— От же ж, писявка, нажралася. Сначала вся из себя: пить она не может и вся из себя прынцесса. Видали мы таких прынцесс.
— Не говори, папочка. Ох, чую, натерпится Митенька с этой девкой, ох натерпится. Знакомы без году неделя — а она уже хавальник открыла: и живет у него, и на работу устроилась.
— А Митька, дурак, уши развесил!
— То ли еще будет.
Санькина мама, напротив, была в восторге от Димочки. Еще бы, с уходом дочери ее личная жизнь мгновенно наладилась, тело было удовлетворено, душа спокойна, что дочка со взрослым парнем живет, да и их приезд оставил самые радостные впечатления. Димон накупил потенциальной теще всевозможных подарков — от среднедорогого крема для лица до шоколадных конфет с ликером, в беседе с Любовью Андреевной демонстрировал свое глубочайшее уважение и серьезные намерения относительно Александры. Мама таяла и под конец визита расцеловала Димона в обе щеки и замучила объятиями Саньку, которая все время оставалась рассеянной и как бы непричастной к происходящему.
Незаметно прошел год их совместной жизни. Жизни довольно однообразной: работа, кухня, карты, видео, постель. Иногда наезжала мама Люба, совсем редко Катерина Васильевна с Митричем. Пара Димоновых друзей раз в два месяца, пара партий в дурака с Машкой. За все лето всего пять вылазок на пляж. Дожди, слякоть, совместный грипп с температурой и одинаковым осложнением на уши (кстати, очень сближает). Потом грянул первый банковский кризис. В городе вымерла половина из всех существующих финансовых учреждений, в том числе и то, где работали Санька с Димоном. Он остался в подвешенном состоянии, а ее сразу же пригласили в обменник другого банка. Конечно, не просто так, постаралась Машкина сестра, которая работала в отделе контроля банковской деятельности местного Центробанка. Как бы то ни было, уже через неделю после сокращения Санька сидела в самом известном казино города и бойко меняла валюту. Димон же перебивался случайными заработками. Наступил момент, когда стало нечем платить за квартиру. Санькиной зарплаты не хватало, чтобы снимать квартиру и покупать еду. Так сам собой встал вопрос о переезде к Димоновым родителям. Санька изо всех сил сопротивлялась, предлагала снять квартиру подешевле, на окраине, но долгие вечера расчетов показали: жить им надо на бесплатной территории. Когда они объявили маме Любе, что деньги кончились и они съезжают из своего гнездышка, у той было настолько жалобное лицо, что сомнений не оставалось: единственный путь — в Колосково.
Неверно было бы предположить, что Катерина Васильевна и Митрич были недовольны этим переездом. Наоборот, они летали на крыльях. Вот оно, развлечение в их скучной жизни: девка сына — не жена, не невестка, не мать их внуков — просто девка на птичьих правах. Возбуждение было так велико, что первую неделю они даже к ней не придирались. Ходили по дому без всякой цели и потирали руки, многозначительно переглядываясь. Да и Санька первое время старалась носу не показывать из крохотной Димоновой комнатенки, где места хватало только на раскладной диван и комод с телевизором. Она жила, прислушиваясь и присматриваясь. Откуда-то из раннего детства она четко усвоила мысль, что в чужой монастырь со своим уставом соваться по меньшей мере глупо. А по большей — опасно. Это было тяжело после года полновластного хозяйствования на собственной кухне, но Санька честно старалась, вплоть до того, что мысленно фотографировала месторасположение всех предметов, чтобы, беря их, всегда класть на место с точностью до миллиметра.
Но старания были напрасны. Началось с того, что Саньке была адресована претензия о неучастии в общественно полезных делах, например мытье посуды. Санька, всегда старавшаяся убирать за собой и Димоном, стала убирать за всей семьей. Но вскоре возникла следующая претензия, которая заключалась в недовольстве ее чрезмерным участием в общественно полезных делах, а то «уже хозяйку с кухни выжила». Саньку это поставило в тупик. Она стала лихорадочно размышлять, что же сделала не так, где проявила бестактность и нечуткость. Где разумная грань, золотая середина, которой она должна придерживаться? Но никакой разумной грани не было, не было ни капли логики в этой кухонной войне, как и во всех кухонных войнах. Саньке это предстояло понять, лишь набравшись опыта. Пока же она изо всех сил балансировала на грани скандала, стремясь сохранить видимость хороших отношений.
Тем временем Димон подвизался в перегоне машин из ближнего зарубежья для косвенно знакомых братков. Середина девяностых — золотая эпоха подержанных иномарок. Машины гоняли из Польши, Германии и Голландии. Прибыли — фантастические. Поначалу этим занимались все кому не лень, но постепенно несколько крупнейших околобандитских структур подмяли этот бизнес под себя, «купив» таможню и устранив конкурентов. Первую машину Димон пригнал самостоятельно, заняв деньги у друзей. Выгодно ее продал, отдал долг, купил Саньке шубу из нутрии и, воодушевившись первым успехом, решил продолжать, тем более что ему как раз хватало денег на закупку следующей машины. Мысленно подсчитывая барыши с продажи этой следующей, он попал в поле зрения одной из таких структур, которая через своих представителей дружелюбно намекнула ему, что работать надо либо на них, либо никак. Поняв, что надо делиться, Димон вздохнул и стал работать на них. Барыши были несоизмеримо ниже, чем он рассчитывал для себя, но все лучше, чем жить на одну Санькину зарплату.
В одну из таких Димоновых поездок Санька тихонько сидела в их комнатке и вязала крючком нарядные прихватки, подвывая под нос песенку, звучащую по телевизору. Дверь без стука распахнулась, и на пороге появилась Катерина Васильевна.
— Что ты, Сашенька, от нас спряталась? Пошла бы, посидела со стариками, чаю попила. А то совсем как неродная.
Внутренне сжавшись, Санька послушно прошла на кухню и села за стол напротив Митрича. Катерина Васильевна поставила перед ней дымящуюся чашку и присела рядом, уютно подперев рукой щеку. Повисла неловкая пауза. Санька вопросительно посмотрела на Димоновых родителей. Они выжидающе смотрели на нее. Первым прервал молчание Митрич:
— Дак кто, говоришь, твоя мать-то?
— Закройщица в ателье.
— А батя?
— У него палатка на автовокзале.
— Что, вместе не живут?
— Они развелись, у него другая семья. — Санька недоумевала, все это было уже сто раз рассказано. Но Митрич крякнул и поцокал языком, словно слышал все в первый раз и это его чрезвычайно впечатлило. Слово взяла Катерина Васильевна и сразу с места в карьер:
— Сашенька, скажи, голубушка, что ты хочешь от нашего сына?
— Хочу? А что я хочу?
— Вот я и спрашиваю, что ты хочешь от Митеньки?
— Да ничего…
— Вы странно живете. Не расписываетесь. Я думала, Митенька против, но он сказал, что против ты. Я этого не понимаю.
— Не уважаешь нас? — внезапно вскипел Митрич. — Жрешь у нас, пьешь, спишь, как дома, а замуж — нос воротишь?
Санька, разинув рот, дико уставилась на него.
— Че рот раззявила? Строит из себя, б…
— Папочка, папочка… Митрич! — Катерина Васильевна повысила голос, и муж умолк. — Успокойся, папочка. Сашеньку совсем напугал. — Она повернулась к ошалевшей Саньке и певуче продолжала: — Пойми, голубушка, мы родители и хотим знать. Митенька уже взрослый человек, ему пора иметь семью, детей. Не обижайся, но, нам кажется, ты не очень подходящая пара для него. Ему нужна хорошая девушка, добрая, а ты — себе на уме. Никто не знает, что ты задумала.
— Ничего я не задумала, — пробормотала Санька. Она решительно не могла найти нужных слов, просто не представляла, как себя ведут в таких ситуациях. Больше всего ей хотелось вскочить и бежать — очень быстро и без оглядки. Такую возможность ей немедленно предоставил Митрич.
— Ничего не задумала? Ну тогда греби отседова, чего сидишь тута? — дыхнул он ей в лицо прокисшим чесноком.
Санька отшатнулась. Перевела взгляд на Катерину Васильевну, ожидая, что та опять скажет что-нибудь вроде «папочка, не пугай Сашеньку», но та молчала и откровенно торжествующе смотрела на нее. Санька встала и пошла в комнату на деревянных ногах. Там огляделась невидящим взглядом, еще не понимая, что же ей делать. С кухни доносились обрывки голосов: «Митеньке скажет», «ну и пущай говорит, я, что ли, не хозяин?», «Петровны дочка — такая красавица», «сидит здеся, как у себя дома», «гляну-ка в шкатулку, все ли золото цело». Санька послушала немного, потом закрыла ладонями уши, зажмурилась и зашептала: «Нет-нет, это не про меня». Усилием воли встряхнулась, вытащила из угла свою сумку и стала быстро-быстро кидать в нее вещи дрожащими руками. Лихорадочно натянула пальто, ботинки и пулей вылетела из дома.
Уже на полпути к железнодорожной станции она вспомнила, что оставила в ванной все свои кремы, расчески, шампуни и зубную щетку. Замедлила было шаг, но потом одумалась и бросилась бегом. Электрички ходили часто, и уже через полчаса она стояла на автобусной остановке на привокзальной городской площади. Стояла и думала: как же явиться на глаза матери? Что сказать? Почему-то правда показалась ей такой неправдоподобной, что просто необходимо было выдумать какую-то историю. Дома еще никого не было, и Санька принялась бесцельно бродить по квартире, рассеянно беря в руки то одну знакомую вещь, то другую. В голове было пусто, никакой правдоподобной истории не придумывалось, и она решила сказать правду. Мелькнула идиотская мысль: «Может, мама хоть пожалеет?»
Любовь Андреевна пришла довольно поздно под ручку с мужчиной и в хорошем настроении. Она кокетливо смеялась в коридоре, говорила что-то деланно — капризным, как у маленькой девочки, тоном, мужчина в ответ что-то басил, и оба снова заливались колокольчиковым смехом. Однако, когда мама переступила порог комнаты и увидела перед собой бледную и задумчивую дочь, ее милое настроение рассеялось, как дым.
— Сашенька, в чем дело?
За ее спиной возник мужчина, который, даже на непридирчивый Санькин взгляд, был по меньшей мере лет на пятнадцать мо