Ночь я провела тревожную. Дедушка представлялся мне то розовощеким и веселым, совсем как Санта-Клаус, которого мне подарили в прошлом году, то высоким и сухощавым, со строгим взглядом, как Папа Карло в книжке про Буратино. Я ворочалась с боку на бок, гадая, во сколько завтра придет ко мне Бабушка и что этот новоявленный дедушка принесет мне в подарок. Хорошо бы, чтоб он угадал, как мне до зарезу нужны стеклянные шарики, на которые, если их откуда-то взять, я планировала выменять у мальчика из соседней палаты колоду карт. У него они были такие новенькие, хрустящие, с завораживающей глаз красно-черной мелкой сеткой таинственно перекрещивающихся линий «рубашки». А еще мне там страшно нравились дамы, особенно пиковая! Она смотрела мне прямо в душу своими пронзительными раскосыми черными глазами… ее густые ресницы медленно опускались… а может быть, такие глаза были у моего дедушки? Он же завтра обязательно придет ко мне с Бабушкой… и принесет стеклянные шарики…
…Очнулась я оттого, что меня за плечо трясла медсестра.
– Смотри-ка… то не уложишь, скачет, как скаженная. А то не растолкаешь… Вставай, вставай, на Процедуру опоздаем. А то скоро обход, что я твоему лечащему врачу скажу.
За огромными окнами больничного коридора занимался мутный осенний рассвет. Сеял, сбивая последние желтые листья, мелкий противный дождичек. Я плелась за медсестрой, с трудом соображая, что я, где я? В голове гудело…
Вдруг одна из веток у самого стекла качнулась – на нее приземлилась огромная ворона. Перья ее были мокры и оттого светились, словно отколотый кусок антрацита.
Ворона взглянула на меня томным взглядом Пиковой дамы и, не торопясь разевая клюв, сказала: «Кар-р-р-р-р!»
И тут я вспомнила! Дедушка! У меня же появился дедушка! И Бабушка сегодня придет с ним ко мне!
– Марьпална, побежали!
– Куда? Тю, сумасшедшая… полдороги я ее тащу, а тут порснула вдруг… Стой, чумовая, без меня не входи!
Она не понимала! Она не понимала, что мне надо было отделаться от этой противной Процедуры скорее. И от обхода врача – тоже! Потому что в тумбочке у меня… ну, в общем, бардак – а вдруг дедушка заглянет в тумбочку, и решит, что внучка у него неряха, и будет смотреть на меня строго-строго через приспущенные очки? А еще надо было успеть незаметно оттарабанить наушники и магнитофон в игровую – вдруг прямо при дедушке кому-нибудь придет в голову его искать в нашей палате? Не краснеть же перед ним, в самом деле. И корки апельсиновые надо успеть из-под матраса выгрести в помойку. И тапочек найти – а то я ведь в Полининых бегаю – благо ей не нужны. Ей вставать не разрешают. А все потому, что, когда играли в то, кто точнее попадет в плафон ионизирующей лампы, я свой забросила, попала, он спружинил и… куда-то улетел. Искать тогда не было времени – на шум медсестра влетела. И синичку остатками сыра покормить надо, чтобы не отвлекала, когда дедушка придет… Заодно все улики, как говорится…
Словом, утро у меня выдалось хлопотное. Я металась как угорелая и к приходу Бабушки с дедушкой была даже причесана: сама понесла расческу медсестре и перетерпела, пока она выдирала мои густые, торчащие во все стороны вихры, пытаясь приспособить на них человеческий девичий бантик.
Но Бабушка пришла одна. Она выглядела усталой и даже чем-то расстроенной.
– Машенька, смотри, вот ты тут просила. – И она стала выкладывать на тумбочку какие-то игрушки и книжки.
Бабушка еще что-то говорила, рассказывала, что пришло письмо от Мамы, что она отпросилась сегодня с работы, чтобы прийти ко мне…
Я молчала и смотрела на нее во все глаза.
Наконец Бабушка перестала хлопотать и присела на край моей кровати.
– А что это ты так тихонечко сидишь? И кто тебе прицепил этот дурацкий бантик? Господи, а в тумбочке-то у тебя кто прибрался? Ты нашла свой второй тапочек? А Полине ее тапочки вернула?
– Бабушка, – дрогнувшим голосом спросила я. – А где дедушка? Его поезд не привез?
Бабушка замерла, внимательно посмотрела на меня, с минуту подумала и со вздохом сказала:
– А дедушка… дедушка – он… заболел. Больной приехал. В поезде простудился. Ну не может же дедушка прийти сюда, в детскую больницу, с насморком? Его ведь не пустят!
У меня отлегло от сердца. Ну конечно же, кто бы его с насморком ко мне пустил!
– Ты не переживай, Машенька, – продолжала Бабушка. – Он скоро выздоровеет, а тебя как раз из больницы выпишут. Ты приедешь домой, я напеку вам с дедушкой твоих любимых оладушков…
И почему-то тяжело вздохнула…
Мы поговорили еще немного, и Бабушка стала собираться. Я пошла ее провожать.
– Бабушка, – разглядывая ветки в поисках вороны, спросила я. – А почему этот дедушка мне дедушка?
– Потому что он папа твоей Мамы и твоей Тети.
– А он к нам насовсем?
– Еще чего! – Бабушка аж подпрыгнула на бегу. – Побудет с недельку – и назад… к жене… в Санкт-Петербург…
– А почему?
Мы почти подошли к выходу из коридора.
– А потому что надо было выходить замуж за Вальтера Запашного, когда он за мной ухаживал, – вдруг окончательно рассердилась на кого-то Бабушка, – а не… поэзией увлекаться…
И тут я снова увидела черную мокрую ворону, глядящую на меня взглядом Пиковой дамы.
– Бабушка, смотри, ворона! Я ее уже сегодня видела!
– Да-да… ворона, – рассеянно сказала Бабушка и поцеловала меня в макушку. – Все. Беги в палату. А я завтра к тебе во второй половине дня, после работы приеду. Не шали только! И в тумбочке все не переворачивай! Так приятно, когда у тебя там порядок!
Ворона вдруг качнула под собой мокрую ветку, медленно раскрыла антрацитовые крылья и не торопясь скользнула вниз.
А я побежала в палату.
Пробегая мимо поста медсестры, я остановилась.
– Марьпална, а Марьпална!
– Чего тебе? Ты все таблетки приняла?
– Да.
– И рыбий жир тоже?
– Да!
– Ну-ка, рот открой, покажи! Язык, подними. А то небось опять припасла где-то для рыбежирных бегов? Удумала еще тоже! Нянечка замучилась палату отмывать от ваших игр!
– Ей богу! – побожилась я. – Я все выпила. И рыбий жир тоже!
На сей раз я говорила чистую правду. Да и как я могла все не выпить – ведь я ждала дедушку!
– Знаю я тебя… – Ну, хорошо. Иди, играй. Скоро обед будет.
И она уже хотела опять уткнуться в какие-то свои бумажки, но я снова окликнула ее:
– Марьпална… А что такое «поэзией увлекаться»?
– Ты откуда это взяла?
– Бабушка сказала: надо было замуж выходить за… за… ну, в общем, за кого-то, а не «поэзией увлекаться»…
Медсестра внимательно посмотрела на меня и вдруг посерьезнела.
– А это значит, что твой дедушка, видимо, поэт! – И она взглянула на меня с интересом чуть не впервые за весь срок пребывания в больнице.
– Поэт? Что такое поэт?
– Человек, который умеет писать стихи. Как Пушкин. Ты знаешь, кто такой Пушкин?
Кто такой Пушкин, я знала. «У Лукоморья дуб зеленый…» ну и всякое такое… На обложке этой книжки был нарисован широколицый, кучерявый, плосконосый, с буйной шевелюрой темных завитков волос вокруг лица мужчина с пером в руке. Это что же, и мой дедушка такой? Куда же смотрела Бабушка, когда выходила за него замуж?
В тяжелых раздумьях я поплелась в палату. Все пропало. Мой дедушка вряд ли будет ходить со мной на каток и носить мой портфель. И математику он мне решать тоже не будет. Целыми днями он будет сидеть, зарывшись в книжки, и царапать по бумаге этим самым гусиным пером…
– Прикинь, Полина, – сказала я лежачей соседке по палате. – А дедушка-то у меня, похоже, никудышный. Проку от него никакого не будет. Да еще и заболел, как приехал…
– Почему ты так решила?
– Да Бабушка говорит, поэт он!
– Поэ-э-эт? – Полина даже на локте приподнялась. – Во тебе повезло! А он известный поэт?
– Откуда я знаю? – И я в огорчении бросилась на свою кровать.
Новость о том, что мой дедушка поэт к вечеру облетела всю больницу. На меня приходили смотреть целые детские делегации. И даже девочка с четвертого этажа пришла, серьезная такая, в очках. Села на краешек моей кровати и вежливо спросила, могу ли я познакомить ее со своим дедушкой. Она, видите ли, сама пишет стихи и была бы рада показать их настоящему поэту. Даже взрослые нет-нет да заглядывали в нашу палату – то чья-нибудь мама что-то спросить забежит, то чужая нянечка вдруг пол помыть в нашей палате решает.
Через день-два такой жизни я стала осознавать, что дедушка-то у меня… очень даже кчемный! И пусть он не будет катать меня на машине и кормить «Мишками», вытачивать мне дудочки или ловить меня с горки… Но книжку же он может мне почитать! Сказку, например. Или свои стихи – ведь раз они так понравились Бабушке, что она вышла за него замуж, значит, они и мне тоже должны понравиться! Да и на улице перед друзьями с таким дедушкой будет совсем не стыдно появиться.
И я представила, как за руку с дедушкой, умытая и причесанная, я иду через двор до нашего ближайшего сквера. Там мы садимся на лавочку, он открывает книжку и читает мне свои стихи. А в кустах умирают от зависти все те, кто дразнил меня «шваброй» за мою буйную и непослушную шевелюру.
Однако мне следовало торопиться! «Побудет с недельку – и назад… к себе… в Санкт-Петербург», – сказала Бабушка. Но три дня уже прошли! Я могу не успеть! Эта мысль буквально обожгла меня во время тихого часа! Едва утерпев, пока стрелка на палатных часах доползет до нужных цифр, я пулей вылетела на пост медсестры.
В этот день Марьпалны не было. Бумажки перебирала Тетьсвета.
– Тетьсвета!
– Че тебе? – не отрывая глаз от строчки, буркнула та.
– Мне надо как можно скорее выздороветь. Что для этого сделать?
– Таблетки пить, а не в матрас их складывать и потом узоры из них на бумажку клеить. Не дам тебе больше клей – даже не проси! И в форточку не лазать. Ишь, удумала, синицу она кормит…
Дальше слушать я не стала.
Влетев обратно в палату, я протрубила большой сбор.
Пришли все, кто знал, что это такое. А их было немало – практически