Антисоциальные намерения в этом случае руководят мальчиком в момент, когда его посещает надежда на возвращение в состояние безопасности и возможность открыться, то есть признаться в своей агрессивности. Он, конечно, не знает, что происходит, но осознает, что обидел кого-то или разбил окно. Здесь появляется надежда, что сигнал SOS в виде кражи или вспышки агрессии будет услышан. Агрессия считается бессмысленной и лишенной логики, поэтому не стоит спрашивать проявляющего агрессию ребенка, почему он опять разбил окно или украл деньги.
Представленные два случая клинического проявления антисоциальных намерений связаны друг с другом. Проще говоря, кража является результатом депривации на более ранних этапах эмоционального развития ребенка, чем вспышки агрессии. Есть нечто общее в реакции общества на оба типа антисоциального поведения в момент надежды. Когда ребенок крадет или проявляет агрессию, общество не только не может расшифровать послание, но (чаще всего) считает необходимым реагировать моралистически. Естественная реакция – вынести наказание за кражу и агрессивное поведение, заставить юных нарушителей закона дать логическое объяснение, которого может и не быть. По окончании многочасового допроса, после снятия отпечатков пальцев и т. д. дети вынуждены признаться и все объяснить, просто чтобы положить конец мучениям. Это признание не имеет ценности, хотя и может включать достоверные факты. Однако истинная причина, или этиология поступка, останется нераскрытой. Таким образом, время, потраченное на принудительное получение признания и установление обстоятельств дела, тратится впустую.
Хотя все сказанное не всегда применимо в повседневной практике для работы с группой мальчиков или девочек, необходимо принять изложенное во внимание, чтобы впоследствии иметь возможность применить теорию на практике. Может ли человек, работающий с группой делинквентных мальчиков, установить с подопечными терапевтический контакт? В каком-то смысле любые сообщества терапевтичны, если функционируют правильно. Детям не будет пользы от хаотичного общения, рано или поздно при отсутствии сильного управления среди детей появится свой лидер. У слова «терапевтический» есть и другое значение – установление связи с более глубокими слоями личности.
Я думаю, в большинстве случаев у работников, осуществляющих круглосуточный надзор, нет возможности прибегать к личному контакту или индивидуальной психотерапии с подопечным. И я бы ни в коем случае не стал настаивать на применении сразу двух методов. Однако если это получается, мальчикам (или девочкам) терапевтические сессии идут на пользу. Нужно отметить, что есть большая разница между формальным выполнением своих обязанностей и установлением личного контакта с ребенком. Во-первых, отношение к антисоциальным проявлениям при двух подходах будет отличаться. Для того, кто работает с группой, антисоциальное поведение неприемлемо. В рамках терапевтической сессии, напротив, не поднимается вопрос морали, если инициатива не исходит от самого ребенка. Терапевтическая сессия – не установление фактов и не поиск объективной истины, а работа с чувствами пациента.
Здесь можно найти отголоски психоаналитической теории. Психоаналитики знают, что могут подвергнуться необоснованным обвинениям со стороны пациента. Пациенты могут обвинять их в намеренной перестановке мебели в кабинете с целью их запутать; им может показаться, что какой-то другой пациент для аналитика важнее и т. д. Это так называемый иллюзорный перенос. Аналитик, который не совсем понимает суть происходящего, может сказать, что ничего не изменилось, мебель стоит на своих местах, и это ошибка, или что все пациенты одинаково важны для него. При этом он игнорирует важный материал, предоставляемый пациентом. Пациент же в этот момент заново переживает нечто, имевшее место в прошлом, и если аналитик окажет поддержку, у него появится шанс избавиться от своих заблуждений. После работы с группой переключиться на индивидуальную работу гораздо сложнее, но оно того стоит. Однако надо понимать, что это непростая задача. Если мальчику назначен прием по четвергам в три часа дня, условия должны строго соблюдаться. Только регулярность и стабильность сессий могут гарантировать пользу пациенту, хотя у пациента может появиться желание их пропускать. С этим нужно смириться. Иногда для психотерапевта важен не ум, а желание быть сопричастным и внимательно относиться к своему пациенту, его бессознательным процессам. Именно эти процессы – цель и задача терапевтической работы.
В рамках этой беседы один из участников задал вопрос: как среди множества мальчиков выбрать подходящего для подобной терапевтической работы? Я ответил, что это должен быть самый трудный ребенок: его можно наказать за проблемное поведение либо дать ему надежду.
Следующий вопрос: какую надежду? На что надеется этот ребенок? На данный вопрос сложно ответить. Ребенок, сам того не зная, надеется, что кто-то поможет ему выговориться и осознать, в чем его депривация и почему его жизнь стала такой. Есть надежда, что мальчик или девочка смогут заново испытать в отношениях с психотерапевтом глубину своих страданий, вызванных депривацией. С помощью терапевта ребенок вернется в момент депривации, а затем вспомнит свое состояние до нее. Таким образом он вернет либо утраченную способность находить объекты, либо потерянное ощущение безопасности. Ребенок сможет вновь обрести креативное отношение к миру или вспомнить период, когда проявлять непосредственность было безопасно, даже если она содержала агрессивные импульсы. На сей раз, чтобы осуществить доступ к прошлому опыту, не потребуется ни красть, ни проявлять агрессию; это произойдет автоматически как результат возвращения ребенка в прежнее, невыносимо тяжелое состояние, вызванное депривацией. Под тяжелым состоянием я имею в виду замешательство, дезинтеграцию личности, распад, потерю контакта с телом, дезориентацию и прочее. Эта работа позволит понять, почему дети с антисоциальными наклонностями нуждаются в помощи. Они ждут, что кто-нибудь поможет им вернуться в прошлое и найти первопричину их нынешних проблем.
[Для большего понимания этого вопроса доктор Винникотт в качестве примера привел отрывок из интервью с мальчиком, с которым ему пришлось работать из-за склонности к кражам. Мальчик сидел, развалившись, в кресле в своей комнате. Отец был сдержан, в то время как ребенок явно чувствовал себя хозяином положения. Любая попытка сделать мальчику замечание могла поставить под сомнение успех сессии. Постепенно он увлекся игрой. Отец смог оставить сына и терапевта наедине, и между ними состоялся разговор. К концу сессии мальчик вспомнил и описал свои переживания в трудный момент, когда ему пришлось какое-то время находиться в больнице.
Этот отрывок показывает, насколько ограниченны возможности психотерапевтического лечения в группе. Доктор Винникотт выразил сомнение, что в борстальских группах можно объединить групповой и индивидуальный подходы. Однако он увидел интерес к этому вопросу и желание аудитории побольше узнать о трудностях и достоинствах данного метода.]
Типы психотерапии
По мотивам выступления перед участниками Ассоциации по работе с социальными и медицинскими аспектами психических заболеваний (MIASMA), Кембридж, 6 марта 1961 года
Виды заболеваний часто вызывают больший интерес, чем типы психотерапии. Безусловно, две эти темы взаимосвязаны, и я тоже сначала поговорю о болезнях, а затем – о психотерапии.
Я психоаналитик, и думаю, вы согласитесь, что психотерапия сформировалась на базе психоаналитической подготовки. Сюда относится и прохождение студентами-аналитиками индивидуальной терапии. Кроме этого, психоаналитическая теория и психоаналитическая метапсихология оказали влияние на развитие динамической психологии в целом, независимо от направления.
В психотерапии существует довольно много разных подходов, ориентированных на разные случаи и потребности пациентов. По возможности рекомендуется выбирать психоанализ, но есть и другие варианты.
Из множества моих пациентов лишь с некоторыми я работал исключительно в традиционном психоаналитическом ключе, хотя психоанализ – моя специализация.
Речь о большом разнообразии техник, к которым я прибегал при работе с психотическими или пограничными пациентами, но поговорить хотелось бы не об этом. Мне интересно, как дипломированный аналитик может с успехом использовать в своей практике другие направления. Это требуется, когда нет возможности проводить долгосрочную терапию. И результат в ходе подобного лечения часто ничуть не хуже, чем дает психоанализ.
Для начала позвольте отметить, что психотерапию не стоит совмещать с другими типами лечения, например с шоковой терапией. Это усложнит клиническую картину. Пациент будет испытывать страх перед физическим воздействием либо тайное наслаждение (или то и другое сразу), и психотерапевту будет сложно понять истинную причину его проблемы.
С другой стороны, необходимые физиотерапевтические процедуры в разумных пределах пойдут на пользу.
Следующий шаг – определить цели и задачи терапии. Мы хотим много или мало? В психоанализе мы задаемся вопросом: как далеко можно продвинуться? Однако в госпитале, где я работаю, мы, напротив, спрашиваем себя: какой минимум работы нужно выполнить? Это заставляет задуматься об экономической стороне вопроса; о том, какова основная проблема конкретной семьи или ее социального окружения. Это позволит не тратить понапрасну свое время и деньги пациента на решение второстепенных задач. Здесь нет ничего нового, но это звучит разумно, особенно принимая во внимание тот факт, что в процессе долгосрочной терапии аналитики часто упускают наличие неблагоприятных внешних условий.
Часто главная причина проблем пациента – то, что ему просто некому выговориться. Я довольно быстро понял, что для пришедшей на прием матери важно, чтобы ее внимательно выслушали. Рассказав обо всем, что ее беспокоит, она может добавить в конце: «Теперь я вижу, что заболевание моего ребенка связано с проблемами нашей семьи, и все благодаря тому, что вы позволили мне самой это осознать». Такой подход помогает не только родителям, пришедшим на прием по поводу детей; это касается и других случаев, когда взрослый человек рассказывает свою историю. Ведь психоаналитик готов слушать очень и очень долго.