С – ПОДРУГА.
В следующие несколько дней я узнаю, что именно во всей истории мои одноклассницы обсуждают чаще всего. Не то, что Лили пропала. Не карты Таро. А тот факт, что Лили была моей лучшей подругой, что я бросила ее и затем начала изводить, при всех пожелала ей исчезнуть, и теперь – судя по имеющимся фактам – та либо покончила с собой, либо сбежала так далеко от города, что наверняка погибла.
Понятно, что никто напрямую мне об этом не говорит. Но я ловлю обрывки разговоров, проходя мимо девочек в коридоре.
«… ее лучшая подруга!»
«… я лично никогда не видела их вместе, но Бекка ходила с ними в начальную школу и…»
«Их матери! Они до сих пор дружат!»
«Вы слышали! Что она сказала? Своей подруге? СВОЕЙ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГЕ?»
«… она всегда была еще той сукой, но как только начала привлекать к себе внимание этой всякой колдовской ерундой, совсем испортилась…»
«Ее ЛУЧШЕЙ подруге!!!»
Однажды после обеда я вижу, как вокруг моей сумки сгрудилась стайка первогодок, и я в ярости подбежала к ним.
– Вы чего делаете? – ору я, думая, что они хотят подсунуть мне что-нибудь вонючее вроде сгнившего яблока или рыбы.
– Н-н-ничего, – отвечает одна двенадцатилетняя девочка, заикаясь. – М-мы п-просто п-поспорили.
– Поспорили? О чем?
– Ч-что… п-прикоснемся к твоей с-сумке.
Так я поняла, что стала «популярностью» не только среди своего курса. Теперь обо мне знает вся школа. Я стала легендой. Мисс Харрис попросила меня быть особенно внимательной к младшим девочкам. Кто-то из них уже боится ходить в школу.
Но с младшими девочками я справлюсь. Меня беспокоят мои сверстницы и старшие. После пропажи Лили их родители буквально с ума сошли и запрещают им посещать город после уроков. У школьных ворот вдруг вырастает целая пробка машин – никто не хочет, чтобы их дочери ездили на автобусе. Когда я иду на собрание, меня толкает плечом и прижимает к стене старшеклассница.
– Мать у меня отобрала телефон, – говорит она. – Спасибо тебе, Чэмберс.
В пятницу возвращаются мои родители. Джо уже рассказала им о Лили, и я уже предвижу, что меня ожидает после школы. Сумки их наполнены различными сувенирами для меня: сережки в виде крохотных голубых изразцов, кремовые пирожные, слегка помятые при перелете.
– Мы не очень-то увлекаемся всеми этими… нью-эйджевскими штуками, – смущенно говорит папа. – Но я как-то зашел в одну из таких их лавок и увидел вот это.
Он вынимает длинную золотую нитку с черным кулоном и единственной красной бусиной.
– Продавщица сказала, что это защитный амулет. «Азабаче». Или гагат. Но мне больше нравится слово «азабаче». В Южной Америке такие дарят младенцам при рождении. Они защищают от сглаза.
– Спасибо, папа, – слабо улыбаюсь я.
Я представляю его разговор с продавщицей амулетов, и этого достаточно, чтобы наполнить мое сердце надеждой. Родители дома. Дела должны пойти лучше, ведь правда?
Отец надевает мне ожерелье на шею, и камень ложится на мою грудную кость. Я глажу пальцами гладкую поверхность черного камня размером с половину большого пальца и тут же вспоминаю о Ро.
В конце концов разговор переходит к О’Каллаханам. Мама уже посылала сообщение матери Лили из Португалии.
– Ты с ней говорила? – с надеждой спрашиваю я.
– Нет, – с глубокомысленным видом отвечает она. – В такие времена не звонят. Особенно если ты не родственник. Нужно дать людям время, но при этом они должны понять, что ты думаешь о них.
– Этой семье необходимо сочувствие, – говорит папа, качая головой.
– Этой семье необходима лазанья, – говорит мама, вставая, чтобы взять нашу самую большую сковороду.
Весь вечер я помогаю маме готовить лазанью. Натираю сыр, режу чеснок, хожу в магазин за листами теста. Утром она отвозит меня в школу на машине, и по дороге мы подъезжаем к дому О’Каллаханов. Вся недолгая поездка – всего три улицы, два поворота налево, и ты на месте – заставляет меня с тошнотой вспомнить о том, как часто я когда-то преодолевала этот маршрут. На роликовых коньках в стиле Барби, в кроссовках со светящейся подошвой, на солнечно-желтом велосипеде, который я так просила купить и который украли через два месяца.
Мы останавливаемся у их двойного дома, совершенно такого же, как и все дома на этой улице, за исключением того, что я провела в нем половину своего детства. Я держу две завернутые в фольгу лазаньи – одну мясную, одну вегетарианскую.
– Ручку и бумагу, – говорит мама.
Я отрываю листок из своей тетради на пружине и даю ей свою лучшую ручку. Она пишет что-то про то, что это нужно разогреть при температуре в 180 градусов, и добавляет, что она всегда «на связи», если что-то понадобится.
Подписывается она «С любовью, Нора Чэмберс», а затем оглядывается, долго смотрит на меня на заднем сиденье и добавляет «… и Мэйв».
13
Ведутся поиски Лили. Люди ходят вдоль берега реки и по пустошам с фонариками и собаками, которым дают понюхать предметы из ее одежды. Мама не разрешает мне пойти. Я слышу, как они с отцом спорят в своей спальне. Он считает, что так я почувствую себя полезной; она же считает, что это нанесет мне травму. То, что думаю я сама, не кажется им важным.
Отец ходит на поиски два вечера подряд и возвращается домой, когда я уже в кровати. Я слышу его шаги по скрипучей старой лестнице, а затем долгий усталый вздох, когда он входит в спальню.
На выходные приезжает мой брат Пэт, по дороге со свадьбы двух школьных друзей, и весь дом мгновенно отвлекается на его шутки. Я часто сижу в его комнате в кресле-мешке, показывая ему список песен на старой кассете.
– Ого, наконец-то, – говорит он, читая список и приподнимая бровь.
– Что?
– У тебя появляется вкус.
Он роется в своей коллекции винилов и достает большой квадратный альбом с рыжеволосой женщиной на обложке.
– Мэйв, пора тебе познакомиться с Дженни Льюис.
Я неожиданно погружаюсь в мир громких женщин с гитарами, о которых Пэт говорит так, как будто бы это были его бывшие подружки. Кортни, Пи-Джей, Кэрри и Дженни. Ким, Джони и почему-то Принс.
– Принс не был женщиной, – говорю я.
– Принс не был кем-то еще. Принс был просто Принс.
Каждый альбом и каждая песня, которые мне ставит Пэт, напоминают мне о Ро. Я хочу рассказать Пэту о нем, но не могу подобрать правильные слова.
Я ничего не говорю. Вместо этого с энтузиазмом вслушиваюсь в музыку, которую мне ставит Пэт, стараясь запомнить его слова, чтобы, возможно, повторить их Ро позже, в каком-то отдаленном будущем, когда Лили вернется, и когда мы тоже можем вернуться к нашим разговорам в автобусе. Пэт же, конечно, думает, что я внимаю ему, потому что у него великолепный вкус.
– Заходи, слушай в любое время, – говорит он, перебирая струны своей старой бас-гитары. – Просто ставь все на свое место, ладно?
Но потом Пэт уезжает, и снова наступает ужасная жизнь. Дни проходят в застывшей меланхолии, а нездоровый интерес ко мне в школе и не думает угасать. В очереди в туалет все стараются не заговаривать со мной. Просто поднимают брови и глядят сквозь меня.
Мой распорядок дня остался прежним: еду в школу на автобусе, посещаю уроки, возвращаюсь домой на автобусе. Но все как бы омрачено огромной тенью, все вокруг тусклое, как синеватый оттенок утиного яйца. Я постоянно натыкаюсь на плакаты о пропаже Лили, и каждый раз вздрагиваю, видя ее лицо на телефонном столбе. Ро я не вижу. Девочки в школе перестают задавать мне вопросы и вместо этого просто перестают разговаривать, едва завидев меня. Все это было бы совершенно непереносимо, если бы не Фиона.
Я начинаю обедать в классе для рисования на чердаке здания, где почти никто не бывает из-за холода. В среду Фиона тихо заходит в класс, садится и открывает контейнер с продуктами. Несколько минут мы сидим молча.
Наконец я не выдерживаю.
– Хорошо пахнет, – говорю я.
– Спасибо, – говорит она, немного краснея. – Мама взяла неделю выходных, поэтому сама готовит мне обеды.
– Здорово.
– Да… – отвечает она неуверенно. – Только вчера я принесла тушеную козлятину, и все об этом говорили, как будто бы я убила «Моего маленького пони».
В ее голосе заметна усталость. Я ее не виню.
– А что, здесь можно купить козлятину?
– Ну да. Мама покупает ее в ямайской лавке в городе.
– В городе есть ямайская лавка?
Фиона иронично улыбается.
– В городе полно лавок, о которых не знают белые.
Имя Фионы ирландское, фамилия английская, кожа смуглая, а терпение к той чуши, что несут другие, ограниченно. Я всегда завидовала тому, как прямо она ставит их на место, но от ее ответа мне становится неловко.
– Пахнет неплохо, – говорю я. – Хотелось бы, чтобы и мне готовила обед мама.
Она предлагает мне попробовать. На вкус великолепно.
У нас разное расписание, но мы начинаем обедать вместе в классе для рисования. Я раскатываю кусочки глины для лепки между пальцами, пока она раскрашивает шнурки розовыми, желтыми и синими фломастерами.
Я благодарна ей, что она не отвернулась от меня, как все остальные, хотя и не понимаю, какая ей от этого польза. Она симпатичная, талантливая и веселая.
А я? Я девочка, у которой были карты Таро и которая убила свою лучшую подругу.
– Завтра учительское собрание, – говорит она, продевая разноцветные шнурки в свои белые кеды. – Нас отпускают в час.
– О. Круто.
– Хочешь прогуляться в город? – спрашивает она как бы невзначай.
Вопрос походит на луч света, прорезающий серый туман. Фиона хочет быть настоящей подругой. «Послешкольной». «Городской». Я моргаю, глядя на нее недоверчиво.
Вообще-то я не полная идиотка. Не то чтобы меня раньше никогда не приглашали на вечеринку или прогуляться в город. Но меня всегда приглашали как часть какой-то группы. Я присутствовала на этих прогулках только потому, что кто-то говорил: «А давайте пригласим девочек из Бернадетты» или «Пригласите Мишель и ее подруг». Не помню, когда в последний раз кто-то хотел провести время именно со мной.