«Страна будущего» — такова квинтэссенция сибирских и дальневосточных впечатлений Нансена. Такое убеждение складывалось у него не под влиянием минуты и, кстати сказать, даже вопреки взглядам некоторых господ, с которыми ему приходилось встречаться во время путешествия. На обратном пути, например, его соседом по вагону оказался один из членов Государственной думы, кадет Родичев, только что проехавший по всей сибирской железной дороге. Нансен пишет, что этого известного тогда политического деятеля разочаровала и Сибирь, и сибиряки. Население показалось ему «лишенным предприимчивости и будущности».
Нансен же, напротив, по собственному признанию, «полюбил эту огромную страну, раскинувшуюся вширь и вдаль, как море, от Урала до Тихого океана…». Он отмечает, что новые города растут в Сибири с быстротой, не уступающей американской.
«Богатейшая страна, богатейшие перспективы!» — восклицает он. По его мнению, пространства Сибири таят «блестящие возможности и только ждут приложения творческих сил человека». В доказательство того, что, безусловно, стоит по-настоящему потрудиться над развитием Сибири, Нансен дает впечатляющий обзор ее природных богатств.
Он критикует распространенный в Европе взгляд о неспособности русских к продолжительной, упорной созидательной работе по освоению земель Сибири и Дальнего Востока. Дело тормозилось политикой правительства, которое долго смотрело на эти края лишь как на место ссылки «нежелательных и беспокойных элементов». Достаточно было на какое-то время изменить эту политику — и площадь пашни увеличилась вдвое-втрое, а вывоз местных продуктов так возрос, что существующие пути сообщения сразу оказались забиты грузами! «Таким образом немало девственной земли поступает ежегодно в пользование человечества», продолжает Нансен и добавляет, что всего за пять лет на новые освоенные земельные участки осело столько людей, сколько вообще живет в Норвегии.
Сибирь, говорит он, представляет естественное продолжение России, часть той же родины, «которая может дать в своих необозримых степях приют многим миллионам славян».
И Нансен так оценивает в общеисторическом масштабе освоение Сибири и Дальнего Востока: «Русский народ выполняет великую задачу, заселяя и культивируя эти огромные земельные пространства на пользу человечества».
Нансен не разделяет распространенного тогда взгляда о том, что ссыльные «испортили» коренное население Сибири: ведь, пишет он, большинство ссыльных были политическими преступниками, «иначе говоря, людьми, пострадавшими за свои убеждения и часто лучшими элементами русского народа». Местное смешанное население весьма даровито, и не его вина, что способности не получают должного приложения для развития края. Но, проницательно говорит Нансен о стране за Уралом, «настанет время — она проснется, проявятся скрытые силы, и мы услышим новое слово и от Сибири; у нее есть свое будущее, в этом не может быть никакого сомнения».
Последуем, однако, хотя бы некоторое время за поездом, уносящим Нансена из Красноярска на восток в конце сентября 1913 года. Об этом этапе сибирского путешествия норвежца вспоминают весьма редко. Не потому ли, что он описан без тех живописных подробностей, какие, по мнению Нансена, делали жизнь в приенисейской тайге не менее фантастичной, чем жизнь девственных лесов Америки с могиканами и делаварами?
В туманный день сибирский экспресс обогнул Байкал. Вагоны то и дело ныряли в туннели, и горьковатый дым проникал через закрытые окна. Потом поезд миновал Верхнеудинск, Петровские железные рудники, где когда-то томились декабристы, столицу Забайкалья — степной город Читу. После станции Карымской экспресс повернул к границе, к Китайско-Восточной железной дороге.
«Итак, — записал Нансен, — мы очутились в Китае, в Небесной империи (границу переехали ночью), но небесного, по правде сказать, что-то было мало заметно. Когда я сегодня рано утром открыл окно, впечатление получилось престранное: вокруг бурая волнистая степь с низкими оголенными холмами. Не будь травы, подумал бы, что это пустыня Гоби. Нигде ни признака человеческих поселений…»
Через некоторое время, впрочем, появились доказательства обитаемости страны — зеленеющие поля. Ее слабая населенность казалась тем более странной, что Нансен видел вокруг тучную, черную землю. «Когда-нибудь, — пишет Нансен об этой части Китая, — без сомнения, придет пора, что эти огромные степные пространства будут обработаны и населены людьми, а пока отрадно созерцать такие нетронутые запасы земли. Все-таки, значит, еще есть и на вашей маленькой планете место для людей!»
Возле станции Пограничной поезд снова пересек границу, направляясь к Владивостоку. Этот город, расположенный на редкость красиво, напомнил Нансену Неаполь.
Из Владивостока, от берегов Тихого океана, маршрут Нансена повернул на 180 градусов. Но, возвращаясь теперь через всю страну, он старался всюду, где можно, проехать по какому-либо другому, новому пути.
В Хабаровске Нансен познакомился с путешественником Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым, который знал Приморье и его обитателей как никто другой. Показывая гостю экспонаты музея, изделия эвенков, гиляков, удэгейцев, Арсеньев говорил, что нигде не встречал столько верности, преданности и прямодушия, как у этих маленьких народов. Он увлекательно рассказывал об умении удэгейцев читать по следам жизнь леса.
Не нашла ли тайга в лице Арсеньева своего Фенимора Купера?
В одном из залов музея Нансен, к большому своему изумлению, увидел… свои гренландские сани! Форма полозьев, ремни, распорки — все точь-в-точь. Но сани, выставленные в музее, сделали кочевники Приморья, разумеется, никогда не слышавшие ни о Нансене, ни о Гренландии, ни о знаменитых нансеновских экспедиционных санях…
Где на поезде, где на дрезине, где на автомобиле, а местами и на бойкой тройке, пробирался Нансен по трассе достраивавшейся Амурской дороги. Только от реки Бурей, от еще безыменной станции, начинался уже непрерывный рельсовый путь на запад. Железнодорожники, встречавшие Нансена, назвали эту станцию его именем.
В конце октября 1913 года Нансен был в Петербурге.
Он узнал, что в России его поездке придавалось большое значение. Хотя и до плавания «Корректа» из 120 судов, ходивших в разные годы к устью Оби и Енисея, 95 благополучно достигли цели, многие по-прежнему считали невозможным постоянное сообщение через Карское море. Теперь ждали, что скажет Нансен. Он выступил перед трехтысячной аудиторией.
— То, что служит предметом моего доклада, имеет для вас, русских, громадное значение, — начал Нансен. — Путь, которым прошел «Коррект», должен дать дешевый выход к морю колоссальным богатствам Сибири. Этот путь открыт не нами, мы только прошли им. Честь и слава открытия его, как и многочисленные исследования на его протяжении, принадлежат всецело вам, русским.
Свой доклад Нансен закончил вдохновенными словами:
— Я вижу картину, которая откроется в недалеком будущем среди вечных снегов и льда. Небольшой отряд аэропланов парит в воздухе. От воздушных разведчиков не укрывается малейшее движение льдов. Сведения, добытые аэропланами, передаются радиостанциями. Пользуясь ими, смело идут корабли к Оби и Енисею через Карское море, которым еще недавно пугали моряков. Да, это пока еще фантазия. Но я верю, что послушное гению человека Карское море станет таким же судоходным, как любое из морей земного шара. Только поменьше сомнений, побольше энергии и доброй воли довести дело до конца!
Сибирское путешествие имело для Нансена более важные последствия, чем он мог предполагать, отправляясь в рейс на «Корректе». Нансен ближе узнал народ России. Его по-настоящему заинтересовала Азия. Заинтересовала настолько, что он стал разрабатывать план этнографической экспедиции на Восток. В воспоминаниях Лив Нансен рассказывается об этой перемене интересов ее отца, на рабочем столе которого появились труды Пржевальского, Свена Гедина, Козлова.
Новой экспедиции помешала мировая война. Уже в предисловии к книге «В страну будущего», вышедшей через два месяца после начала войны, когда многие деятели, в том числе и социал-демократы, поддались шовинистическому угару, Нансен осудил взаимное истребление народов Европы.
Выступая за сохранение нейтралитета Норвегии, предупреждая, что последствия войны неизбежно и тяжело скажутся на норвежском народе, Нансен снова активно втягивается в политическую жизнь. К концу войны, после усиления нападений немецких подводных лодок на суда нейтральных стран, для невоюющей Норвегии действительно приходят трудные времена. Норвежцы оказываются без топлива, без продовольствия. Нансен возвращается на поприще дипломатии. Ему поручается жизненно важная миссия: отправиться за океан и добиться помощи от Соединенных Штатов.
В Америке и застает его весть о революции в России. Застает врасплох, смысл событий ему не ясен. Но то, что новая Россия вышла из войны, кажется Нансену хорошим признаком.
Его решение самому поехать в Москву для переговоров с большевиками об обмене пленными вызывает настоящую сенсацию. Нансена отговаривают, но он едет. Он хочет своими глазами увидеть, что же происходит в России.
Вернувшись, Нансен скупо рассказывает о своих впечатлениях. Но позднее, в заключительном отчете о возвращении на родину четырехсот сорока семи тысяч военнопленных, он подчеркивает, что советские власти с самого начала полностью выполняли свои обязательства.
Нансен осуждает интервенцию против Советской России. Нужна и оправдана, говорит он, лишь одна интервенция: против голода и болезней!
Трагическая весна 1921 года. Небывалая засуха в Поволжье. Черная, спаленная солнцем земля. Заколоченные избы. Голод в главной житнице России, разоренной войной и интервенцией.
Нансен получает телеграмму Международного Красного Креста: его просят принять пост верховного комиссара для оказания помощи голодающим Поволжья. Два дня он не дает ответа, в мрачном раздумье отсиживаясь в рабочей комнате, на стенах которой теперь развешаны карты Центральной Азии.