два детям и старикам удавалось крепко подружиться. Один мальчик, друживший со стариком, у которого была болезнь Альцгеймера в тяжелой степени, даже выступил с речью на его похоронах.
– Эти детишки – само очарование! – сказала Рита Кан. Она призналась, что общение с детьми – одна из двух ее самых больших радостей. Вторая – различные кружки, на которые она ходит.
– Кружки! Кружки! Обожаю кружки!
Она ходила на семинары по современной политике, которые вел один из обитателей “домохозяйства”. Когда Рита узнала, что президент Обама все еще не побывал в Израиле с официальным визитом в качестве главы государства, она отправила президенту гневное электронное письмо: “Не могла же я промолчать – надо было сказать этому человеку, что пора оторвать зад от кресла и полететь с визитом в Израиль!”
Поневоле начинаешь подозревать, что стоимость пребывания в таком месте должна быть заоблачной. Однако ни один из моих собеседников не был богачом. Рита Кан когда-то работала в больничной регистратуре, а ее муж был инспектором школ. Энн Брейвман – бывшая медсестра в Массачусетской больнице общего профиля, а ее муж торговал канцелярскими товарами. Рода Маковер была бухгалтером, а ее муж – бакалейщиком. Словом, их финансовое положение было примерно такое же, как и у Лу Сандерса. Более того, 70 % обитателей “Ньюбриджа” уже истратили все свои сбережения и за их пребывание платил штат.
“Ньюбридж” сумел заручиться солидной поддержкой благотворителей благодаря тесным связям с еврейской общиной, иначе заведению не удалось бы остаться на плаву. Однако в часе езды отсюда, неподалеку от дома Шелли и ее мужа, я обнаружил учреждение, вовсе не располагавшее такими ресурсами, как “Ньюбридж”, но не менее новаторское. “Питер-Санборн-Плейс” выстроен в 1983 году и представляет собой субсидируемый жилищный проект на 73 квартиры, предназначенный для сохранивших самостоятельность малоимущих пожилых людей из числа местных жителей. Джеки Карсон, директор “Питер-Санборн-Плейс” с 1996 года, не собиралась организовывать там сестринский уход. Однако обитатели дома старели, и Джеки поняла, что нужно каким-то образом обеспечить им возможность при желании остаться здесь до конца – а такое желание у них было.
Поначалу постояльцам нужна была просто помощь по хозяйству. Джеки наняла помощниц из местного агентства, чтобы они стирали, убирали, покупали продукты и так далее. Но потом кое-кто из жителей дома стал очень уж сдавать, и тогда Джеки пригласила специалистов по лечебной физкультуре и реабилитологов, чтобы те раздали трости и ходунки и занимались со стариками оздоровительной гимнастикой. Кому-то требовались катетеры, лечение пролежней и трофических язв и другие медицинские процедуры. Тогда Джеки организовала обходы медсестер. Когда домработницы из агентств начали намекать, что неплохо бы сдать некоторых жильцов в дом престарелых, Джеки наотрез отказалась. Она открыла собственное агентство по найму и брала на работу в “Питер-Санборн-Плейс” только тех, кто готов был помогать старикам во всем – от приготовления обеда до визитов к врачам.
Потом у одного жильца обнаружили болезнь Альцгеймера. “Пару лет у меня еще получалось за ним ухаживать, – вспоминает Джеки, – но болезнь прогрессировала, и мы оказались к такому не готовы”.
Старик нуждался в круглосуточной сиделке и не мог сам пользоваться ванной и туалетом. Джеки начала понимать, что, видимо, достигла предела своих возможностей и все-таки придется отправить больного в дом престарелых. Однако его сыновья занимались благотворительностью и работали как раз в Фонде лечения болезни Альцгеймера (который в свое время и выделил деньги на то, чтобы нанять первую ночную сиделку в “Санборн-Плейс”). Прошло лет десять, и из семидесяти с лишним жильцов полностью обслуживать себя могли лишь тринадцать. Двадцати пяти нужна была помощь с приготовлением пищи, покупками и так далее. Еще тридцати пяти – с гигиеной и лечением, иногда круглые сутки. Однако “Санборн-Плейс” не спешил получать лицензию дома престарелых и даже пансионата. Официально он оставался жилым комплексом для малоимущих пенсионеров. Просто у него была руководительница, которая твердо решила, что людям надо дать возможность жить у себя дома – так, как они хотят, до самого конца и невзирая ни на что.
Я познакомился с одной из обитательниц комплекса – Рут Баррет, – и мне стало понятно, что даже очень глубокий инвалид все же может жить у себя дома. Рут было восемьдесят пять, и, как сказала Джеки Карсон, она находилась в “Санборн-Плейс” уже одиннадцать лет. Ей была необходима кислородная подушка, поскольку Рут страдала застойной сердечной недостаточностью и хронической легочной недостаточностью. Кроме того, она уже четыре года не могла ходить из-за осложнений артрита и лабильного диабета.
– Я могу ходить! – перебила Рут, разъезжавшая вокруг нас в своем кресле с моторчиком.
Джеки улыбнулась:
– Нет, Рути, все-таки не можете!
– Ну, хорошо, могу, но не очень! – согласилась Рут.
К старости кто-то усыхает, как тростинка. А кого-то, наоборот, разносит в три обхвата. Рут была из тех, кого разнесло. Джеки пояснила, что ей нужна круглосуточная сиделка, которая приходила бы на вызов, и гидравлический лифт, чтобы благополучно перемещаться из кресла в кровать или в туалет. И память у нее уже не та.
– Я прекрасно все помню! – снова перебила Рут.
Я задал ей провокационный вопрос: сколько ей лет?
– Пятьдесят пять, – ответила Рут, промахнувшись на каких-то три десятилетия. Правда, собственное прошлое, по крайней мере далекое, она помнила вполне прилично. Школу она так и не закончила. Вышла замуж, родила дочку, потом развелась. Много лет, едва сводя концы с концами, проработала официанткой в местном кафе. Еще два раза была замужем. Одного из мужей она явно выделяла, и я попросил рассказать что-нибудь о нем.
– Ну, на работе он не то чтобы слишком напрягался, – снисходительно заметила Рут.
Желания у нее были скромные. Она находила утешение в повседневной рутине – спокойно, не спеша позавтракать, послушать музыку по радио, поболтать с подружками в лобби или с дочкой по телефону, прилечь после обеда. Три-четыре раза в неделю, по вечерам, в библиотеке собиралась компания, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм на диске, и Рут почти всегда к ним присоединялась. Обожала ездить на пятничные обеды в кафе, даже если сиделке приходилось надевать на нее три пары впитывающего белья, а по возвращении купать. Рут всегда заказывала себе “маргариту” со льдом и без соли – хотя, строго говоря, ей это было нельзя: диабет.
“Они живут так же, как раньше, у себя дома, – сказала Джеки о своих жильцах. – И по-прежнему иногда поступают себе во вред. Что ж, имеют право”. Чтобы добиться таких условий для постояльцев, нужно огромное упорство – я и не представлял себе, до какой степени огромное. Джеки Карсон то и дело невольно вступала в противоборство со всей системой здравоохранения. Иногда было достаточно, чтобы кого-нибудь из ее жильцов один раз отвезли в больницу на скорой, – и это сводило на нет все ее труды, все старания ее сотрудников. Мало того, что в больнице ее подопечные рисковали стать жертвами ошибок в назначении лекарств, что их зачастую оставляли часами лежать на каталках (а от этого кожа могла истончиться и лопнуть, а от лежания на жестких матрасах появлялись пролежни). Мало того, что ни один лечащий врач и не подумал бы позвонить в “Санборн-Плейс”, чтобы получить дополнительную информацию или согласовать лечебные планы. Беда в том, что из больниц стариков часто переправляли в реабилитационные центры, где им и их родным заявляли, что пациент больше не может жить самостоятельно. Постепенно Джеки наладила отношения с некоторыми службами скорой помощи и больницами, где понимали, что всегда следует советоваться с администрацией “Санборн-Плейс” по вопросам ухода за его обитателями и что эти люди всегда могут вернуться “домой” – ничего плохого с ними там не случится.
Обучать приходилось даже врачей общей практики, которые лечили постояльцев. Джеки привела в пример свой разговор с лечащим врачом девяностотрехлетней постоялицы, страдавшей болезнью Альцгеймера. “Здесь для нее небезопасно, – сказал врач. – Ее нужно отправить в дом престарелых”. – “Зачем это? – спросила Карсон. – У нас тут есть противопролежневые матрасы. И тревожные кнопки. И GPS-трекеры”.
Вообще за этой старушкой в “Санборн-Плейс” отлично ухаживали. У нее здесь были друзья, кругом знакомая обстановка. От врача Джеки было нужно только одно: чтобы он порекомендовал хорошего специалиста по лечебной физкультуре. “Зачем ей лечебная физкультура? – упрямился врач. – Она же даже не запомнит упражнения!” – “Еще как запомнит!” – возражала Джеки. “Ей пора в дом престарелых!” – “Я чуть не ляпнула: «А вам пора на пенсию»”, – призналась мне Джеки. Но она все же сдержалась и просто предложила своей постоялице: “Давайте найдем вам другого врача, потому что этот сам уже старый и к тому же не желает учиться”. А ее родным заявила: “Если уж я и буду зря тратить силы, то уж точно не на него”.
Я попросил Джеки рассказать, какими принципами она руководствуется, чтобы обеспечить своим подопечным возможность жить собственной жизнью при любом состоянии здоровья. Она ответила, что ее главный принцип – “мы что-нибудь придумаем”. “Мы обходим все препятствия, которые можно обойти, – добавила она, словно планировала осаду крепости. – По-моему, я постоянно нарушаю все мыслимые правила”.
Препятствия были разные, и большие, и маленькие, и Джеки каждый раз придумывала, как их преодолеть. Например, не всем ее подопечным нравится, что она старается помочь другим жильцам остаться “дома”, и этого она не предвидела – а такое тоже бывало. Да, к ней приходили и говорили: мол, такая-то и такая-то больше не может здесь жить. В прошлом году она еще играла в лото. А сейчас даже не понимает, куда идет.
Спорить тут бесполезно. Поэтому Джеки попробовала новую тактику. “Я говорила им: хорошо. Давайте подберем для нее подходящий дом престарелых. Только вы поедете вместе со мной: вдруг через год вам тоже придется туда отправиться?” До сих пор прием срабатывал: подобные разговоры сразу прекращались.