Чтобы чувствовать себя свободными, необходимо знать критерии оценки свободы. Как мы поймем, что свободны, если не будем знать, что такое несвобода? Порабощение чернокожего населения Африки – свидетельство нашего якобы легкомысленного отношения к собственной свободе; то, что тема рабства всплывает в книгах, фильмах и песнях, говорит о нашем желании ощутить на контрасте, что мы свободны.
Для нашей цивилизации проблема свободы ассоциируется с проблемой рабства и отказом от него. Возможно, у Германии меньше опыта, чем у Великобритании и Америки и в том и в другом вопросе, что есть две стороны общего поведения. Иначе это отразилось бы на отношении немцев к таким личностным характеристикам, как жестокость и стремление устанавливать контроль, вызывая потребность насаждать жестокость и порабощать, как это делали американцы по отношению к чернокожему населению и продолжают делать, даруя освобождение.
Свобода – тяжкое бремя для всей личностной структуры; свободный человек несвободен от преследующих его мыслей. У него нет оправдания для злости или агрессивных чувств, кроме ненасытной жадности. Ему не у кого просить разрешения, чтобы делать то, что он хочет, – то есть ему неоткуда ждать спасения от терзающего безжалостного разума. Неудивительно, что люди боятся не только самой свободы, но даже мыслей о ней.
Выполнять чью-то волю гораздо легче, требуется лишь подчиняться и боготворить этого человека. На данный момент мы готовы слушаться мистера Черчилля и членов его кабинета, следовать их указаниям, и это значит, что мы очень устали от свободы и хотим побыть в зависимом положении. В торговле, например, правила и инструкции зачастую недоступны пониманию мелкого служащего. Сначала это его раздражает, затем делает подозрительным; многие вынуждены сдаться, либо ситуация сказывается на их психическом или физическом здоровье. То же самое происходит в других отраслях. Многие заслуживают подобной участи из-за глупости и жестокости, для них свобода важнее всего. Если свобода означает мир, а рабство подразумевает войну, все становится понятно – и намерения развязавшего войну очевидны. Периодически вступая в сражение, мы в конце концов научимся получать удовольствие от демократии и свободы.
Очень редко можно встретить человека, свободного в своих поступках и чувствах, который в состоянии нести ответственность за свои действия и мысли, не подвергаясь излишней фрустрации, то есть не подавляя возбуждение. Сдерживать и разрешать одинаково легко, если возложить ответственность за это на идеального лидера, но в результате мы получаем обедненную личность.
Поскольку свободу приходится насаждать тем, кто способен с ней совладать, провидец должен сначала оценить характеристики этой свободы и убедить людей, что она стоит того, чтобы за нее бороться и умереть. Так повторяется снова и снова, из поколения в поколение. Толпаддлские мученики завоевывали свободу для своего поколения, а не для профсоюзов всех времен. Любовь к свободе не порождает чувство свободы. И то, что, находясь в рабстве, человек живет мыслью о ней, не означает, что, получив освобождение, он полюбит саму свободу. Попробовав ее на вкус, люди оказываются во власти страха и ужаса, не имея представления о том, что делать со свободой. Затем они свыкаются с этим состоянием, то есть смиряются в большей или меньшей степени.
Ощущать свободу самому нелегко, как и дарить ее другим. Война принесла нам не только временное облегчение, избавив от необходимости быть свободными, но и дала шанс диктаторам проявить себя. Диктаторы есть повсюду, иногда они делают удивительные вещи, которые нельзя получить парламентскими методами. Цель оправдывает средства. Оценят ли заслуги этих людей по достоинству после войны и будут ли они готовы уйти в тень и уступить место демократии?
Нам говорят, что цель этой войны – битва за свободу, а парламентское правление есть попытка реализовать наше право на свободу при условии, что люди готовы к игнорированию их мнения. Готовность отказаться от своей позиции, если кто-то другой получит большинство голосов, – отличительная черта человеческой природы, порождающая страдания и боль. С этим можно справиться при условии, что время от времени можно каким-то образом свергать лидера. Но короля мы при этом сохраним.
На самом деле, разделение власти между королем и премьер-министром – суть демократического строя. В Америке же вся власть сосредоточена в руках одного человека, избранного на определенный срок.
Меня расстраивает, что в эти тяжелые дни о демократии говорят как о вспомогательном средстве, с помощью которого государство должно обслуживать своих граждан, а не граждане – государство. Конечно, суть демократии в том, что люди не только избирают своих лидеров, но и свергают их и несут ответственность за собственные решения. Чувства первичны, но логика и здравый смысл должны их уравновешивать.
Я не люблю вас, доктор Фелл,
Не знаю почему…
К счастью, такова человеческая натура, истинная причина свержения даже самого любимого и уважаемого лидера зачастую обнаруживается позже. Но ведущий мотив всегда субъективен и связан с неосознанными чувствами. И если политики зашли в тупик, запускается определенная реакция как результат невыраженной ненависти и скрытой агрессии.
Главная опасность для демократии в последние годы исходит от желания политиков задержаться на посту как можно дольше, до преклонных лет или даже до конца жизни. Но и смерть – не конец. Любой уважающий себя член Палаты общин, говорят, обязан стоять до конца и отражать удары. Как повезло демократии, что Черчиллю удалось обойти Чемберлена на парламентских выборах, и не повезло одновременно, поскольку отставку Чемберлена пришлось отложить на пару дней из-за опасности нападения!
На мой взгляд, основная заслуга Ллойда Джорджа в политической сфере за последние двадцать лет заключается в том, что он все это время играл роль «убитого» начальника, в то время как другие люди преклонного возраста пытались избежать данной участи, покидая свои посты непобежденными. Ллойд Джордж был вынужден играть эту роль и даже время от времени чувствовать себя бесполезным – это помогло оградить демократию от опасности разложения, вызванной страхами политиков перед спонтанными увольнениями.
Призыв «Нет третьему сроку!» во время недавних президентских выборов говорит о том же. Продление срока правления Рузвельта означало бы удар по демократии Соединенных Штатов, ведь если подобная практика будет одобрена, избранному президенту можно не беспокоиться о своей участи лет восемь точно. А в результате – войны, революции и диктатура.
Нацисты, которым определенно нравилось, когда им указывают, могут освободиться от ответственности за избрание своего лидера, у них нет возможности его свергнуть. Это напоминает поведение, свойственное подросткам. Мы можем утверждать, что, следуя демократическим путем, выбираем свободу, поскольку предпочитаем зрелый подход к принятию и разделению ответственности, в частности, за необоснованное отцеубийство, что становится возможным при расщеплении отцовской фигуры. Но мы не должны удивляться, если кто-то обвинит нас в невозможности обрести свободу. Можно лишь утверждать, что мы идем в этом направлении или что как нация обязательно достигнем цели на короткий промежуток времени в перерыве между войнами. На самом деле личная свобода и чувство свободы доступны немногим избранным мужчинам и женщинам в каждую эпоху, и эти люди необязательно становятся известными.
Когда дело доходит до определения целей войны, можно быть уверенными лишь в одном: если выживем, придется сражаться. Мы заявляем также, что надеемся на собственную готовность не только сражаться, но и пользоваться свободой – в этом отличие человека от животного. Если мы думаем, что наш вклад в развитие больше, чем наших врагов, есть все шансы на мировое одобрение, но не стоит отказываться от битвы, в которой есть шанс погибнуть.
Наша первая цель – победить в войне. Настраиваясь на победу, мы сталкиваемся с трудной задачей возвращения собственной свободы и восстановления парламентской системы и демократического образа жизни, включая механизм необоснованного свержения политических деятелей. Это вторая цель войны. Третья – необходимость быть готовыми принять тот факт, что враждебные страны на самом деле развиты. Есть надежда, что многие немцы и итальянцы, демонстрирующие на данный момент подростковую незрелость, смогут «вырасти» и достичь зрелости. Только при условии, что немецкий народ достигнет зрелости, мы сможем подвести его к мысли о свободе.
По моему мнению, полезно сказать чуть больше на тему победы в войне и о ее первой цели. В данной конкретной войне победа означает необходимость разоблачения любой пропаганды. Наша задача – подвергать сомнению любые обращенные к нам слова. Именно по этой причине те, кто выступает за пропаганду с нашей стороны, вызывает у нас больше подозрения, чем обожания. Пропаганда – неотъемлемая часть военной кампании, но сейчас важно, что мы должны одержать именно военную, а не моральную победу.
Самая большая надежда заключается в том, что война закончится сразу по окончании военных действий. Если выигравшая сторона докажет свое вооруженное превосходство, проигравший все равно сможет высоко держать голову. Сражаться и проиграть для человека ничем не хуже, чем сражаться и победить.
Кто-то захочет высказать уверенность в том, что победит Германия, ее победа будет говорить о явном, а не напускном военном превосходстве, а если победим мы, на что очень надеемся, – то тоже благодаря военному превосходству.
Если, однако, еще до того, как установлено неоспоримое вооруженное превосходство, стороны заключили притворное перемирие, опять придется иметь дело с чувством вины по поводу развязывания войны – и мир будет недолгим.
О ценности войны говорят мало, и это неудивительно: мы столько знаем об ужасах, ее сопровождающих. Но вполне возможно, что реальная битва между Германией и Великобританией может ускорить достижение зрелости обеими сторонами. Мы стремимся достичь предела насыщения, то есть получить удовлетворение в военном конфликте и добиться взаимного уважения между сторонами-участниками, чего никогда не произойдет между пропагандистами и контрпропагандистами, а также, как это ни странно, между пацифистами и непацифистами. По взаимной договоренности между зрелыми людьми, вступившими в схватку друг с другом, может быть заключен мир на несколько десятков лет, пока не подрастет новое поколение, способное решать проблемы по-своему. Речь не идет о распределении ответственности за развязывание военного конфликта – в равной степени виноваты все. Ведь мир означает бессилие, если только он не является результатом борьбы и смертельного риска.