– В моем мире каждый школьник знает последовательность событий, начиная с конкретной даты эксперимента, – отвечаю я. – Включение Двигателя стало узловым пунктом в истории человечества.
– Тяжело слышать, как должны были бы развиваться события при иных обстоятельствах, – произносит он. – Однако устройство выручило меня… Но я-то хотел сделать мир лучше, а вместо этого я чуть не погубил его. Оглядываясь назад, я понимаю, что я, образно говоря, задавил в себе нечто очень важное. Но в результате я обрел клиническую беспристрастность, позволившую мне увидеть смысл в том, что вроде бы смысла не имело. В двух фрагментах данных. Один свидетельствовал о том, что сигнатура радиации, испускаемой устройством после включения, была каким-то образом обнаружена до того, как я включил Двигатель. Второй сводился к тому, что я заметил вас, облаченного в странный костюм. Я предположил, что вас окутывала сфера невидимости, которая дестабилизировалась энергетическим выбросом Двигателя.
– Точно!
– Но это не означало, что в вашем мире технические возможности превышали достижения нашей эпохи. А на вопросы, возникшие в связи с обоими непонятными моментами, имелся лишь один удовлетворительный ответ.
– Путешественник во времени, – подсказываю я.
– Конечно. Поэтому несложно было сообразить, что эксперимент прошел не просто успешно, а скорее, с триумфом, и впоследствии событие сочли настолько важным, что решили вернуться в прошлое и понаблюдать за ним. Я планировал в случае успеха оставить устройство включенным – очевидно, навсегда, – и поэтому решил, что вы вычислили точный миг времени и точку в пространстве, следуя по радиационному следу из будущего в прошлое.
– Мы называем его тау-радиацией, – выпаливаю я.
– Тау? – переспрашивает он. – Но она не имеет никакого отношения к тау-лептонам. Хотя постойте, тау-частицы обнаружили в середине семидесятых! Но если тау-радиацию зафиксировали раньше, то логично, что тау-лептону дали другое название. А как вы в своем мире называете лептоны, способные распадаться на адроны, если не тауонами?
– Понятия не имею, – мямлю я.
– Но разве вы не ученый? – удивляется Лайонел.
– Не совсем, – отвечаю я. – Пожалуй, я… хрононавт.
– Хрононавт, – повторяет Лайонел.
– Не я выдумывал этот термин.
Лайонел кажется мне разочарованным. Вероятно, он надеялся на общение с себе подобным. Однако мне, как ни странно, сразу делается легче. Здесь ко мне почти всегда относятся с уважением, которого я не заслужил. И разочарование Лайонела меня в некотором роде успокаивает.
– Когда я дернул рубильник, чтобы выключить устройство, – продолжает Лайонел, – то была инстинктивная реакция или шок. Ведь еще пара секунд – и энергетический поток стабилизировался бы. Но благодаря вам он начал замыкаться на себе. Включив устройство, вы спасли сотни миллионов жизней.
– Мне приятно слышать от вас похвалу, но в тот день мир проиграл гораздо больше, чем выиграл.
– Случилась серьезная неприятность, – кивает Лайонел, – но она принесла немалую пользу, хотя наблюдатели пострадали. Ушибы и ссадины, несколько сломанных костей и выбитых зубов, но, в общем, ничего ужасного. За исключением Джерома. Из-за его утраченной руки я превратился в монстра. Но я никогда не завидовал тому, что он спас ей жизнь. Вы знаете об… Урсуле?
– Я же был там и все видел.
– Когда именно вы попали в лабораторию?
– За пять минут до того, как в помещение вошли остальные. Шестнадцать Свидетелей. Так у нас принято их называть. Вы находились в лаборатории в одиночестве. А потом я увидел ее, Урсулу Франкер.
– Ясно, – произносит он. – И вы поняли…
– Да.
– Сколько времени с тех пор прошло для вас? С того дня в лаборатории?
– Две недели, – отвечаю я. – Если быть точным, две с половиной.
– Урсула любила говорить, что самые сложные проблемы физики – ерунда по сравнению с противоречиями человеческого сердца.
– Я уже слышал это. От ее дочери.
– Вы встречались с Эммой? – восклицает он.
– Она сказала мне, где вас искать.
– Она упоминала обо мне что-нибудь еще?
– Вы полагаете, что вы – ее отец?
Растерянный Лайонел едва не теряет равновесие, но аппаратура, управляющая его ногами, не позволяет ученому рухнуть на пол. Глядя на него, можно подумать, что он облачен в костюм не по размеру, правда, одеяние это сделано из его мышц и кожи.
– Не знаю, – бормочет Лайонел. – Возможно. Вероятность очень высока. Но Урсула отказалась проводить анализ отцовства. Она сказала, что это обмен. Вроде того, как ребро Адама превратилось в Еву. Так руке Джерома предстояло «сделаться» его дочерью. Однажды я даже попытался пошутить и сказал Урсуле, как я удивлен тем, что человек со столь могучим интеллектом, как она, прибегает к библейской аналогии. Ведь она была непреклонной. Она заявила: или – или. Или у меня будет ребенок с фамилией Джерома, или ребенка не будет вовсе.
Глаза Лайонела наполняются влагой. Он отворачивается, хотя я не думаю, что дело во мне. Похоже, он не хочет, чтобы Двигатель видел его плачущим.
– Джером в курсе? – глухо спрашивает он.
– Урсула призналась ему в вашей связи. Насчет Эммы он подозревает, но не уверен. Вряд ли он осведомлен о том, что вы встречались в Гонконге перед тем, как она забеременела.
– А вам почему все известно?
– Эмма сказала, – просто отвечаю я.
– А она-то откуда?.. – отрывисто спрашивает Лайонел и резко умолкает.
– Незадолго до смерти, в больнице, Урсула сказала дочери, что никогда не переставала вас любить. А на похоронах вы сообщили Эмме, что жили в Гонконге. Наверное, она связала одно с другим. Кроме того, Эмма совсем не похожа на Джерома, но имеет немалое сходство с вами.
Лайонел слабо улыбается.
– Мы ловко заметали следы, – произносит он. – Никто не догадывался о том, что наши отношения не прекращались.
– Эмме уже под пятьдесят. С той конференции прошло много времени.
– Нет. Они действительно не прекращались. Наша любовь длилась около полувека. Она закончилась только на прошлой неделе.
– Но ведь Урсула умерла два года назад! – изумляюсь я.
– Ладно, – ворчит Лайонел. – Мне нужно показать вам кое-что еще.
107
Нас ждет черный автомобиль, за рулем которого сидит громила с мощной шеей. Этого типа я уже встречал возле склада. Оказывается, здоровяка зовут Вэнь: по крайней мере, так к нему обращается Лайонел.
Я, естественно, не узнаю ни марки, ни тем более модификации автомобиля, поскольку он сконструирован Лайонелом. Машина сделана из сверхплотного биоразлагаемого материала и приводится в движение аккумулятором, заряженным от Двигателя.
Мы мчимся по извилистой дороге, петляющей по краю обрыва Шек-О вдоль восточной стороны острова Гонконг к Чайваню, и Лайонел рассказывает мне о том, что происходило с ним за все эти годы.
Но хотя Лайонел Гоеттрейдер до сих пор сохранил свою несравненную гениальность, уследить за ходом его мыслей очень непросто. Видимо, у него всегда было мало собеседников, зато имелось сильное желание поговорить: и теперь Лайонел постоянно отклоняется от темы для очередного объяснения той или иной заковыристой технической тонкости, которая меня совершенно не интересует.
Но давайте взглянем правде в глаза: это, вероятно, и был самый важный день в моей жизни. Тем не менее я то и дело ловлю себя на мысли, что отвлекаюсь на мелькающие за окном пейзажи. За окном проносятся крутые утесы, облепленные сочной зеленью, ярусы холмов, подернутые туманом, и холодная синева бухты Тай-Там…
Пока я глазею в окно, повествование Лайонела змеится между такими вопросами, как разница между фотонами и поляритонами. Если вам стало любопытно, могу воспроизвести фрагмент речи Лайонела: «Поляритон – это комбинация фотона с дипольно ориентированным материальным возбуждением, наподобие фонона, являющегося своеобразной квазичастицей в конденсированном веществе, которая складывается из вибрирующих упругих сетей взаимодействующих атомов и молекул».
Если вы уловили смысл, значит, вы сразу найдете с Лайонелом Гоеттрейдером общий язык.
Но вернемся к эксперименту. Итак, суть проблемы состояла в том, что после аварии, случившейся 11 июля 1965 года, семнадцать пострадавших оказались в одной больнице.
Весьма неловкая ситуация, верно? Медики же на вполне законных основаниях боялись, что пациенты получили смертельную дозу облучения, которая могла напрочь разрушить костный мозг. К счастью, выяснилось, что никто из них не облучен.
Я не знаю, как сказать Лайонелу, что если бы я не изменил вектор времени, то все Свидетели, а также и он сам, умерли бы в течение нескольких месяцев. Он, похоже, верил в то, что его эксперимент должен был преобразовать мир, и физические страдания от лучевой болезни явно не входили в его планы.
Так что я молча его слушаю, а он продолжает говорить.
Ну а отношения Лайонела, Урсулы и Джерома вовсе не стали банальным любовным треугольником. Это была скрытая от обоих миров тайна, над которой возвышались монументы величию Гоеттрейдера. Причем в самом буквальном смысле – ведь в Сан-Франциско, где был рассеян пепел ученого, возвышалось изваяние ученого. Гигантский Гоеттрейдер держал в руках точную копию первоначального Двигателя, окруженного мерцающим вихрем, и смотрел куда-то вдаль…
После того как все благополучно покинули больницу – культю руки Джерома удачно прижгло тем самым энергетическим выбросом, который и отрезал ее, – было проведено расследование. Оно проходило под контролем федерального правительства и не получило никакой огласки, поскольку в то время начались наземные военные операции во Вьетнаме. Обстановка накалялась с каждым днем. Президент Джонсон готовился объявить, что он отправил во Вьетнам сто двадцать пять тысяч солдат, и, естественно, понимал, что сильно рискует. Помимо прочего, он вкладывал кучу средств в гонку вооружений с Союзом и уделял внимание космическим программам (Джонсон явно хот