– Что ты делаешь? Почему ты здесь?
– Ш-шш. Она спит.
– Что ты хочешь от меня, Аарон?
– Ш-шш.
Я отворачиваюсь, не желая смотреть ему в лицо. Проснись, Мэйв. Проснись же!
– На твоем месте я бы не спешил просыпаться. Там трудно. Трудно для таких людей, как мы.
– О чем ты?
Он снова принимается гладить ее волосы.
– Разве это не мило, Мэйв? Ты боишься ее больше всего на свете, а она всего лишь мой питомец.
Я закрываю глаза. Я больше не хочу смотреть на него.
– Я чую тебя, ты же знаешь. С первого раза. Я почуял тебя в лифте.
– Заткнись.
– Скоро будет интересно, – бормочет он. – Если ты выживешь.
Пятна радужного цвета перемещаются, и мои глаза распахиваются. Ванная до сих пор заполнена ослепляющим утренним светом, отражающимся от белых кафельных плиток. Меня всю трясет, зубы стучат, как будто у замерзшего персонажа в мультике. Его последние слова до сих пор грохочут эхом по моей голове, как брошенная в банку мелочь.
Скоро будет интересно. Если ты выживешь.
Я пытаюсь представить себя мертвой, стараясь сохранять спокойствие, насколько это возможно. Еще одна Харриет Эванс, или Хэвен, или Харри, или как там ее звали. Я представляю, что меня переживает сестра Ассумпта, самая старая женщина на свете, и как она перебирает четки, молясь обо мне перед очередной глупенькой девчонкой, отправленной прибираться в ее машине. «Такие, как Мэйв, обычно не попадают к Нему, поэтому я молюсь за нее, мой Бог – прощающий Бог…» и все такое.
Я начинаю невольно грызть ногти. Пот, которым я покрылась во сне, постепенно испаряется. Я ощущаю себя липкой.
Сестра А сказала, что такие, как Харриет Эванс, обычно не попадают к Богу. Девушка по имени «Небо» не попала на небеса. Я вспоминаю Фионуалу, ее стеклянные глаза, когда она говорила про Деву Марию, про Пражского младенца Иисуса. Как ей не хотелось брать в аренду магазин, в котором когда-то продавались религиозные подарки и сувениры.
Имена обладают силой. Это первое, что она мне сказала. Имена обладают силой.
Из глубины моей памяти начинает всплывать что-то грязное и странное, как будто вытягиваемое удочкой, подобно старому башмаку. Что-то скрытое под годами обучения в католической школе. Нечто, что я принимала как данность, в чем не сомневалась и о чем никогда не задумывалась.
Самоубийцы не попадают на небеса.
Может, в церкви уже так не считают. Может, в последнее время что-то изменили. Папа любит что-нибудь менять, делать ребрендинг католицизма, чтобы он выглядел свежим и интересным. Но так ведь было в течение долгого времени, не правда ли? Самоубийство было грехом в глазах Господа. Фионуала называла свою сестру «Небом», словно обращаясь в молитве к небесам.
Хэвен не погибла в ходе ритуала. Она сама себя убила во время ритуала.
Скоро будет интересно. Если ты выживешь.
Если. Если. Если.
Я обгрызла ногти до мяса, кончики пальцев ноют от боли. Что мне придется сделать, чтобы вернуть Лили? Чем мне придется добровольно пожертвовать?
Я хватаюсь за карты Таро, надеясь, что они дадут ответ.
– Вернет ли ритуал Лили? – спрашиваю я вслух, тасуя их и ощущая знакомый вес в руках.
Я вытягиваю карту. Семерка кубков. Странная карта – мужчина смотрит на кучу кубков, в каждом из которых находится свой символ. В одном драгоценности, в другом змея, в третьем кинжал. Дары и проклятья. Мужчина просто стоит перед ними, как кролик перед фарами мчащегося на него автомобиля судьбы.
Карта и раньше иногда встречалась в раскладах, и обычно она говорит о неспособности сделать выбор. Я пытаюсь применить ее к текущей ситуации, но мне кажется, что она не совсем здесь подходит. Совершая ритуал, мы точно делаем определенный выбор. Мы действуем; мы не просто смотрим на кучу кубков и ждем, пока мир сам что-то сделает за нас.
Я рассматриваю карту снова и пытаюсь подумать о ней в другом ключе. Мое внимание привлекает висящий над кубком кинжал, и я прижимаю его лезвие большим пальцем.
Может, речь идет не о выборе. Может, речь идет о том, что желаемое принимают за действительное. Может, мы просто воображаем, что есть разные варианты, когда на самом деле есть только один.
Жизнь за жизнь. Пожертвовать большим, чтобы получить большое. Ведь так же работает черная магия?
Я прикусываю губу и вытягиваю другую карту. Как только я вижу ее, то сразу же роняю на пол и немедленно прикрываю ногой.
– Нет, – шепчу я, глядя на пальцы ног. – Нет.
Я стучусь в дверь спальни Джо. Сейчас раннее субботнее утро, но она уже проснулась и сидит, подоткнув под себя две подушки, и читает книгу. По совету Гриффин она не посещала колледж целую неделю. «Но со мной все в порядке», – сказала тогда Джо. «Дело не в этом, – ответила Гриффин мрачно. – Я хочу сказать, что так будет… безопасней».
– Привет, – говорю я, стоя в дверях.
– И тебе привет, – говорит она, поднимая голову. – А ты рано. Тебе чего?
– Просто… хотела посмотреть, как ты.
– Ты замерзла?
– Да.
– Хочешь лечь рядом?
Я ничего не говорю, а просто прохожу по комнате и забираюсь в двойную кровать. Кровать уютная, простыни идеально белые и чистые. В отличие от меня Джо никогда не ест в кровати. Я всегда проигрываю битву с крошками от бутербродов.
– У меня нет подушки, – ворчу я.
– Могу поделиться своей.
Она поворачивается и берет меня под руку. Я кладу голову ей на грудь, прислушиваясь к глухому стуку сердца.
– Мы так не лежали с тех пор, как были маленькими, – говорит она. – Помню, ты так умоляла разрешить тебе спать со мной.
– А ты никогда не соглашалась. Гадина.
– И ты осуждаешь меня? У тебя были самые острые в мире ногти. И воняло капустой, когда пукала.
– Я не пукала.
При иных обстоятельствах мы начали бы спорить, но сейчас просто лежим, лениво перекидываясь фразами, и смотрим в потолок.
– Ты боишься? – шепчу я.
Она на мгновение замолкает и наконец отвечает:
– Немного.
– Того, что тебя снова могут побить?
– Да. И что для Сарры станет только хуже. И что… – ее голос слегка вздрагивает, – что хуже станет всем.
– В каком смысле?
– Я думаю, что многие из нас просто… приняли как само собой разумеющееся, что со временем становится только лучше. Прогрессивнее, понимаешь? Мы же живем в либеральной Ирландии, и все такое. Мне кажется, мы все в последнее время стали слишком самодовольными.
Она глотает и потирает пальцами нежную кожу под синяком.
– Мне кажется, это ответная реакция.
Я представляю, как на мою сестру кричат, преследуют ее, набрасываются на нее с кулаками. А потом по телевизору снова выступает Аарон, отвлекая ведущего и рассуждая о том, что у любой истории есть две стороны. Я прижимаюсь к ней покрепче, утыкаюсь лицом в плечо, стараясь не думать о Семерке Кубков и о другой карте, на которую наступила ногой. Карта Смерти до сих пор лежит лицом вверх на полу в моей комнате.
Я знаю о карте Смерти достаточно, чтобы понимать, что она не обозначает смерть.
Точнее, как правило, не обозначает.
– Эй, ты чего сопишь?
– Боюсь, – отвечаю я и добавляю: – Боюсь за тебя.
– Послушай, не надо ничего бояться. Мне повезло. У меня замечательная семья, замечательная подруга, я умная и симпатичная. Со мной все будет хорошо, – усмехается она.
– Но не со всеми.
– Нет, – соглашается она. – Не со всеми будет хорошо.
– Я люблю тебя.
Она смотрит на меня удивленно.
– С тобой все в порядке, Мэйв?
Я неубедительно киваю.
– Я тоже люблю тебя. Ты только не беспокойся об этом. К тебе это не имеет ни малейшего отношения. Просто старайся вести себя хорошо с теми, кто ранимее тебя. Держи глаза и уши открытыми. Сообщай вслух, если заметишь что-то нехорошее, ладно?
Я обнимаю ее и пытаюсь подобрать слова, чтобы сказать, что происходящее все-таки имеет кое-какое отношение ко мне.
Так постепенно движется день, угрюмый и тяжелый. Снег уже полностью растаял, но в воздухе остается влажность, противная и липкая. Мы договариваемся встретиться втроем у реки в полночь. К счастью для меня, мама с папой собираются в гости на ужин, а Джо едет к Сарре. Нападение, похоже, еще больше сблизило их. Вчера Сарра приезжала к нам, и они провели весь вечер в комнате Джо, свернувшись калачиком, как лисы. Надеюсь, они скоро съедутся. Джо это понравится.
Когда родители уходят, я крепко обнимаю их. Вдыхаю запах маминых волос. Ее духи пахнут как жидкое золото.
– Какие планы на вечер, Мэйв?
– Посмотрю кино у Фионы, – механически отвечаю я, думая, уж не последняя ли это ложь в моей жизни.
– А, вот как? Нужны деньги на такси обратно? Я бы подвезла, но мы вернемся поздно.
– Нет, я не вернусь домой, – говорю я и тут же удивляюсь. Почему я так сказала? – То есть я переночую у Фионы.
Скоро будет интересно. Если ты выживешь.
– Ну хорошо, – мама освобождается от моих объятий, чтобы положить телефон в свою сумочку.
– А почему бы тебе не оставить телефон дома? – бодро спрашиваю я. – Тебе же хочется, чтобы тебя никто не беспокоил?
Мне же не обязательно это делать, правда? Тем более что Лили даже не мертва. Домохозяйка ясно дала это понять. Просто она в ловушке. Мне не придется этого делать. Да я и не смогу.
Как вообще я смогу это сделать?
– Наверное, ты права.
Мама пожимает плечами и оставляет телефон на столике.
– Все в порядке, Мэйв? – спрашивает папа. – Ты как будто немного сама не своя.
– Все в порядке.
Они уходят, и я бесцельно слоняюсь по дому. Сейчас только семь вечера. Я провожу пальцами по бороздкам обоев, трогаю ногой плинтус. Ро был прав. У меня красивый дом. Забавно, что я не обращала на это внимания раньше. Странно, что я никогда не признавала эту неимоверную привилегию, достаток, любовь, в окружении которых росла. Вместо этого я была озабочена подругами и оценками, которых у меня не было. Все это кажется теперь таким детским. Я захожу в комнаты своих братьев и сестер, беру в руки разные вещи и кладу обратно. Полка Эбби с книгами Джейн Остин. Записи Пэта. Фигурки футболистов из старой игры Subbuteo Силлиана, приклеенные к его рабочему столу и покрытые пылью. Я ненадолго ложусь на кровать Джо и смотрю в потолок.