В Осиновском пороге колоссальные массы воды втискивались в узкое горное ущелье. "Омуль" несло прямо на скалу, торчащую посредине реки. Скала была похожа на судно, форштевнем режущее волны; голая сосна, расщепленная молнией, напоминала сломанную корабельную мачту.
Лоцман Лазарев, известный всему Енисею, спокойно стоял у руля, направляя судно прямо на "Кораблик" — так называлась грозная скала. В последние секунды он чуть повернул штурвал — и сильная отбойная струя отбросила "Омуль", словно щепку. Мецайк, сняв морскую фуражку с золотым шитьем, вытер пот…
В деревне Сумароковой, где "Омуль" сделал остановку, штурмана окружили крестьяне: пусть начальник ответит, когда, наконец, им вышлют награду.
Какую награду?
Да за спасение судна, вот какую!
И штурман услышал, что весной этого года в ледоход унесло всю речную казенную флотилию, зимовавшую в надежной протоке. Пароход "Красноярск" затонул сразу же, другие смяло в лепешку, а "Минусинск" оказался крепче других, и его вместе с баржой несло шестьсот верст. Однако и "Минусинск" пошел на дно под Сумароковой. Но до баржи, уносимой на верную гибель, сумароковские мужики добрались по льдинам, кто-то догадался отдать якорь. Баржу развернуло течением, и, целехонькая, она приткнулась к отмели.
Так вот, полагалась бы награда за спасение казенного добра, может, начальник похлопочет?
— А где затонул "Минусинск"? — спросил Мецайк.
— А вот там! — показали ему.
Неужели даже мачты не видно? Мужики удивились: да ведь тут такая глубина, что собор утопи, и то креста на колокольне не увидишь…
Чем дальше уходил "Омуль" на север, тем шире и грознее становилась река. Началось царство белых ночей. Зори не гасли ни на час. В ветер на неоглядных плесах поднималась волна и маленький "Омуль" бросало сильнее, нежели "Фоку" в море.
После того как суденышко пересекло полярный круг, к реке подступила тундра. На берегах дымили костры кочевников, идущих к северу вслед за стадами оленей.
Исаченко ожидал "Омуля" в Енисейском заливе. Остаток лета вели съемку берегов, делали промеры. Штурман удивлялся: в низовьях реки были места, не положенные на карту. Вот вам и XX век!
Мецайк приехал в Сибирь на одно лето. Но ему предложили остаться на Енисее, с тем чтобы после двух-трех экспедиционных навигаций командировать за казенный счет в высшее мореходное училище.
Два года он уходил на "Омуле" в низовья вслед за льдами. Исаченко занимался ихтиологией, Мецайк вместе с геодезистом экспедиции Солдатовым — съемкой берегов и промерами глубин в Енисейском заливе.
Штурман узнал реку настолько, что, когда ему предложили перейти с "Омуля" капитаном на большой пароход "Туруханск", он согласился без колебаний.
"Туруханск" по весне доставлял рыбаков в дельту и залив, а перед ледоставом собирал их по промыслам и, обгоняя зиму, увозил в Красноярск. Кроме "Туруханска" в залив ходил пароход "Лена". Помощником капитана на нем был тот самый Саша Сущихин, с которым Костя Мецайк играл когда-то на окованном железом мамином сундуке. Сущихин приехал на Енисей с Мурмана, получив письмо друга детства.
Однажды во время трехдневного шторма у селения Воронцовского понадобилось с отстаивающейся на якорях "Лены" съездить к берегу. Сущихин, смелый моряк, сам сел за руль шлюпки. Внезапно волна перевернула шлюпку и бросила на камни. Погибло девять человек. Веселого Сашу Сущихина, мурманского помора, похоронили на енисейском берегу…
Летом 1913 года Мецайк получил распоряжение — выйти на "Туруханске" в низовья реки с двумя груженными лесом баржами. Он должен был встретить там судно "Коррект", на котором к устью Енисея через полярные моря направлялся сам Фритьоф Нансен. С Мецайком поехал норвежец Христиансен, представитель Сибирского акционерного общества пароходства, промышленности и торговли.
Мецайк привел караван к условленному месту встречи. "Корректа" еще не было. Стали ждать. Ночью заметили в небе три ракеты: не норвежцы ли? "Туруханск" отправился в разведку. Так и есть, за островом — "Коррект".
Нансен, высокий, еще не утративший статность, во фланелевой рубашке, вышел на палубу встречать капитана. С ним были директор общества Лид и енисейский городской голова Востротин. Посмеиваясь, перекладывая во рту старую трубку, Нансен заговорил по-норвежски. Христиансен обратился к Мецайку:
— Господин Нансен приветствует вас. Господин Нансен говорит: куда мы залезли и как нам отсюда выбраться? Есть ли этот остров действительно Насоновский остров, обозначенный на карте, или это что-либо другое? Господин Нансен говорит, что капитан "Корректа", к сожалению, незнаком с рекой и совершенно, запутался.
Мецайк ответил, что охотно выведет "Коррект" на фарватер. Тогда капитан сердито буркнул, что этого мало и что русская команда должна помочь перегрузить с барж на "Коррект" сибирский лес. Мецайк отказался: его ждут рыбаки на тонях, он не может задерживаться. Вмешался Востротин:
— У вас должны быть люди для грузовых работ, я буду жаловаться министру!
Нансен по-норвежски обратился к Христиансену. Мецайк, который, как и многие мурманские моряки, немного знал норвежский, понял: Нансен спрашивал, почему русский капитан отказывается им помочь?
Волнуясь, Мецайк попробовал объяснить, что около тысячи рыбаков ждут его судна, но сбился, путая норвежские и русские слова. Нансен поинтересовался, где сибирский капитан учил его родной язык. Он обрадовался, узнав, что Мецайк бывал в Вардё и Тронхейме. Потом сказал:
— Капитан прав. Его нельзя задерживать, он нужен рыбакам. Спросите у рыбака, что такое потерянный час путины.
Вскоре к "Корректу" подошел "Омуль". Мецайк досадовал, что теперь уже не он водит это суденышко: на "Омуле" Нансен должен был подняться вверх по Енисею до Красноярска.
Два года спустя в книге Нансена капитан прочел подробное описание встречи у Насоновского острова. Нансен заметил даже, что на баржах находился полицейский чин в паре с толстым жандармом, и высказал предположение, что эти господа следили за тем, как бы на "Корректе" не сбежал в Европу кто-нибудь из политических ссыльных.
"Коррект" не был единственным иностранным гостем на великой сибирской реке. Однажды Мецайк увидел возле бухты Иннокентьевской трехмачтовое морское судно. "Нимрод", — прочитал он. Так ведь это же знаменитый корабль Шекльтона, на котором тот недавно совершил плавание в Антарктику, едва не достигнув Южного полюса!
Суда сблизились. На борт "Туруханска" пожаловал рослый англичанин в пальто с капюшоном в сопровождении толстяка в морской форме.
— Вебстер, — отрекомендовался он. — Майор резерва армии его величества короля Великобритании, негоциант и владелец чайных плантаций на Цейлоне. А это капитан Рисс.
Отставной майор подтвердил, что "Нимрод" — тот самый. Он купил корабль исследователя Антарктики, нагрузил его рисом, чаем со своих плантаций, а также старыми ружьями швейцарского производства, бусами, зеркальцами, погремушками и другими товарами для диких русских народов…
— Разве команда моего судна похожа на дикарей? — перебил Мецайк.
— О-о! Но мне говорили…
Мецайк осмотрел "Нимрод": на корме — ванна, буфет. Расторопный бой подкатил бар на колесиках, налил в стаканы виски с содовой. Тут же стоял старый красный автомобиль.
— Подарок здешнему генерал-губернатору, — с гордостью пояснил Вебстер. — Надеюсь на беспошлинную торговлю.
…Как и было обусловлено, капитана Мецайка командировали на казенный счет в высшее морское училище. Уезжая, он думал, что навсегда прощается с Енисеем.
Но вот училище окончено, в кармане диплом, в порту корабли, готовые к отходу в Лондон, Александрию, Марсель. Наконец-то можно снова в море!
Мецайк ходил в порт, вздыхал, сердился на себя. А в один прекрасный день… купил билет до Красноярска!
Дело нашлось сразу. Мы уже знаем, как весной 1915 года Никифор Бегичев снял больных моряков с зимовавших тогда во льдах "Таймыра" и "Вайгача". Однако ледовая обстановка оставалась тяжелой. Не было уверенности, что корабли сумеют освободиться летом того же года. Решили срочно соорудить радиостанцию на острове Диксон, создать там вспомогательные склады топлива и продовольствия.
После торжественного молебствия караван капитана Мецайка, нагруженный разборными домами, мукой, углем, покинул Красноярск.
Начальником экспедиции был Кушаков, бывший помощник и заместитель Седова в экспедиции к Северному полюсу.
Рассказы Константина Александровича Мецайка я подробно записывал, каждый раз чем-то дополняя их, трижды: во время Пясинского похода в 1936 году, вскоре после войны и, наконец, не так давно, во время нашей последней встречи. Сначала меня интересовала канва событий, картинки ушедшего сибирского быта, разные речные истории. В последнюю нашу встречу я расспрашивал преимущественно о людях, с которыми судьба в разное время сводила Константина Александровича.
Никифора Бегичева он помнил с 1900 года, когда "Заря" стояла в Александровске-на-Мурмане, готовясь к выходу на поиски "Земли Санникова". Позднее они встретились на Енисее. Бегичев не раз плавал на судах, которые водил Мецайк. Отдавая должное широте натуры и смелости Бегичева, Константин Александрович говорил:
— Знаете, было в нем все же немало показного. Мог и прихвастнуть, мог пыль в глаза пустить. Бывало, едет в Красноярск — занимает сразу две-три каюты: знай, мол, наших! Угощает всех желающих, соберет слушателей и начинает о своих приключениях… И все же при всех его недостатках это был самородок! В нем, понимаете, сила какая-то внутренняя чувствовалась… Помните рассуждения Нансена о Сибири, о том, что ей нужен свой Фенимор Купер? Так вот, один роман наш сибирский Купер вполне мог бы написать, имея прототипом Бегичева. Отличная бы получилась вещь, тоже по-своему "Последний из могикан"…
Мы много говорили с Константином Александровичем о Нансене, о тех, с кем норвежец путешествовал по Енисею. Константин Александрович хорошо знал и Лида, и Востротина. О Лиде он отзывался коротко: "делец-пройдоха". У Востротина же, по его мнению, была черта, роднившая его с Бегичевы