Конечность ее изучив, осквернили,
Ступив на поверхность ее, воткнув флаг поникший
И лунных камней прихватив на обратной дороге,
отнюдь не для игр детей.
4
И что ж изменилось?
Не стала ль Луна человечества новым триумфом,
величия признаком, прогресса венцом или точкой
культуры отсчета?
А может, настал момент для создания нового Бога,
довольного мира его сотвореньем?
5
Нет, только не для меня, такая Луна —
Не моя Луна,
Не символ холодной чистоты,
Не царица приливов, а также отливов.
Она – не правительница женского тела,
не изменчивость света лампады, но все же понятна
астроному, по-разному темную ночь освещая,
летучих мышей порождая, призраков, ведьм
и другие химеры.
6
Она – не луна в волшебном окна переплете,
Из грезы Джульетты с балкона в Вероне
(«Няня, иду»).
7
В мою Луну не воткнуто флага,
Поникшего флага.
Ее жизнь проходит в красе полновластной,
В ее переменчивом свете,
Во всем ее блеске.
Обсуждение целей войны
Написано в 1940 году
Похоже, премьер-министр не хочет обсуждать цели войны. И благодаря этому многие вздохнули с облегчением. Мы просто сражаемся, чтобы выжить.
Лично я не стыжусь мысли о необходимости бороться за выживание. Нет ничего странного в том, чтобы сражаться за свою свободу и независимость. Это злое животное: когда на него нападают, оно защищается. И мораль здесь ни при чем. Если мы настолько глупы, что готовы погибнуть, мы не сможем извлечь пользу из наших ошибок.
Борясь, чтобы выжить, мы ничем не лучше наших врагов. Как только мы начинаем утверждать, что сражаемся за обладание, возникают сложности. И если мы так неосмотрительны, что считаем, будто отличаемся от врагов, это будет нелегко доказать. Имеет смысл ставить перед собой простые цели.
Точно неясно, почему управлять страной автоматически означает необходимость обсуждать военные цели. И важно, что мы не требуем от премьер-министра делать несвойственные ему вещи. То, что стесняется делать мистер Черчилль, мы сами делаем вполне успешно. Считаем, что отстаиваем нечто ценное, и, если в этом уверены, продолжаем действовать. А когда разговор заходит о демократии и свободе, мы пытаемся разобраться в смысле этих понятий.
Прежде чем приступить к делу, я прошу принять за аксиому тот факт, что если мы чем-то и лучше наших врагов, то совсем чуть-чуть. Через несколько лет после войны даже такое заявление будет выглядеть самодовольно. По-моему, нет смысла выделять представителей какой-то одной нации, скажем, Германии или Великобритании, хотя мне все равно придется объяснить разницу в их поведении. Я верю, что объяснение есть, и можно сказать то, что очевидно: разница в поведении существует, но разве дело только в поведении? Хотя есть поведение частного и общего характера, это разные вещи.
Общее поведение – ответственность за ход истории; здесь речь еще и о расширении круга мотивационных принципов посредством идентификации с врагом. Оно касается также способности личности получать удовольствие от своих идей, даже агрессивных и жестоких; испытывать облегчение, если удалось реализовать достигшие уровня осознанности намерения, то есть когда ответственность можно разделить с членами группы.
Говоря более понятным языком, мы можем чувствовать себя хорошо и вести себя подобающе, но нам нужно понимать, каковы критерии хорошего и подобающего. Единственным критерием оценки добра является наличие зла, а зло есть одна из характеристик общего поведения, даже при том, что таковыми мы считаем наших врагов.
Сейчас мы находимся в довольно выгодном положении, имея врага, который сам признается: «Я плохой, таково мое кредо». Это позволяет нам думать о себе: «Мы хорошие». Если наше поведение можно назвать хорошим, мы точно не несем ответственности за поступки Германии и ее неоднозначного лидера А. Гитлера. На самом деле, в самоуспокоении таится реальная опасность, ведь враг честен, а мы нет. Согласно моей точке зрения, в этом заключается одно из объяснений силы и мощи врага. Он вводит нас в заблуждение относительно нашей мнимой правоты, которая в действительности оказывается ложью.
Мы легко забываем, что всякий раз, когда развязывается война, это отражается на политическом курсе. Очень сложно естественным образом длительное время сохранять мир, так или иначе растут внутреннее напряжение и недовольство, которое находит выход в реакции на угрозу извне. (Это не значит, что цель войны – предотвратить революцию.)
Другими словами, человеческая натура, лежащая в основе социальной структуры, не проста. Социологам незачем отрицать тот факт, что каждый человек стремится скрыть присущие ему жадность и агрессию, чтобы выглядеть цивилизованно. Зато свои недостатки он с легкостью обнаруживает в других. Гораздо сложнее принять на себя ответственность за то, что в мире столько алчности, агрессии и лжи. Это касается и государства в целом, и человека в частности.
Если мы хотим разобраться в данном вопросе, стоит изучить события прошлого. Урок нам преподал Муссолини, который еще до появления на мировой сцене Гитлера сказал, что физическое превосходство в силе оправдывает все. Мы не будем обсуждать, так ли это с точки зрения этики и морали; отметим лишь, что тот, кто так рассуждает, должен быть готов к ответным действиям. Муссолини считал, что Великобритания, Франция, Голландия и Бельгия не имеют права на занимаемую ими территорию, но своим заявлением, сам того не подозревая, сослужил этим странам хорошую службу.
Если мы примем тот факт, что ни в чем не отличаемся от наших врагов, мы облегчим свою задачу. Более внимательно посмотрим на себя, собственную жадность и лживость, и если при этом сможем быть чем-то полезны миру, значит, гармония существует.
Необходимо помнить: даже если мы обнаружим, что правильно распоряжаемся силой и используем ее во благо, нам все равно будут завидовать. Враг будет испытывать зависть к тому, чем мы обладаем, и к тем возможностям, которые перед нами открывает наша сила, благодаря чему мы можем сеять разумное, доброе, вечное и пресекать беспорядки.
Другими словами, если мы признаем алчность неотъемлемой чертой личности, мы обретем гораздо больше. Поймем, что алчность есть одна из форм примитивного влечения. И обнаружим, что навязчивое стремление обрести власть порождено страхом перед хаосом и отсутствием контроля.
Чем еще можно объяснить и оправдать нашу склонность сражаться, если не борьбой за существование? Это, а также тот факт, что мы стремимся достичь высшей формы эмоционального развития, пожалуй, главное, что отличает нас от врагов. Если бы, например, мы смогли доказать, что поведение нацистов напоминает подростковый и преподростковый период, а мы ведем себя как взрослые, многое стало бы понятно. Справедливости ради я хочу сказать, что «борьба за обладание» Муссолини (если это не просто слова) лишь выглядит зрелой, а на деле его требование «любить своего лидера и доверять ему» более естественно для незрелого мальчика в преподростковом возрасте. Следовательно, Муссолини требует от нас взрослого поведения, а нацисты ведут себя как подростки и поэтому не могут нас понять, так как не признают собственную незрелость.
Возможно, дело в том, что мы относимся к нацистам как к детям в преподростковом возрасте, а сами стремимся вести себя как взрослые. Мы стараемся чувствовать себя свободными и быть свободными, хотим сражаться, а не драться и при этом производить впечатление заинтересованных в мире. Если мы и правда будем на этом настаивать, мы должны быть готовы отстаивать свою позицию и ясно выражать точку зрения.
Считается само собой разумеющимся, что все мы любим свободу, готовы за нее бороться и умереть. Лишь немногие понимают, что это заявление неверно и даже опасно, но они не могут никого в этом убедить.
Правда в том, что нам нравится идея свободы и мы восхищаемся теми, кто чувствует себя свободными, но в то же время боимся свободы и временами хотим ощущать над собой контроль. Сложность в том, что здесь очевиден конфликт сознательных и бессознательных желаний. Бессознательные чувства и фантазии делают нелогичным сознательное поведение. То, как мы выглядим снаружи, отличается от того, что прячется внутри.
Конфликт между осуществлением свободы и получением удовольствия от нее развивается в двух направлениях.
Во-первых, получить удовольствие от свободы в чистом виде можно лишь в моменты покоя между эпизодами телесного возбуждения. Это не собственно телесные ощущения, а что-то неявное и неуловимое, в то время как проявление жестокости и ограничение свободы напрямую связаны с телесным возбуждением и чувственными переживаниями даже при отсутствии реального опыта; подобные ощущения часто присутствуют в сексуальных играх. Тем не менее даже те, кто предпочитает свободу, периодически испытывают непреодолимое желание оказаться в неволе и ощутить над собой контроль. С этим связаны определенные тайные мысли и предвосхищение телесных наслаждений, но самые неординарные исторические случаи отказа от свободы замалчиваются или находятся под грифом «секретно».
Во-вторых, опыт свободы изнуряет, и время от времени свободный ищет отдыха от ответственности, хочет оказаться под чьим-нибудь контролем. Есть одна шутка о современной школе. Ученик говорит: «Пожалуйста, скажите, должны ли мы сегодня заниматься тем, чем хотим?» Ответ должен быть такой: «Сегодня я буду решать, что ты будешь делать, ведь ты ребенок и еще слишком мал, чтобы нести ответственность за свои мысли и поступки». Но если бы этот вопрос задал взрослый, мы могли бы ответить: «Да, сэр, должны. Это и есть свобода!» Скорее всего, он захочет воспользоваться свободой и даже получит удовольствие – при условии, что сможет периодически отдыхать от нее.