Он улыбается, явно довольный собой за то, что придумал такую метафору.
– Как если бы, если в один день я ударяю по тому, что должно нравится парням, и я думаю: «О, сторона парня победила». Но иногда побеждает девчоночья сторона, и ощущения странные, но мне это тоже нравится. Мои слова вообще имеют смысл?
– Нет, – говорю я, смущенная тем, что у кого-то бывают настолько подробные мысли о своем поле. – То есть, извини, да, конечно имеют. Просто меня настолько впечатлило, что ты так… думаешь о том, что для меня…
– Само собой разумеющееся?
– Да.
– Наверное, для тебя это кажется естественным. Я завидую, – отвечает он и замолкает, размышляя. – Хотя, наверное, нет. Не думаю, что завидую. Но чем больше я позволяю себе просто существовать, тем веселее становится. Так что я стараюсь не сомневаться в себе и не навешивать ярлыков. Стараюсь рассматривать все вокруг как… обсуждабельное.
– Обсуждабельное.
– Ага. Обсуждабельное.
Мы нервно смеемся, на разные лады обыгрывая странное слово. Потом наш смех угасает, и я слышу только всплеск воды оттуда, где волны встречаются с каменной стеной.
Я смотрю на Ро в восхищении за то, что он может так много знать о себе, и за то, что он, несмотря на все это, чувствует себя комфортно, даже если многого не знает.
Он смотрит на меня в ответ.
Я решаю на этот раз не прерывать зрительный контакт. Не менять тему. Доказать ему, что я могу понять его или, по крайней мере, сделать вид, что понимаю. Я задерживаю взгляд на нем.
– А когда ты представляешь себе автомат для игры в пинбол, – медленно и тщательно подбираю я слова, – то где в ней я, Ро?
– В каком смысле?
– На какой я стороне? Я бампер? Рычаг?
Я все же отвожу взгляд, а он смотрит на меня в замешательстве.
– Ладно, проехали, – говорю я, уверенная в том, что неправильно поняла метафору.
– Мэйв, ты не на машине, – говорит он, шагая ближе ко мне. – В последнее время…
Он слегка наклоняет голову, и я вижу кожу в промежутке между его воротником и школьной рубашкой. Вижу кусочек кожаного шнурка, на котором до сих пор висит мой розовый кварц.
– В последнее время ты «строго на двенадцать».
И целует меня. Слегка. Его губы холодные и полные, как свежая ежевика в чашке с белой эмалью.
Я не шевелюсь. Часть меня убеждена, что это лишь одна из его шуток. Что до тех пор, пока его губы плотно не прижаты к моим, он в любой момент может отойти и оставить меня задыхаться в недоумении.
Он отводит голову, словно проверяет, нет ли на моем лице… чего? Отвращения? Недовольства? Несогласия? В его взгляде вспыхивает беспокойство.
Я пододвигаюсь ближе к нему и нежно провожу пальцем по школьной куртке, по воротнику, по мягкой и теплой коже его бледной шеи. И все так же одним пальцем я поддеваю шнурок и вытягиваю розовый кварц, теплый как сердце.
– Я только что вспомнила, – бормочу я. – Только что вспомнила, что это должно означать.
Я тяну за шнурок, и Ро откликается. Его губы прижимаются к моим, его ладони обхватывают мое лицо. Я крепко держу камень в кулаке.
Я довольна, несмотря на то, что должна еще узнать про Ро О’Каллахана тысячи вещей, прежде чем понять, что он имеет в виду под автоматом для игры в пинбол.
25
Как и все идеальные моменты, этот тоже разрушают посторонние люди.
Парни, поедающие картошку фри у «Дизиз», начинают громко свистеть нам вслед. Ро обхватывает меня за плечи и оборачивается к ним. Я погружаю лицо в его шею, покрывая поцелуями теплую кожу и тая от восторга, что мне наконец-то можно так делать.
– Отвяньте! – кричит он.
– Не обращай внимания, – говорю я. – А то начнут еще картошкой кидаться.
Крики усиливаются.
– А мы думали, ты заднеприводный, Рори!
Он закатывает глаза.
– Да, давай пойдем отсюда.
Все дороги неминуемо ведут к подземному переходу. Ро держит меня за руку, время от времени поднося мою ладонь к своим губам.
– В субботу мы выступаем в «Кипарисе». Приходи.
– А удостоверение требуется?
Как-то я воспользовалась студенческим удостоверением старшей сестры Нив, чтобы попасть на концерт одного мальчика, который нравился Нив. Он играл каверы Эда Ширана и Джорджа Эзры в пабе, который был почти полностью заполнен отмечавшими Рождество бухгалтерами, и это был скучнейший вечер в моей жизни. Я прикусываю губу. Теперь никакой возможности взять удостоверение сестры Нив у меня нет, а Джоан и просить бесполезно.
– Нет, это для всех возрастов. Типа кабаре-вечер. Благотворительный, сбор средств для ЛГБТ-бездомных.
– Круто.
– Да, мы запланировали выступление несколько месяцев назад, но из-за Лили и всего остального совсем вылетело из головы. Вчера Мил написал, собираюсь ли я все еще идти.
– А ты собираешься?
– Честно говоря, в обычных обстоятельствах я бы отдал свою правую ногу за возможность выступить там. Но из-за всех этих дел дома я бы отдал и две ноги. Просто необходимо как-то отвлечься, проветриться.
Я киваю, и он улыбается.
– Хотя прямо сейчас меня и здесь кое-кто неплохо отвлекает.
– Да ты что.
Я целую его снова и снова, сама удивляясь своей новообретенной настойчивости. Прижимаю его спиной к каменной стене перехода и погружаю пальцы в его шевелюру. Мы стоим так несколько минут, ощущая, как вечер становится холоднее, как морозец начинает покусывать наши руки и лица, но в тех местах, где наши тела соприкасаются и словно приклеены друг к другу, по-прежнему тепло.
– Я провожу тебя, – говорю я.
– Не обязательно провожать.
– Нет, я хочу. Ты же всегда провожаешь меня.
– Все нормально, – говорит он, снова целуя меня в лоб.
Я внимательно вглядываюсь в него и различаю искру беспокойства в его улыбке.
– Тебе нужно домой.
– Ты не хочешь, чтобы меня увидели твои родители, да?
– Что? Нет, дело не в этом.
Я скептически гляжу на него, подняв брови.
– Ну ладно, отчасти в этом.
– Они… до сих пор винят меня?
– Конечно, они тебя не винят, Мэйв. Но они как бы… не слишком рвутся увидеться с тобой.
– Ну да. С чего бы им хотеть видеть меня. Я же идиотка, разрушившая жизнь их дочери.
– Не говори так.
– Это правда, Ро.
Я делаю шаг назад, укоряя себя. Да, я такая: дура или извращенка, паразитка, присасывающаяся к людям, а затем бросающая их, насытившись. Я взяла все, что могла, у Лили, а теперь забираю у Ро. Я отворачиваюсь от него и гляжу на реку, на тихую, спокойную воду в темноте.
Мы неловко опускаем руки. Он пытается еще раз поцеловать меня, но меня уже не подловишь на этом. Я теперь только думаю о том, как мы выглядим со стороны. Как беззаботные похотливые подростки, у которых мысли только, что о поцелуях. Прошло несколько недель, а Лили так и не нашли. Что я сделала, чтобы ее найти? Что делаю?
Он обнимает меня, гладя мои густые длинные волосы.
– Мэйв. В последнее время жизнь и без того сплошное дерьмо. Разве нельзя немного насладиться моментом, пока есть такая возможность? Постоянным горем ей не помочь.
Я слабо улыбаюсь.
– Я понимаю. Просто… Чем больше мы узнаем про эту Домохозяйку, тем сильнее я убеждаюсь в том, что если бы не я, она до сих пор была бы здесь.
– А будь из меня брат получше, может, она не ощущала бы себя такой одинокой. Можем так до скончания века играть в «может быть».
Я пожимаю плечами. Он гладит меня по щеке большим пальцем.
– Иди домой, поужинай. И хватит мучить себя.
Я иду длинной дорогой, не сворачивая по тропинке направо, как обычно делаю после школы. Я сворачиваю налево и иду в обход вдоль реки. Удивительно, насколько важным это место стало для меня в последние несколько недель. Когда-то это была просто дорога домой, а до этого – школьный проект. Я запускаю камешки и кидаю ветки, чтобы понаблюдать, как они тонут. Зеленые водовороты с пеной. Жестяные банки. Сигаретные окурки в заброшенном гнезде лысухи. Я обхватываю себя руками и думаю о поцелуе, о своем первом важном поцелуе, поцелуе с тем, кто мне небезразличен, от кого у меня бьется сильнее сердце и разогревается кровь. С первым человеком, который помог мне понять, что настоящее влечение— это не просто формула, это не вопрос, кто как выглядит и что о тебе думают. Это не математика. Это магия.
И мне хочется рассказать об этом Лили. Хочется рассказать ей, что ее брат стал для меня самым невероятным человеком на свете. Что я настолько ужасно втрескалась в него. Но, возможно, я больше не увижу единственного человека, которому я могла бы честно признаться в этом.
А что, если бы я и сказала? Она что, стала бы тыкать себе пальцами в глаза, а потом в насмешку говорить: «Фу, мой братец!»?
Нет. Только не Лили. Лили бывает разной, но в том числе и непредсказуемой. Она не скучная. Она не стала бы подражать персонажам американского ситкома. Я закрываю глаза и вспоминаю ее. Я воображаю, что она до сих пор здесь, и что мы до сих пор подруги, и что прошедшего года не было.
И в этот момент я вижу ее. Ее длинные пряди грязно-русых волос, ее слишком широкие, почти неземные глаза. Я мысленно заговариваю с ней, пока она сидит в своей типичной позе. С ней можно разговаривать часами, а она все так же будет рисовать и рисовать, отчего складывается впечатление, что она не слушает. Но потом она поднимет голову, задаст вопрос, и ты сразу же поймешь, что все это время она слушала очень внимательно.
– Дело в том, Лил, что я даже не могу сказать, то ли мы обе выросли и стали взрослее, то ли я стала другой, а он всегда был таким замечательным. Но я сильно подозреваю, что он всегда был таким замечательным, а я слишком тупой, чтобы это заметить.
– М-ммм, – мычит она, черкая по листу бумаги карандашом.
– И я понимаю, что для тебя это странно! Я знаю, что ты не хочешь слышать про своего брата! – распаляюсь я, расхаживая по ее комнате. – Но если бы ты влюбилась в одного из моих братьев, я бы нормально к этому отнеслась. Тебе, кстати, случайно никто из них не нравится?