неверно. Джон сызмальства держался в стороне от окружающих, поскольку ему не удавалось ни четко сформулировать, ни отогнать от себя ощущение того, что все это не должно существовать. Единственным исключением стала Грета, однако сестра сама не позволила задвинуть себя в угол. Грета вела яростный, беспощадный, бесконечный бой за своего родного брата: похоже, она никогда не хотела, чтобы он «выпал» из этой реальности. Я с самого раннего детства боролся за то, чтобы мои родители обратили на меня внимание. Джон пребывает в фокусе их заботы и любви, но постоянно отгораживается от них. У него есть все, чего хотел я, но это не может заполнить пустоту, которая открывается каждую ночь благодаря его снам.
И теперь пустота овладела им, и эта пустота – я.
Но я не могу впустить их в себя. Ни Грету, ни родителей, ни мою новую расчудесную биографию. Я должен держать сознание Джона подавленным и запертым. Мне надо истребить любую привязанность, какую Джон может испытывать к тем немногим, кому позволено заглядывать за ограду, которой он обнес свою жизнь, потому что этот мир – грязный вонючий кошмар, и я не могу здесь оставаться. Я должен выяснить, каким образом вернуть ход времени в нормальное русло, и попасть в то самое настоящее будущее, которое мы должны иметь. Этого не может сделать никто, кроме меня.
В общем, как ни была бы приятна интерлюдия, с моей стороны было бы крайне эгоистично обречь остальной мир на жалкое прозябание лишь потому, что моя мелкая жизнь стала чуть-чуть лучше. Рядом с миллиардами, понятия не имеющими о том, каким должно быть истинное положение вещей, я не значу ровным счетом ничего.
70
Но как изменить пять минувших десятилетий истории в мире, где путешествие в прошлое или будущее считают забавным мысленным экспериментом? Даже при наличии теоретической базы, без определенных успехов в смежных областях, таких, как телепортация, дематериализация и невидимость – не говоря уже об изготовлении простейших деталей для машины времени! – все усилия бесполезны.
Конечно, план моего батюшки опирался на передвижение вдоль радиационного следа, испускаемого первой моделью Двигателя Гоеттрейдера. Если я смогу каким-то чудом решить технические проблемы, то без «хлебных крошек» у меня все равно не будет ни малейшей возможности попасть в определенную точку пространства-времени. Кроме того, я почти ничегошеньки не знаю. Да, я владею малопонятным жаргоном, который усвоил за месяцы работы в лаборатории, когда я церемонно раскланивался с отцовскими приближенными – ну и что с того? Шансов сконструировать машину времени у меня ничуть не больше, чем воссоздать по памяти кофемашину из кухни Джона.
И еще, есть ящик Пандоры, дожидающийся, пока его откроют – мой отец. В конце концов, написал же он книгу о путешествии во времени, пусть академическое сообщество сочло эту работу пятном на профессорской репутации. Но сколь привлекательным и многообещающим ни казался мне данный шаг, я, кажется, еще не готов просить отца об услуге.
Сперва я должен узнать, что случилось с Двигателем Гоеттрейдера. Ведь все завязано именно на Двигателе, а без него я не продвинусь ни на йоту. С помощью ноутбука Джона я задаю Сети запрос «Двигатель Гоеттрейдера», но поисковик сообщает, что соответствий не найдено. Ввожу «Лайонел Гоеттрейдер» – ничего. Миллиард веб-сайтов, и ни на одном не упомянута самая важная персона из всех, когда-либо живших на Земле.
Не желая сдаваться, я принимаюсь искать в Интернете своих бывших. Эстер Ли – ничего. Меган Страунд – ничего. Табита Риз, Робин Свелтер – ничего. Я хочу отыскать друзей, но нет ни Диши Клайн, ни Сяо Молденадо и Нур Прия, ни Эшера Фаллона, ни Ингрид Джуст. Ни единого упоминания, ни одной страницы в социальных сетях, ни блога, ни тега. Они никогда не существовали.
Зато я натыкаюсь на официальный сайт города Абли в штате Мичиган – того покинутого городишки, который мы однажды посетили. Правда, здесь Абли отнюдь не пребывает в запустении. Мои друзья исчезли, а в Абли до сих пор проживает примерно восемьсот тридцать человек. Смартфон Джона подсказывает, что поездка заняла бы пять часов: по Дон-Вэлли-Парквей до шоссе 401, потом до развилки на шоссе 402, затем через Блю-Уотер-Бридж на хайвей 25, проходящий вдоль озера Гурон до Ист-Этуотер-Роуд и далее – прямо по улице Мейн-Стрит, прорезающей центр Абли.
Здание библиотеки, в которой я видел деревья, прорастающие из гниющих книг, все еще стоит. Оказавшись в Абли, я мог бы постучаться в любую дверь и выяснить, кому принадлежали те карманные часы. Если хозяева живы, а часы находятся у них, я мог бы сделать им заманчивое предложение и заплатить баснословную цену за эту вещицу. Я мог бы подержать часы в руках, точно так же, как поступил в последний день в отцовской лаборатории.
Но какой смысл? Тикающие стрелки лишены жизни. Зачем мне смотреть на допотопный механизм? У него не было карьеры, как у Диши, или невесты, как у Эшера, или ребенка, как у Сяо. Часы не являлись моим другом, пусть даже я сам не был таким уж замечательным приятелем для кого-либо. Они не любили меня хотя бы самую малость, как любили меня Эстер, Меган или Табита – недолго и без особой радости. Они не изменили траекторию моей жизни, как сделала Робин за несколько великолепных ночей, полных смущения и робости.
Часы всего лишь вещь…
А потом, не в силах удержаться, я набиваю в строке «Пенелопа Весчлер».
Тридцать секунд я таращусь на экран, пока глаза не заполняются слезами, и дело не в том, что я, кажется, забыл, как нужно моргать.
Она есть – Пенелопа Весчлер.
Она существует.
Однако она – не Пенелопа Весчлер из моего мира.
71
Пенелопа Весчлер живет в Торонто. Любит, когда ее называют Пенни. Ей принадлежит книжный магазинчик в районе Лесливилл, в восточной части города, сразу за лентой темной жижи, известной под названием река Дон. В Сети много эмоциональных отзывов о магазине. Там проводятся чтения с участием авторов, проходят еженедельные встречи клубов книголюбов. А называется он «Печать – мертва».
Я щелкаю по ссылкам, пока не обнаруживаю фотографию Пенни.
Я смотрю на нее, одновременно заторможенный и взбудораженный.
Она – не Пенелопа Весчлер. Или, нет, это она, но похожая на кого-то другого. Она и есть кто-то другой.
Выясняется, что, несмотря на изменения, которые я внес в вектор времени, ее отец, Феликс Весчлер, и ее мать, Джоанн Дэвидсон, точно так же полюбили друг друга еще в школе и решили создать семью вскоре после окончания колледжа. Удивительно, но Феликс захотел назвать свою дочь-первенца именно Пенелопой в честь любимой бабушки, и Джоанн согласилась. Пенелопа Весчлер, с которой я был знаком, не родилась 12 января 1985 года. А вот иная Пенелопа Весчлер появилась на свет 9 июня 1985 года, почти на пять месяцев позже.
Вместо «Пенелопа Весчлер, с которой я был знаком», я написал «моя Пенелопа», но удалил эти слова. Можно подумать, что Пенелопа принадлежала мне и такое действительно могло случиться в настоящем или в будущем…
Итак, теперешняя Пенелопа чем-то похожа на нее, но чем-то и отличается. Как будто они сестры. Она – генетический вариант, зачата теми же родителями, но немного позднее, обладает идентичной комбинацией хромосом, но с альтернативным результатом. Веснушки у нее не такие, как карта звездного неба на другой планете. Оттенок волос, цвет глаз, форма подбородка, ее оптометрические характеристики, эпидермальные сосочки на пальцах…
И целуется она иначе.
Я забегаю вперед. Как всегда, когда в моей жизни (в обеих моих жизнях, во всех моих жизнях) появляется Пенелопа Весчлер, дела идут наперекосяк.
72
Я стою на тротуаре перед магазином «Печать – мертва». Я не стал звонить и договариваться о встрече. А еще я думаю, что ее здесь может и не быть, но это к лучшему, поскольку я не в состоянии думать связно. Мои мысли путаются, свиваются в петли, в узлы, сливаются в шум океана. Я просто обязан был приехать сюда, не теряя ни секунды. У меня нет никакого плана.
На стеклянной входной двери – печатная вывеска с указанием времени работы. Магазин закрывается через двенадцать минут. Он расположен на первом этаже рябого кирпичного дома – наверху квартиры, справа захудалая адвокатская контора с плотно задернутыми затвердевшими от пыли шторами. Слева – кафе, где бородатый бариста в комбинезоне наполняет пенящимся напитком чашки клиентам: те ютятся на разнокалиберных стульях вокруг линялого деревянного общего стола. На всех лицах играют бело-голубые отсветы от экранов смартфонов, которые люди держат перед собой. По Куин-Стрит-Ист грохочет трамвай: он мерзко взвизгивает колесами на металлических рельсах, которые поблескивают на асфальте.
Я захожу внутрь. В помещении тепло, светло, пахнет чернилами и клеем. Я смотрю на ряды асимметричных грубоватых стеллажей из обновленных обшивочных досок. Обложки и корешки всех цветов и оттенков с надписями, сделанными разнообразными шрифтами. Витрины, в которых выложены экземпляры с автографами местных писателей. На стенах – оправленные в рамки оттиски старинных изданий.
И Пенни Весчлер на табурете за прилавком читает роман. Кроме нас, здесь никого нет.
Она не поднимает головы. Я мог бы уйти и остаться незамеченным.
Но я топчусь на месте.
Я делаю вид, что рассматриваю книги. Многие авторы вообще не должны были появиться на свет, но тут аккуратными короткими рядами красуются их произведения. Их романы и повести напичканы миллионами слов, которые буквально вторглись в этот мир. Я цепенею и пытаюсь взять себя в руки. Нахожу в секции «В» восемь романов Курта Воннегута: они тоже не должны существовать. Я вожу пальцами по корешкам.
Каждый шаг дается мне с трудом. Похоже, мое сердце обладает собственной силой тяжести и пытается растереть, размять меня и выдавить лужицей на чистый пол, выложенный плиткой в «елочку».
Она смотрит на меня. Этикет и логика требуют от меня кивнуть, улыбнуться или отвести глаза в сторону,