Я прибыл сюда, чтобы сделать нечто особенное, уникальное. Стать первым. Войти в историю, наблюдая, простите за тавтологию, за ходом истории. Но где-то во фрактальном тумане моего замутненного сознания пробивается громкий императив, глубоко вколоченный мне в голову за время тренировок в составе хрононавтов. Сосредоточься! Сконцентрируйся на конкретной информации. На том, что видишь, слышишь, обоняешь, осязаешь. На том, как ощущаешь вкус. Твои чувства ничего не значат. Боль ничего не значит. Скорбь, гнев, унижение, любовь и благоговение лишены смысла.
Сосредоточься на настоящем.
Но реальность кусается. Да, ты влип. Ты допустил ошибку.
Зато ты получил возможность пройти суровое испытание, пусть даже эта возможность возникла в результате твоей собственной глупости.
48
Лайонел, изумленный призраком из будущего, продолжает озираться по сторонам. Но он не успевает предпринять никаких попыток разузнать, что к чему: тяжелая стальная дверь с мощным засовом открывается и в лабораторию входит женщина.
Она быстро задвигает глухо клацнувший засов. Я узнаю ее с первого взгляда: это Дерзкая.
Ее полное имя – Урсула Франкер, она – преподаватель физики Стэнфорда, первая женщина-профессор в штате университета, если я верно запомнил из уроков истории в старших классах. Урсула принадлежит к единственной супружеской чете из числа Шестнадцати Свидетелей. Ее муж – Ревнивый, Джером Франкер, тот самый чиновник, который выделил Гоеттрейдеру финансовую поддержку. Почему столь заметная персона из управления по финансированию науки и техники могла ревновать Урсулу к «заурядному» (по меркам обывателей) исследователю, даже в день неожиданного триумфа, является одной из многих неразгаданных тайн того немыслимо поразительного мгновения.
Я отмечаю некоторую странность поведения Урсулы Франкер. Зачем ей понадобилось запирать дверь, ведь исторические данные свидетельствуют, что они были едва знакомы?
Лайонел Гоеттрейдер смотрит на Урсулу с весьма красноречивой улыбкой. Взволнованной. Настороженной. Радостной. Много еще чего можно прочитать в улыбке Лайонела…
А затем я становлюсь свидетелем того, о чем не упоминалось ни в бесчисленных биографических исследованиях, ни в научных дискуссиях, ни в порождениях фантазии художников, ни в виртуальных реконструкциях жизни Гоеттрейдера.
Вот уж этого, вероятно, никто даже и помыслить не мог!
Лайонел и Урсула целуются.
49
Это явно не первый их поцелуй. Нет, я вижу жадное, всепоглощающее слияние двух ртов, давно и хорошо знакомых между собой.
Прах побери! Понимаю, вам, далеким от контекста, на это в принципе наплевать, но у меня в мозгах все перевернулось. Никто, повторяю, никто не знает, что у Лайонела Гоеттрейдера и Урсулы Франкер был, если называть вещи своими именами, роман! Именно поэтому у нее дерзкое выражение лица? Поэтому ее муж в открытую ревнует? Что означало бы для Гоеттрейдера неудачное завершение эксперимента, в результате чего он выжил бы – если бы кто-то из них выжил?
Даже в последние недели, когда Гоеттрейдер и большинство Свидетелей умирали от облучения, Франкер ни разу не намекнул о том, что между Урсулой и Лайонелом была романтическая связь! Как странно, ведь он, Джером, был в курсе…
А сейчас Урсула и Лайонел находятся прямо передо мной. Они пользуются моментом за считаные минуты до назначенного срока эксперимента. И они не просто чмокнулись и разбежались. Они целуются крепко, взасос. Я глазею на них, ощущая себя в некоторой степени извращенцем, но отводить взгляд было бы совсем уже безумием.
Я обескуражен. То, что я вижу, целиком и полностью перевернуло наше «гоеттрейдероведение». Его лицо, когда они прервали поцелуй… Каждый школьник видел сотни и тысячи портретов Гоеттрейдера, но я могу утверждать, что ни на одном из них никогда не было чувственной страсти.
– Они явятся с минуты на минуту, – шепчет Урсула. – Я отопру дверь.
– Ты заглянешь ко мне сегодня вечером? – спрашивает Лайонел.
– Не могу, – вздыхает она. – Мне кажется, он что-то подозревает.
– Насчет нас с тобой?
– Нет, – произносит она, – насчет меня. Я ничего не могу с собой поделать. У меня не получается прийти домой и прикасаться к нему после того, как я была с тобой. Я ощущаю его чужим. Неприятным. Он не заслуживает такого отношения.
– Он не заслуживает тебя, – фыркает Лайонел.
– Я терпеть не могу, когда ты так говоришь. Это не мыльная опера, а моя жизнь.
– И моя, – добавляет он.
– Это не одно и то же, – заявляет она.
– Ты права. Извини. Ты можешь потерять гораздо больше, чем я. Но если эксперимент удастся…
– Ты не уверен в успехе?
– Я еще во многом сомневаюсь, – признается он. – Мои расчеты, гипотезы… все пока еще кажется невозможным. Но твой муж говорит, что если у меня не будет конкретных результатов, чего-то такого, что можно будет опубликовать, финансирование прекратят. Но в случае неудачи у меня, по крайней мере, будет фактический материал, а не только гора бумаг с теоретическими выкладками.
– Имей в виду, к мнению Джерома прислушивается Дональд Хорнинг…
– Хорнинга назначил Кеннеди. Болтают, что Джонсон не желает иметь дела со своими советниками по науке, поскольку все они выступают против войны во Вьетнаме.
– Но сейчас речь идет не о Ханое, а о Луне, – парирует Урсула. – Если тебе удастся выжать из образца хотя бы малую толику энергии, это может стать значительным вкладом в программы «Джемини» и «Аполлон». Джонсон стремится оставить по себе именно такое наследие – чтобы любой мужчина, женщина или ребенок вспоминали о нем при каждом взгляде на ночное небо.
– Урсула, зачем бы твоему мужу могло понадобиться связывать меня аж с самим президентом? – осведомляется Лайонел.
– Ты действительно ничего не понимаешь в политике, да?
– Мои мозги работают по-другому, – бурчит он.
– Мне нравится, как работают твои мозги, – мягко произносит она. – И другие части твоего организма.
Они стоят почти вплотную друг к другу. Их тела подобны разнополярным магнитам. Урсула смотрит на запертую дверь: она понимает, что должна ее открыть.
– Очень много народу спрашивало у него, чем ты занимаешься, – продолжает Урсула. – Он приведет сюда нескольких коллег.
– Скольких?
– Примерно дюжину, – пожимает плечами Урсула.
– Значит, если дело не выгорит, я буду выглядеть круглым идиотом.
– Ты только постарайся не взорвать половину города, – говорит она.
– Скорее, половину континента, – отвечает он.
– Прошу, скажи, что ты шутишь.
– Это по большей части шутка.
– Что ж, если нам всем скоро придет конец, я все равно счастлива. Ведь мы с тобой провели эту ночь вместе, – заключает Урсула.
– Я тоже счастлив, – говорит Лайонел.
Они снова целуются.
Дверная ручка дергается и громыхает. В глазах Урсулы вспыхивает тревога. Лайонел указывает на ее рот, на размазанную помаду. Урсула находит в сумочке тюбик и поправляет очертания губ, глядя, как в зеркало, в полированную стальную поверхность кожуха Двигателя. Лайонел вытирает рот тыльной стороной ладони.
Лайонел открывает дверь и со смиренным видом сообщает, что замок барахлит. Входит Джером Франкер. Приветливо-равнодушная улыбка исчезает с его физиономии, когда он видит в лаборатории свою жену. Урсула приветствует Свидетелей, которые пока столпились в коридоре. Она говорит, что очень рада: наконец-то они смогут увидеть результаты работы Гоеттрейдера.
Свидетели входят в помещение по одному. Скептик, Благоговейный, Рассеянный, Восхищенный, Злой, Задумчивый, Испуганный, Отстраненный, Сосредоточенный, Возбужденный, Равнодушный, Скучающий, Мудрый. Дерзкая берет Ревнивого под руку и продолжает светский разговор с остальными.
Воскресенье – кроме них, в здании никого нет. Это напоминает о том, что от эксперимента, которому предстояло перевернуть мир, не ожидали ровным счетом ничего. Никто не желал попусту тратить выходной на невнятную презентацию нелюдимого ученого. В историческом документе сообщается, что Свидетели пришли в лабораторию из профессионального любопытства и истинной преданности великим идеалам научного познания. Но из общей для всех манеры поведения – корректной, но со всполохами нетерпения – мне становится ясно, что настоящая причина состояла в другом. Они просто стремились оказать услугу жене человека, который подписывал чеки на финансирование их исследований.
Урсула держится здесь почти как хозяйка. Джером Франкер косится на Лайонела с таким видом, будто не может вспомнить подобающие случаю слова, вертевшиеся на кончике языка.
Лайонел старается не встречаться взглядом со Свидетелями. Он, сосредоточенно насупившись, пишет что-то в блокноте. Потом замечает на манжете сорочки след размазанной губной помады. Задерживает взгляд на пятне и рефлекторно переводит его на Джерома: тот глядит на Лайонела и тоже видит пятно.
Пусть Лайонел Гоеттрейдер и гений, но как человек он – явно не подарок.
Лайонел отворачивается, пытаясь сконцентрироваться на вычислениях. Джером стискивает локоть Урсулы, и та сбивается в своей болтовне. Когда она смотрит на мужа, тот сразу отводит взгляд.
50
Лайонел игнорирует толпу: на висках у него выступают капли пота, он пристально изучает циферблаты приборов. И внезапно замечает что-то странное. Стучит пальцем по стеклу. Хмурится.
– Мистер Гоеттрейдер, у вас все в порядке? – интересуется Джером.
– Конечно, – отвечает Лайонел. – Нужно лишь еще раз проверить показания.
– Мы жаждем увидеть, на что способно ваше великое изобретение, – говорит Джером. – Когда же вы нас изумите?
– Джером, прошу тебя! – вмешивается Урсула. – Прояви хоть каплю терпения.
– За это платит американский народ, – заявляет Джером. – Мой долг – следить за тем, чтобы капиталовложения окупались.
Собравшиеся смущенно переглядываются, хотя трудно сказать, что их тревожит. Вероятно, они даже обиделись за Лайонела… или же почувствовали неловкость из-за выспреннего хамства Джерома.