– Даже я уже поверила! – рассмеялась я. – А со следующего года пойдешь в ЛИТО (я тебе дам рекомендацию) и сама поверишь, способности-то у тебя явно есть…
Как я былаДедом Морозом
Хотелось к Новому году вспомнить (или хоть придумать, что ли) какую-нибудь рождественскую историю из своей практики, что-нибудь яркое, веселое, рассыпающееся искрами, как бенгальский огонь. Яркого не получилось, не обессудьте – что нашлось. Но новогодняя тематика в истории все же имеется.
– Вы не представляете себе, как я хотела ребенка! – патетически воскликнула женщина и сжала перед грудью кисть одной руки кистью другой.
– Почему же не представляю… – слабо возразила я. – Может быть, все-таки как-нибудь…
– Нет! Не представляете! – утвердила она. – Когда он родился, я иногда просто плакала от счастья над его колыбелькой! Вот он уснет, а я сижу, смотрю на него, и слезы сами текут…
«Интересное проявление материнского счастья, – подумала я, листая внушительной толщины карточку ее десятилетнего сына. – Но, кажется, я читала о таком где-то в классической литературе».
Вновь взглянув на женщину, я обнаружила, что по ее лицу действительно текут обильные слезы. Колыбельки с ребенком в моем кабинете не было, поэтому я сочла уместным спросить:
– Что с вами?
– Вот, взгляните! – она достала из сумочки и протянула мне обычный почтовый конверт. На конверте была нарисована елочка.
– Что это? – удивилась я.
– Это письмо, которое мой Кира неделю назад написал Деду Морозу.
– Я всегда подозревала, что родители перехватывают его почту! – лицемерно вздохнула я и развернула письмо.
Оно было на удивление коротким, всего из одной строчки.
«Дедушка Мороз, если ты все-таки есть, сделай так, чтобы они все от меня отстали. С уважением, Кругликов Кирилл».
– Нда-а, – неопределенно протянула я. – Ну что ж, рассказывайте с самого начала.
Долгожданный ребенок родился здоровым. Мать во всем следовала советам приходящего на дом педиатра, Кира хорошо ел, спал и развивался по возрасту. В два года пошли в первую обучалку-развивалку – там малышам преподавали хореографию, математику, английский язык и развивающие игры. Много гуляли – прогулки полезны для здоровья. Еда – только свежая и полезная, никакого фастфуда, чипсов, мороженого и кока-колы («Ею – вы ведь знаете! – шоферы колеса моют, чтобы были красивыми и блестели»). К трем с половиной Кириным годам мать вдруг поняла, что пора выходить на работу. Вышла. Кира пошел в частный детский садик, ему там очень нравилось, там была небольшая группа, хороший уход и много развивающих занятий. Говорят, другие дети отказываются ходить в сад и много болеют. Кира почти не болел, на пороге сада говорил: «Пока!», отпускал мамину руку и сам бежал в группу, даже не оборачиваясь. Иногда матери было даже обидно: она же видела, как другие дети…
Школу выбирали два года. Нельзя было терять английский, это понятно. И потом, хотелось, чтобы был хороший первый учитель. Плюс – общая обстановка, дополнительные занятия, ремонт и все такое. Это все важно, ребенок ведь проводит в школе значительную часть жизни. Нужная школа нашлась, до нее было почти час ехать, но дело того стоило: обстановка в школе прекрасная, учитель очень сильный и понимающий. Сейчас Кира учится в третьем классе, учится в основном на четыре и пять…
К этой части рассказа я уже соскучилась и почти зевала, но заставляла себя концентрироваться – я-то это только слушаю, а Кира так живет!
– Расскажите, как устроен ваш день.
– Да-да! Я понимаю, именно в этом дело! Мы встаем в семь часов, я его поднимаю, он практически еще спит, засыпает на каждом шагу, я его все время подгоняю, завтрак, потом едем в школу. Я его забираю иногда в два часа, иногда в четыре, в зависимости от того, есть ли там кружки или какие-то дополнительные мероприятия. Пока едем домой, я его расспрашиваю, как прошел день в школе, какие оценки, что задано, сдал ли он творческие работы, которые мы дома делали, спрашивала ли его учительница… Все это приходится клещами тянуть! Еще пытаюсь настраивать, как учительница рекомендовала: «Сейчас, чтобы не расхолаживаться, быстро сделаем уроки, чтобы вечером ты мог поиграть». Он соглашается, дома я его кормлю, у нас есть полтора часа до музыкальной школы (у него прекрасный слух, преподавательница по музыке говорит, что если бы он не ленился…), я пытаюсь усадить его за уроки, но тут оно и начинается… «Я хочу попить, пописать, мне надо поменять ручку, я тут не понимаю, это нам не задавали, это я не буду делать, Марья Петровна по-другому говорила…» Бывает, я выхожу из себя, мы ссоримся, потом либо он, либо я просим прощения, миримся, но время уже ушло, все переносится на вечер, а там он становится еще капризней, тянет все просто до невозможности. И еще компьютер! Мы в прошлом году подарили ему на день рождения ноутбук – ну что же, они компьютерное поколение, нельзя закрывать на это глаза, да ему даже и по учебе нужно, им много всяких творческих работ задают. День рождения у него весной, а летом мы у бабушки на даче как-то это дело упустили. Бабушка давала ему играть. Ей удобно: он не мешает, и искать его не надо, придет к нему друг, они и сидят… Когда началась школа, на игры, конечно, времени не остается, только по выходным. Он вообще-то сова, на неделе, я уже говорила, его не добудиться, а тут он сам вскакивает в семь часов и сразу к компьютеру. И сидел бы целый день, без прогулок, без всего; еду, дай ему волю, тоже к компьютеру притащил бы. Но это же вредно! Я ему сказала: «Два часа! Так врачи рекомендуют. В остальное время почитай книжки, поделай поделки, порисуй». Он говорит: «Ты меня последней радости в жизни лишила!..» И теперь это письмо… Если идти у него на поводу, так надо тогда бросить все кружки, уроки делать тяп-ляп, посадить его к компьютеру и забыть. Но так же нельзя!
– А папа у вас есть? – заинтересовалась я (о муже она как будто мельком упоминала).
– Да, конечно!
– А какую роль он во всем этом играет?
– Иногда он Киру в школу отвозит и из музыкальной школы забирает. Компьютер ему настраивает. А вообще воспитание, конечно, на мне, так с самого начала повелось… Но, доктор, что же нам теперь делать? Кира стал плохо спать, у него истерики, учительница говорит, он в школе рассеянный. Мы ходили к неврологу, он написал: «Неврозоподобное заболевание» – и прописал массаж и глицин, но это не помогает!
– Да, из этого круга надо выходить, – согласилась я.
– Но как?! Мы же не можем не учиться, не ходить в музыкалку, а заниматься дополнительно английским ему даже нравится, там интересно, он любит преподавательницу!..
– Вы, кроме самого начала нашей встречи, все время говорили про Киру. Потому что думаете, что так надо, раз вы пришли в детскую поликлинику, к детскому психологу… Но сейчас я опять спрашиваю про вас: как вам – лично вам – все это?
Женщина как-то сникла и долго молчала, напоминая сдувшийся шарик. Потом тихо сказала:
– Я устала. Мне неинтересно. Мне его жалко и себя. Но ведь без образования в нынешней жизни никуда, и родители должны… – интонация начала повышаться.
– Стоп! – я прервала ее. – Достаточно. Проведем эксперимент. Для начала вы просто перестанете говорить с Кирой о школе. Вообще. Тотально. Ни разу. Никогда. Все остальное – строго как было. Время эксперимента – две недели. Если по-честному сделаете, через две недели предъявите мне следующую проблему. Какую – не скажу. Но вот смотрите: я записываю ее на бумажке, рисую три звездочки и кладу вот сюда. Жду вас через две недели.
– И все?! – удивилась женщина, явно настроившаяся на долгую психотерапевтическую беседу.
– И все, – кивнула я. – До свидания.
– Стало лучше, но это ужасно! – темпераментно заявила она мне две недели спустя.
– Что лучше и что ужасно?
– Нет истерик. Стал лучше спать. На прошлой неделе нахватал двоек, но сейчас вроде выправляется…
– А что ужасно?
– Мы живем как чужие. Мы молчим! Я не знаю…
Я достала бумажку со звездочками и протянула ей. На бумажке было написано: «Я не знаю, о чем с ним говорить».
Она опять заплакала. Я переждала и сказала:
– А вот теперь, когда место освободилось, давайте учиться.
Сначала она училась ничего не выспрашивать у Киры, а рассказывать сама – о работе, о новостях, о проблемах, о погоде и природе, о своих ассоциациях и умозаключениях, которые возникают по всем этим поводам. Мало кто понимает: наши родители и наши маленькие дети – это единственные люди на планете, которым мы по-настоящему интересны. Потом она училась опознавать свои чувства и говорить о них Кире: мальчишку надо было этому научить, а другого способа я не знаю. «Оказывается, он такой умный и понимающий!» – сказала она в итоге. «Те, кто нас внимательно слушает, всегда кажутся нам умными и понимающими», – подумала я, но, конечно, промолчала.
А еще они стали вместе играть в какую-то компьютерную игру.
– Вы знаете, это оказалось очень увлекательно, – сказала она с удивлением и, подумав, добавила: – Так это что ж получается, Дед Мороз все-таки исполнил Кирино желание?
– Конечно! – энергично кивнула я. – На то он и Дед Мороз.
Конфетки для Женькиной мамы
Эта женщина не плакала, не ломала пальцы, не выглядела изможденной. Ребенка с ней не было. Увы, часто случается, что психолог ничем не может помочь обратившемуся к нему человеку или семье. Но у психолога тоже есть чувства, и они бывают разными. Здесь мне почему-то было страшно с самого начала, еще до ее первых слов.
– Я не знаю, могу ли я к вам обратиться, ведь у вас детская поликлиника. Потому что совет сейчас нужен именно мне, а не моему сыну.
– Любая семья, как и организм, – полуоткрытая система, – сказала я. – Всё влияет на всё и на всех. Ваша семья – это вы, ваш сын…
– Еще собака…
«Наверное, все-таки ушел или даже умер отец», – с некоторым малопонятным для себя облегчением подумала я. А она его очень любила и теперь не понимает, как жить. Отсюда ощущение свисающей прямо с потолка в кабинете связки кирпичей.