– Страхи у детей чаще всего встречаются от двух до девяти лет, – сообщила я Тамаре во время нашей следующей встречи. – В этом возрасте дети уже многое видят, о многом догадываются, но еще большего не понимают. Их фантазия почти не сдерживается реальными представлениями о мире. В чем-то они похожи на наших далеких предков, которые населяли еще не познанный ими мир множеством фантастических и зачастую опасных существ. У одного моего знакомого мальчика в комнате жили тридцать два гнома…
– Так вы хотите сказать, что с Ваней все нормально? – недоверчиво спросила Тамара. – Но ведь его страхи множатся и нарастают…
– Значит, кроме закономерных по возрасту фантазий есть что-то еще… – вздохнула я. – Иногда наши дети боятся не своими страхами.
– Чьими же это? – женщина взглянула исподлобья.
– Шею шарфом не обматывает? – усмехнулась я. – Вы ведь понимаете теперь, что это был страх старшего брата, который он транслировал на младшего?
– Да. Нет, не обматывает, – понимающая улыбка в ответ.
– А как насчет вас? Бабка-ежка за окном? Или что-то более актуальное?
– Сейчас уже нет. С тех пор, как вышла на работу, почти пропало. Но было.
– Что было?
– Вадим ушел, когда узнал, что я беременна. Сказал, что я ему нравлюсь, но он не готов жениться и к ребенку тоже не готов. Я хотела сделать аборт, уже собрала все справки, но в последний момент не смогла. Потом еще пару лет, как увижу белый халат или шприц…
– Продолжайте, пожалуйста, – попросила я.
– Когда Ваня родился, он почти сразу заболел. Тяжело, воспалением легких. Моя мама позвонила Вадиму. Вадим приехал и остался, как будто так и надо, и стал мне во всем помогать.
– Вы поговорили с ним, потом, когда Ваня поправился?
– Нет. Я… я боялась. Но он сам сказал: тут мой сын.
– А потом?
– Потом мы так и жили. Но я все время опасалась, что он однажды не придет с работы, исчезнет так же, как и появился.
– И «проверяли» его? Звонили? Спрашивали? Надоедали? Так же, как сейчас Ваня?
– Да. Да. Но почему?! Я же вышла на работу, чувствую себя намного уверенней, к Вадиму больше не пристаю, наши отношения улучшились. Почему же Ваня?..
– Значит, что-то еще осталось между вами непроговоренным, – сказала я. – И Ваня ловит это из воздуха… Рисунок-то принесли?
– Вот оно, наше привидение, – Тамара достала из сумки рисунок сына. – Ой! Я, кажется, поняла…
На рисунке по длинной трубе (коридору?) летел неопрятный комок серой шерсти с двумя печальными черными глазами. В обоих концах трубы, сгорбившись, сидели схематичные человечки.
– А что это за ящики перед вами с Вадимом? – спросила я.
– Компьютер и телевизор, – объяснила Тамара.
– Если не сумеете сами поговорить с мужем, приходите вдвоем, – заключила я.
Спустя два месяца Тамара пришла одна.
– Он сказал, что теперь сам боится, что я ему прошлое припомню, – сияя глазами, сказала она. – И что тогда он вернулся вовсе не из-за Ваньки (его этот орущий кулек пугал до колик), а потому что понял: без меня он не может, и только и ждал предлога. А я ему рассказала, как ненавидела себя, когда седьмой раз ему на работу звонила и через знакомых узнавала, куда он ходит, а один раз даже по карманам шарила…
– А Ваня? – улыбнулась я, уже зная ответ.
– Ваня вчера весь вечер во дворе с соседскими собаками играл. Они его всего в песке изваляли…
Другой ребенок
– Он изменился. Как-то очень резко. Это все видят. И мне так страшно отчего-то…
Совсем молодая мама с гладко зачесанными русыми волосами. Круглые голубые глаза, круглые коленки, подсохшая болячка на губе. Боря, мальчик лет трех с половиной, играет на ковре с машинкой.
– Но чего же пугаться? – успокаивающе говорю я. – Маленькие дети быстро растут и так же быстро изменяются. Это закономерно.
– Понимаете, он всегда был такой спокойный, а тут вдруг стал капризничать на ровном месте, орать или, наоборот, дуться. И в садике тоже воспитатели заметили. Одна из них сказала сходить к врачу, а другая: «Ничего страшного, это кризис трех лет».
– Нет никакого кризиса трех лет, – сказала я. – Есть не установленные вовремя границы. Приведите пример, как выглядят его капризы?
– «Не хочу на лифте ехать, хочу пешком идти» (у нас третий этаж). – «Хорошо, пойдем». На втором этаже: «Хочу на лифте!» – «Хорошо, поедем». Приехали на свой этаж: «Я хотел кнопку нажать». – «Поздно, мы уже приехали». – «Поехали обратно!» – «Не идиотничай!» – «А-а-а! Ты плохая! Я вас всех убью и этот поганый лифт сломаю!» Вот так примерно.
– Это они, границы, – сказала я. – Обычное дело. Ему надо знать, как устроен мир, в который он попал. Вы даете не слишком четкую обратную связь: сначала равнодушно «ведетесь» на его явно неудобные для вас требования, а потом сразу, фазовым переходом: «Не идиотничай». Сейчас ваш сын просто испытывает вас: докуда все-таки я могу их «сделать»?
– Да нет же, в том-то и дело! – воскликнула молодая мать, и мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы. – Если бы он что-то требовал и капризничал только, когда не дают, это понятно. Но он же и просто так может «завестись». Вот прямо на ровном месте сказать: «Я вас никого не люблю!» – и уйти. Потом, через полчаса, будет ластиться, прощения просить. А в воскресенье вообще сказал: «Я уйду жить к Максиму». Мы ему: «Кто такой Максим?» Ни родственников с таким именем нет, ни детей в детском саду. А он нам: «Вы его увидеть не можете, он только со мной разговаривает». Я свекрови рассказала, она говорит: это психическое, я точно знаю, с сыном знакомой также было… У меня прямо сердце упало!
От истории с Максимом я тоже забеспокоилась.
– Когда же все это началось? И как – совсем резко, или поведение Бори менялось все-таки постепенно?
– Началось где-то недели две с половиной назад. И резко так: буквально вчера был нормальный, а сегодня уже всё…
– Что-то менялось, происходило в вашей жизни накануне? Переезды, болезни, травмы головы у ребенка, семейные скандалы, чей-то отъезд или приезд?
– Ничего, в том-то и дело! Нас и невропатолог спрашивал, и мы сами уж вспоминали-вспоминали… Все было как обычно.
– Ну тогда расскажите про «обычно». Из кого состоит ваша семья? Как устроен Борин день?
– Семья – это Боря, мы с мужем, свекровь, две кошки. Мы оба работаем, Боря в садике, уже второй год. Всегда ходил хорошо, не плакал, болел умеренно. Там, в садике, всегда помогал воспитательнице, ни с кем не дрался, играл и с девочками, и с мальчиками, очень любил все развивающие занятия, кроме танцев. А теперь даже лепить (самое любимое было дело!) недавно отказался, все занятие просидел один в углу, крутил какое-то колечко… Скажите, все плохо, да?
– Да погодите вы ярлыки-то вешать! – с досадой отмахнулась я. – Рассказывайте дальше. Что в семье? Какие у вас отношения со свекровью?
– Хорошие. Она мне, можно сказать, благодарна, что я ее сына «к рукам прибрала». Он был такой плейбой, после платного института, а теперь и дома с семьей часто бывает, и сыном гордится, много играет с ним… Я-то приезжая сама, у меня мама с папой и с братьями в Кирове…
– «Неравным браком» не пахнет?
– Нет, что вы! – улыбнулась женщина. – Наоборот, если мы с мужем ссоримся, свекровь всегда только на мою сторону встает. Говорит: боюсь, что ты моего балбеса бросишь, к своим в Киров уедешь, Борю заберешь, а мне тогда что? Хоть вешайся с тоски!
– Откровенно! – я улыбнулась в ответ. – Значит, никаких ссор, никакого напряга не было?
– Абсолютно никаких. Это теперь мы вместе со свекровью по стенкам от страха бегаем.
– А муж, отец Бори?
– Да он на работе все время, ничего не видит, говорит: «Ребенок как ребенок, вы всё выдумываете!»
– Но вы ведь не выдумываете?
– Нет! – с отчаянием воскликнула женщина. – Уже две недели это другой ребенок.
Я расспрашивала мать Бори еще и еще. Туда-сюда листала медицинскую карту ребенка. Никаких родовых травм, никакой неврологии на первом году жизни. Развитие по возрасту. Поговорила с самим Борей – на вопросы отвечает неохотно, но это явно потому, что увлечен игрой с новыми машинками. Ответы самые обычные. Набрала в игрушечную кастрюльку воды, предложила игру в «бензоколонку» – охотно согласился.
Может быть, мать со свекровью все-таки все придумали, накручивая друг друга?
Вдруг Боря бросил все игрушки, подошел к матери и начал, тревожно оглядываясь, тянуть ее за руку: «Пошли, пошли отсюда!»
– Боря, что случилось? Мы не можем уйти, я разговариваю.
– Пошли! Уходи! Я уйду! – все повышая тон, заплакал Боря.
Мать вопросительно взглянула на меня.
– Не обращайте внимания, – велела я. – Посмотрим, что будет.
Боря с криком упал на ковер, потом, поскуливая, уполз под раковину и свернулся там в клубок.
– Все плохие, – мрачно заявил он оттуда, глядя в стенку.
– Вот видите, – трагическим шепотом сказала мать.
– Вижу. Но пока не понимаю… Может быть, что-то случилось в детском саду?
– Воспитательница говорит: ничего не было – ни ссор, ни драк, ни наказаний. Да его и наказывать-то не за что было – он всегда был тихий, спокойный, помощник. Но как проверишь?
– Никак…
Под раковиной нашлась еще одна, загнанная в дальний угол машинка.
– А где в ней бензин лить? – спокойно спросил меня вылезший Боря. – Вот здесь, в эту дырку?
«Все-таки неврология! – решила я. – Но откуда?»
– Есть одна возможность, – сказала я матери. – Это вообще не по моей части, но я знаю, что такое бывает. Скажите: перед тем как все это началось, Боря болел – гриппом, простудой, ОРВИ? Может быть, просто температура высокая была?
– Да нет, он все время в садик ходил.
– Вспоминайте.
– Да, было! – вспомнила мать. – У него сопли были, он куксился, и с субботы на воскресенье вроде температурка небольшая. Мы решили: заболевает, дали лекарство, а в понедельник уже все было нормально…