– «Если вы не терпите меня в плохом настроении, то не заслуживаете того, чтобы общаться со мной, когда я в хорошем». О да, идеально! Вставляю.
Неожиданно со стороны лестницы раздается яркий мелодичный звук.
Мама Фионы все-таки достала свой саксофон.
Я звоню своей маме, которая говорит, что заберет меня в одиннадцать. Перед этим я чищу зубы пальцами в туалете наверху, чтобы перебить запах алкоголя, и прощаюсь с семейством Фионы.
Мари крепко сжимает меня.
– Можешь остаться на ночь, если хочешь. Позвони матери, если она еще не выехала.
– Все нормально, – отвечаю я, улыбаясь. – Но я вернусь! Если примете.
– Приму всех, кто ест. Поэтому эти актрисочки не удостаиваются второго приглашения.
– Мам! – хмурится Фиона.
– Фифи, это правда.
К счастью, мама, похоже, не замечает, что я выпила полбутылки красного вина, или если замечает, то предпочитает не говорить об этом. По дороге она смотрит на меня слегка подозрительно, сведя брови, пока я возбужденно описываю родных Фионы, говоря, что нам следует проводить больше вечеринок дома. Мысленно я постоянно одергиваю себя, заставляю говорить медленно и не проглатывать слова, чтобы не показать своего опьянения. Мама молчит. Я даже слегка обижаюсь на нее.
– Знаешь, я думала, ты обрадуешься, что я пошла в гости в субботу. Под присмотром родителей.
Мама продолжает молчать. Мы сворачиваем к дому.
– Это такая замечательная семья, – продолжаю я. – И мама Фионы играет на саксофоне!
– Мэйв, – наконец обращается она ко мне, выключая зажигание. – Тут кое-какие новости.
Мое легкое опьянение мгновенно превращается в приступ тошноты.
– Хорошие новости? Плохие?
– Просто новости. Похоже, кто-то видел Лили тем утром, когда она пропала.
Мы сидим в машине, и мама пересказывает то, что ей поведала мама Лили. Примерно в пять утра в тот день, когда Лили пропала, молочник, совершавший свой обычный маршрут вдоль Бега, заметил очень высокую девушку с темно-русыми волосами в наброшенной на пижаму куртке. Она была не одна. Вместе с ней шла женщина с черными волосами. Молочник, привыкший натыкаться на различных странных персонажей в такую рань, помахал им в знак приветствия. Женщина отвернулась, скрывая лицо, но девочка посмотрела прямо на него. Судя по ее виду, она плакала.
– Молочник решил, что они, скорее всего, мать и дочь и что они, возможно, сбегают от домашнего насилия, – объясняет мама. – Поэтому он их запомнил. Они отложились у него в памяти, и он размышлял о них несколько дней. Он чувствовал себя виноватым за то, что не вмешался, не отвез в убежище или куда-то еще, поэтому и рассказал об этом случае, услышав описание Лили по радио.
– О боже, – говорю я, ощущая бурление в животе.
– Возникает вопрос, кто же была эта женщина. По словам молочника, Лили – или девочка, похожая на Лили – казалась расстроенной, но все же шла с женщиной вполне добровольно. И у нее с собой не было никакой сумки. Если это было запланированное бегство, то почему она не взяла с собой хотя бы зубную щетку?
Я предполагаю, что это риторический вопрос, но когда смотрю на маму, понимаю, что она ждет ответа. От меня.
– Боже, мама, откуда мне знать? Ты же знаешь, что мы уже давно не были настоящими подругами с Лили.
– Я знаю, дорогая, знаю. И хочу, чтобы тебя как меньше в это втягивали, но, к сожалению, ты единственная, кто очень хорошо знал Лили. Она очень замкнутый ребенок. Даже Рори, похоже, не знал, что происходит у нее в голове.
Я едва не спрашиваю: «Какой Рори?», забыв, что имя «Ро» известно лишь избранным.
– Не знаю, мам. Какого ответа ты от меня ждешь? Типа, что Лили бывает странной, но я не знаю, почему она следовала за незнакомкой по улице?
– Что насчет женщины? У тебя есть какие-то мысли, кем она могла быть? Лили с кем-то еще общалась, онлайн или еще как-нибудь?
– Мам, говорю же тебе, не знаю.
– Извини, просто… – она крепче сжимает руль, хотя двигатель уже выключен. – Просто когда мужчина вытаскивает девочку-подростка из кровати, то предполагается, что… сама знаешь что. Но когда ее забирает женщина…
Она смотрит сквозь ветровое стекло молча, часто моргая. Я думаю, неужели она вырастила пять детей и никогда не задумывалась ни о чем подобном. На мгновение я пытаюсь представить – каково это, быть ею. Думать, что ты знаешь все о том, что может представлять опасность для детей, но потом узнать что-то новое.
– Мам, – опускаю я руку на ее плечо. – Все будет в порядке, правда?
Она кивает и крепко обнимает меня.
– Пойдем в дом. От тебя разит вином.
Блин.
– И да, я не в восторге от этого. Но рада, что ты не бухаешь одна неизвестно где. Если хочешь выпить, то хотя бы постарайся, чтобы это было в доме, где есть по меньшей мере два родителя и по меньшей мере один саксофон.
Я плетусь по лестнице в кровать со стаканом холодной воды в руке, уверяя себя, что мне ни за что не заснуть. Но сразу же отрубаюсь, как только снимаю платье и кладу голову на подушку.
Вино погружает меня в тяжелое пьяное забытье, естественным образом переходящее в странные, нездоровые сны. Сны, в которых где-то на фоне постоянно присутствует черноволосая женщина, но всегда недоступная. Я никогда не могу посмотреть ей прямо в лицо. Вижу только урывками. Локон очень прямых черных волос, которые ни за что не завьются, даже если их намочить. Плотно сжатые губы, кожа без единой морщинки.
Я иду за ней по дороге, по которой шла с Ро – идущей вдоль реки Бег, спотыкаясь и крича, чтобы она обернулась. Мне хочется обратиться к ней, приказать что-то, но я не могу подобрать нужные слова. Кто она? Откуда она пришла? Я хватаюсь за эти вопросы, словно за острый край скалы, которая вот-вот обрушится. У нее явно есть какое-то занятие. Какое-то занятие в каком-то доме. Служанка? Повариха? Няня в яслях?
Наконец мы приближаемся к подземному переходу, в котором мы с Ро едва не поцеловались. Где он сказал, что ведьмы знают настоящие имена вещей. При этом воспоминании у меня в мозгу горящей кометой вспыхивает слово «Домохозяйка».
Женщина начинает оборачиваться, и я вижу изгиб слегка курносого носа и призрак улыбки. Мой рот начинает наполняться водой, грязной речной водой со вкусом грязи, металла и водорослей.
Я просыпаюсь от такой резкой боли в животе, что мне приходится неуклюже бежать в ванную, придерживая живот, чтобы внутренности не выплеснулись наружу.
Из меня извергается неоново-розовая рвота, кислая на вкус, и с каждым новым приступом я клянусь себе никогда больше не пить красного вина. Я сжимаю края унитаза, содрогаясь, пока из меня выходят куски почти непереваренного мяса. Мои густые вьющиеся волосы постоянно спадают, и к ним прилипают кусочки рвоты, словно брызги краски.
Полностью освободив желудок, я мою кончики волос под краном, чищу зубы и протираю лицо дорогой маминой жидкостью для умывания. Я уже почти в порядке, разве что голова пульсирует болью, отдающейся в черепе. Я все еще пытаюсь осмыслить сон, но это все равно, что переливать воду из одной ладони в другую. С каждым разом остается все меньше подробностей. Но чувство сохраняется. Женщина из карт забрала Лили. Она демон, призрак или ведьма, и она материализовалась благодаря моему раскладу, который я сделала Лили в пятницу, три недели назад. Именно ее видел молочник. Вот кто забрал Лили.
Туту воспользовался моим отсутствием и забрался на мою кровать. Он лежит, положив голову на лапы, участливо виляя хвостом. Я отодвигаю одеяло в сторону, и он погружается в него, своим собачьим чутьем понимая, что мне нужна помощь.
Я устраиваюсь в кровати поудобнее и выдвигаю ящик тумбочки, надеясь найти там «Нурофен-плюс». Мои пальцы нащупывают старые цветные карандаши, стикеры для заметок и вскрытые пакетики «Стрепсилс». Наконец я ощущаю нечто прямоугольное и массивное. Очень знакомых размеров и веса, но очень пугающее в данных обстоятельствах.
Карты из Душегубки вернулись.
16
На следующее утро, когда я спускаюсь вниз, на кухне сидят мама, папа и Джо с воскресной почтой. На столике стоит дымящийся кофейник. Джо читает приложение о культуре, папа свой еженедельник, мама журнал моды. Вся сцена такая уютная, и все они такие светлые, настроенные на одну волну. Как сказать им, что у меня каким-то образом снова оказалась колода карт, которую у меня конфисковали почти две недели назад? Как сказать, что Лили увел персонаж из этой же колоды карт?
И верю ли я в это сама? Можно ли в это вообще верить?
– Доброе утро, – строго говорит папа. – Надеюсь, с тобой не надо говорить о прошлой вечеринке. Судя по звукам, которые ты издавала в два часа ночи, ты усвоила урок.
– Да, извини. Честно, я выпила только стакана три. Не думаю, что красное вино для меня.
– Три стакана вина – это много, Мэйв. Это тебе не бутылка пива. Вино быстро ударяет в голову.
– Я понимаю, прости, – бормочу я снова и обращаюсь к маме. – Знаешь, те карты Таро, которые мисс Харрис…
Но продолжить я не успеваю, потому что, похоже, Джо тоже есть что сказать. Она неодобрительно смотрит на меня, морща нос в явном раздражении.
– Ты всех разбудила, – недовольно говорит она. – И вообще, откуда вы взяли вино? Вам что, его родители Фионы дали?
– Нет, – виновато отвечаю я. – Фиона стянула его со стола.
– Ну здорово. Значит, ты в первый раз пришла в дом новой знакомой и стянула выпивку у ее родителей. Прекрасное первое впечатление.
– Нет, я же сказала, что ее взяла Фиона.
– Ну замечательно, какое она сокровище.
– А тебе-то какое дело, Джо?
– Девочки, прекратите, – говорит мама. – Джо, это и вправду не твое дело. А ты, Мэйв, знай, что если бы не все эти обстоятельства с Лили, то сейчас бы тебе сильно влетело. Пока что считай, что это твое первое и последнее предупреждение. Всем все понятно? Всем?
– Как скажешь, – театрально заявляет Джо и снова утыкается в статью про культуру.