в зависимости от ветра и волн на море.
Люди продолжали выезжать из города и въезжать в него через ворота со стороны суши. Базары продолжали работать. Идея была в том, чтобы поддерживать в городе жизнь, как можно более близкую к нормальной, не допуская паники. Однако некоторые из выехавших не вернулись назад. Часть людей уехала с полными телегами. Ибн Тихон пытался решить, когда нужно будет это запретить, казнить кого-нибудь за такую трусость и предательство.
Он приказал еще раз проверить состояние стен и запас снарядов для пушек, охраняющих гавань. Ему доложили, что амбары и цистерны с водой полны. Он сбрил свою рыжую бороду.
Затем одно из его маленьких разведывательных судов заметило флот джадитов. «Они идут сюда», – задыхаясь, сообщил капитан, взбежавший вверх по холму к его дворцу.
«Конечно, они идут сюда! – хотелось закричать на него Зарику. – Куда им еще идти?!»
Тем не менее их количество не было таким уж огромным. Он боялся появления нескольких сотен кораблей и галер. А их, по словам капитана, было немногим больше сотни – насколько он мог судить, ведь ему пришлось быстро повернуть обратно, чтобы оказаться здесь раньше их. Чтобы доложить, сказал он, обливаясь потом. Доложить халифу.
Джадиты должны быть совсем близко, сказал он.
Нет, он не видел флагов Эспераньи.
Это было хорошо.
Зарик велел закрыть ворота. Больше нельзя откладывать. Никого не впускать и не выпускать. Конечно, люди всегда находили способ выйти из города или войти в город, в любой город, но их могли казнить, если поймают. Он ожидал, что ему придется не раз это сделать.
Еще один гонец прискакал с запада. Он сообщил, тоже задыхаясь, что из Абенивина действительно выступила армия. Слухи оказались правдой. Войско не чересчур большое, сказал он, но и не совсем маленькое. Оно… средних размеров. Зарику хотелось его прикончить.
– Что значит «не чересчур большое»? – спросил он так спокойно, как только смог. В тот момент в его тронном зале находилось много людей; важно было, чтобы они видели халифа спокойным.
Гонец предположил, что их, возможно, человек триста.
– Джанни? – спросил Зарик.
– Да, некоторые из них, – ответил тот.
Зарик подумал о Гурчу, лучшими воинами которого были джанни. Он с горечью подумал, что новому халифу Абенивина легко быть смелым, получив разрешение – или даже указания – из Ашариаса.
Каждый день и каждую ночь он скучал по своему брату. Во время трапез, молитв, лежа без сна. Он все больше сожалел об убийстве халифа Абенивина. Желал смерти купцу-киндату, женщине, тому человеку, которого отправил вместе с ними, чтобы осуществить это убийство, – всех их он хотел видеть мертвыми. А ведь убийца уже был мертв, другие двое рассказали ему об этом в Марсене.
Ему хотелось, чтобы эти двое тоже умерли.
По городу начали распространяться слухи о приближении сухопутного войска и, что еще хуже, о том, что Гурчу сообщил, будто Зарик ибн Тихон больше не пользуется его покровительством. Зарик велел обезглавить трех человек на дворцовой площади за эти слова. Не было точно известно, они ли их произнесли, но это не имело значения. Такое нельзя было говорить.
Но говорить продолжали. В этом он был уверен. Невозможно запретить людям перешептываться.
Через два дня после этого его разбудил стук в дверь спальни. Он спал один, уже некоторое время с ним не ночевала ни одна из его женщин. Он резко велел открыть, и стражник распахнул дверь. Пришел Фарай. Его осанка все сказала Зияру еще до того, как тот прокашлялся и доложил.
Половина их судов ускользнула из гавани ночью, а флот джадитов, весьма вероятно, появится в поле зрения сегодня. Поднималось солнце.
У него было много мыслей, у Зарика ибн Тихона. Они обгоняли друг друга в его голове. Когда раздался стук в дверь, он видел сон. Сейчас он уже не мог его вспомнить.
– Почему ты их не остановил? Не удержал от побега?
– Как, халиф? Атаковать наши собственные корабли в гавани? Гнаться за ними на запад? – Фарай тоже был разгневан и расстроен.
На это у Зарика не было хорошего ответа. Только ярость и это новое, незнакомое чувство: страх. Однако такое предательство всегда было возможным. Большая часть судов, которыми он командовал, принадлежала корсарам, а власть ибн Тихона над этими людьми полностью зависела от их собственных интересов. Много лет Тароуз был для них убежищем, торговым городом для погрузки товаров и рабов, безопасным портом, где можно было ремонтировать галеры и собираться большими группами для нападений на города и охраняемые купеческие корабли вместе с одним из братьев – нападений, которые они никогда не осмелились бы осуществить в одиночку или малочисленными разобщенными силами.
Преданность ему не была руководящим чувством ни для кого из корсаров. Как и религиозное рвение в борьбе против неверных. И все это усугубилось после гибели брата. Зарик делал этих людей богатыми, планируя их налеты; Зияр заставлял их бояться.