Недаром, однако, Иерок считался лучшим рулевым побережья. Как некогда Нансен, Ушаков убедился в поистине поразительном умении эскимосов приноравливаться к буйству стихий.
Нансен, выходя на промысел, был наблюдателем, гостем. Результаты охоты, конечно, интересовали его, но не больше. Ушакова же само положение умилека делало ответственным и за промысел, и за благополучие всей колонии. Трагическая участь отряда Аллана Крауфорда, который не сумел вовремя заготовить моржовое мясо, не оставляла Ушакову никаких иллюзий относительно того, что позднее можно будет поправить дело.
В первую поездку с Иероком добыча не была обильной — два самца. «Две моржовые туши могли стоить жизни восьми человек, — признавал потом Ушаков, — но недостаток мяса зимой привел бы к еще большим жертвам».
Однако, как бы ни была важна добыча, Ушаков добился смелым выходом в бурное море гораздо большего: его молчаливо признали в охоте на моржей равным эскимосу.
Конечно, у него еще не было умения. Но все видели, что русский начальник не прячется за спины других, а первым идет туда, где опасно.
Он закрепил свое право быть умилеком. Он, по общему признанию, «умел жить». Эскимосы, язык которых в отличие от цивилизованных европейцев не знает бранных слов, распалившись, в гневе, пускают в ход лишь одно крайне оскорбительное выражение: «Клахито пых ляхе» («Слабый, не умеющий жить»).
От первой победы иногда еще очень далеко до окончательной. Ушаков и Павлов понимали, что для удачи промысла нечего всем тесниться вокруг бухты Роджерса. Остров велик, нет зверя в одном месте — ищи в другом. И, предприняв разведки, Ушаков нашел лежбища моржей возле удобных для жилья мест в других частях острова.
Но никто не захотел переселиться туда. Почему?
Потому, видите ли, что места уже заняты. Кем же? Чертом Тугнагако. По каким-то приметам эскимосы определили — конечно, не без помощи шамана Аналько, — что этот черт облюбовал себе местечко именно там.
Как им хотелось отделаться от него при отъезде на остров! Они тогда даже лица намазали сажей, чтобы Тугнагако не узнал, кто именно уезжает. Но провести Тугнагако не так-то просто, он тоже перебрался на остров. С ним шутки плохи! Он бы и в бухте Роджерса натворил бед, да, как видно, побаивается большевика…
Ушаков убеждал, доказывал, высмеивал робких, пытался сыграть на самолюбии храброго Иерока — все тщетно. А показать пример, бросить надолго поселок и переселиться на новое место он не мог. Дело зашло в тупик, победа осталась за Тугнагако…
Расплата за суеверия не заставила себя долго ждать. Она пришла в темную пору, когда лютовали морозы, когда остров хлестали метели и об охоте нечего было и думать. Люди еще могли обходиться без привычного мяса, но собаки отказывались глотать вареный рис и дохли одна за другой.
Как только выдался подходящий день, Ушаков с Иероком, Павловым и молодым эскимосом Таяном погнали упряжки на север. Надежда была на медвежатину. Но следы зверей неизменно приводили к опасной перемычке молодого льда. Он дымился паром полыньи и, как видно, сильно подмывался течением.
Охотники, идя по следам медведей, останавливались перед ним раз, и два, и три. Наконец Ушаков рискнул.
«Через пять минут я уже по плечи окунулся в холодную воду и тщетно пытался достать ногами дно. Быстрое течение тянуло под лед, и я с трудом боролся с ним. Таян помог мне выбраться из „ванны“, но через пятнадцать метров от него самого на поверхности льда осталась одна голова. Однако он успел выхватить свой нож и, по рукоятку воткнув его в лед, легко держался, пока я не подоспел на помощь. Вытащив его из воды, я тут же снова провалился сам».
Запись в дневнике Ушакова отмечает, что он провалился пять раз, Таян — четыре. Медведи же, за которыми они гнались, не стали поджидать неудачников и ушли восвояси.
Одежда охотников на морозе превратилась в ломкий ледяной панцирь. До жилья им надо было добираться семьдесят километров.
После зимних поездок и купания Ушаков перенес тяжелейшее воспаление почек — болезнь, которая на острове Врангеля стоила жизни двум спутникам капитана Бартлетта. Ушаков выжил, но последствия болезни с тех пор мучили его до последнего дня.
Старого Иерока испытания тяжелой зимы свалили с ног. Иерок умирал от воспаления легких. Сам тяжело больной, Ушаков приплелся в его юрту. Старик бредил, звал умилека на охоту, мешая русские и эскимосские слова:
— А, умилек… Компания… Таяна мы возьмем… Сыглагок… Сыглагок…
Ушаков чувствовал неотвратимость близкой потери. На его глазах из жизни уходил друг. «Вспомнилось, как он в темную бурную ночь, заставшую меня с Таяном и Анакулей на байдаре в бухте Роджерс, собрал всех охотников и отправился на поиски… Яркими картинами пронеслись сцены на совместной охоте и длинные вечера в палатке, проведенные около сооруженной им же жировой лампы».
В полночь Иерок умер.
Черт забрал Иерока. Черт свалил с ног большевика. Черт оказался сильнее.
И однажды к больному Ушакову пришел встревоженный Павлов: эскимосы намереваются по льдам уйти на материк, потому что тут, на острове, им все равно не будет житья от злого Тугнагако.
Уйти, не зная дороги?! Уйти почти на верную гибель?
Ушаков велел созвать всех к себе. Он был красноречив и убедителен, уговаривая охотников выйти на промысел. Эскимосы и чукчи отрицательно качали головой.
Оставался единственный довод.
Ушаков встал пошатываясь и велел запрягать собак. Его долго отговаривали, не пускали. Он сел на нарты, тронул упряжку, оглянулся, надеясь, что другие потянутся за ним. Он увидел лишь неподвижно, молча стоящих людей, скованных страхом.
Собаки вынесли упряжку на свежий медвежий след. Ушаков уложил зверя с первого выстрела. Забрав кусок мяса, он, еле живой, растянулся на нартах и пустил упряжку по старому следу. Он никогда потом не мог вспомнить, как ехал домой: сознание помрачилось, слабость мешала повернуться, чтобы посмотреть дорогу.
В тот день умилек одержал решающую победу в маленьком островном мире. Эскимосы и чукчи увидели, что даже больной большевик оказался сильнее черта, сумев отнять у него жирного, вкусного медведя.
С тех пор тому, кто заикался о бегстве на материк, стали говорить, что он не умеет жить.
Нансен в свое время несколько идеализировал патриархальный быт эскимосов. Он говорил полушутя, полусерьезно, что только у эскимосов видел настоящий коммунизм.
Роберт Пири шел к полюсу в сознании «величия белого человека». В записях Роберта Бартлетта есть заметка: эскимос попросил перо, чтобы написать письма друзьям. «Я дал ему перо, так как знал, что у нас их было много, и подумал: „Что сказал бы Пири?“ Он не поверил бы, что эскимос хочет писать. В его представлении жители льдов — эскимосы не были способны к умственной деятельности».
Ушаков был терпелив и мудр в завоевании душ порученных ему людей. Просто удивительно, как этот в сущности очень молодой человек не срывался, не взрывался при столкновении с вредоносной косностью, с бессмысленной боязнью черта, с кознями шамана, попытавшегося вернуть свое былое влияние.
Ушаков не идеализировал патриархальную отсталость, но и не осуждал ее с высоты превосходства. Он не впал в священный ужас, узнав, что за два года до поездки на остров Врангеля двое молодых эскимосов убили отца. Убили любя. Убили, повинуясь отцовскому приказу и варварскому древнему обычаю эскимосов. Впрочем, не только эскимосов. Этот обычай был известен многим племенам и народам. Егор Петрович Ковалевский узнал о нем в Африке.
Старик, тяготившийся жизнью, просил близких помочь ему перейти в лучший мир. Иногда он приносил себя в жертву, надеясь умилостивить злые силы. Так было и в тот день, когда отец и двое сыновей оказались на унесенной штормом льдине…
Большевик жил не рядом с эскимосами, а среди эскимосов, вместе с ними. Остров Врангеля стал их землей и его землей. Они вместе были готовы защищать эту землю, когда в водах возле нее неожиданно появилось судно под чужим флагом.
…Три года провел Ушаков на острове Врангеля. В ночь на 28 августа 1929 года ледорез «Литке» с помятым правым бортом, с поврежденным форпиком и изрядной течью после многих попыток пробился к бухте Роджерс. На борту была смена зимовщиков во главе с полярником А. И. Минеевым (впоследствии он написал обильно насыщенную фактами интересную книгу об острове Врангеля).
В минуты прощания на палубу «Литке» поднялось всего шестеро старых зимовщиков во главе с Ушаковым. Ни один эскимос, ни один чукча не хотел покинуть процветающую колонию, и, наверное, это было еще важнее, чем уточнение карты, чем дневники метеорологических наблюдений, чем трехлетнее изучение острова.
Может быть, описания борьбы с суевериями эскимосов и чукчей, со злополучным Тугнагако острова Врангеля покажутся сегодняшнему читателю преувеличенно значительными и слишком экзотическими.
Он, читатель, знаком с газетными сообщениями о том, что на Чукотке начато строительство атомной электростанции. Ему, возможно, попадались рассказы и очерки чукотского писателя Юрия Рытхэу, в том числе и очерк о встрече с канадским писателем Фарли Моуэтом, автором книги о жизни племени канадских эскимосов, выразительно озаглавленной «Отчаявшийся народ». Рытхэу и Моуэт в 1967 году вместе путешествовали по нашему Северу. Канадец, знакомясь с культурой и литературной жизнью северян, восклицал: «Такое у наших эскимосов невозможно!»
Эскимосский певец и танцор Нутетеин выступает на сцене Кремлевского театра. Эскимосы-капитаны водят морские шхуны, эскимосы-педагоги учат ребят, эскимосы-хирурги делают сложные операции. Это будни, это давно уже никого не удивляет, кроме иностранцев.
Путешественник, приехавший сегодня на остров Врангеля, узнает, что, к сожалению, нужного ему человека нет в поселке, он занят инвентаризацией местных белых медведей. Остров стал основным их поставщиком для зоопарков. Медвежат вывозят на материк. Недолгое воздушное путешествие до Москвы они переносят хорошо.