ложе матери. Его лицо можно было бы назвать симпатичным, если бы не бугристая, изрытая оспой кожа. Мужчина оценивающе осмотрел Саньку с головы до ног, задержал взгляд на груди под лопающимся от натяжения свитером, подмигнул и довольно осклабился. Санька вздрогнула от отвращения. «Еще немножко, и я стану ненавидеть всех людей», — подумала она и решила больше не обращать внимания на этого упыря.
— Мам, меня выгнали Димкины родители. Он еще не вернулся. Я поживу, пока он не приехал и не снял квартиру.
— Э… Поживешь?… — Мама беспомощно оглянулась на упыря, тот пожал плечами. — Конечно, доча, поживи. А у меня такая новость, — ее глаза загорелись от воодушевления, — представляешь, мы с Юрой уезжаем за границу. — Она нежно взяла упыря за руку и продолжала, глядя уже на него влюбленным взглядом: — Юра работает в фирме, посылающей людей на заработки в Европу. Мне он нашел место в Греции, горничной в гостинице. Пока я там буду по туристической визе, подзаработаю денег, — она многообещающе подмигнула Саньке, — он оформит все документы, и мы переедем к нему в Голландию. И поженимся.
— А почему сразу не поженитесь? — немного агрессивно спросила Санька.
— Потому, лапушка, — развязно ответствовал Юра, — что это может помешать оформлению документов на жительство.
— Ну, вам виднее.
— Наверное, виднее, я в этом бизнесе уже пять лет. — И он с мягкой укоризной посмотрел Саньке в глаза. Потом продолжал, обращаясь уже к матери: — Ладно, Любушка, я тогда пошел. Завтра мы едем сама знаешь куда, не забыла? Ну и хорошо. Пока, любимая. — Он с чмоканьем присосался к материному рту, а когда отлепился, одарил Саньку похабнейшим взглядом и даже еле заметно провел кончиком языка по губам. Ее передернуло, и она поспешила отвернуться. Юра, напевая, скрылся за дверьми.
Любовь Андреевна, явно стесняясь, посеменила на кухню и принялась там шумно возиться, рассказывая дочери что-то незначительное преувеличенно — бодрым голосом. Санька вполуха слушала с нарастающей тревогой. Неужели и здесь проблемы? Господи, почему нельзя просто нормально жить, не мучая и не обманывая друг друга?
— Мама, — Санька возникла на пороге кухни, и Любовь Андреевна вздрогнула от неожиданности, — мама, не связывайся с ним. Неужели ты не видишь, что этот человек… плохой, черный.
— Уф-ф-ф, какая чушь. Александра, с какой стати ты берешься мне советовать? Я жизнь прожила и, наверное, лучше в людях понимаю. Разбирайся лучше с собой. Что у вас там произошло?
— Ничего. Не сошлись характерами. Димка приедет, и все наладится, не беспокойся.
— Ну и хорошо, — поспешила подытожить мама, обрадовавшись, что разговор свернул с неприятного направления. — Будешь кушать? У меня блинчики с капустой.
Димон приехал через два дня и, едва заглянув домой, сразу отправился к Саньке.
— Да не парься, все нормально! Я с этой машины прилично наварил. Можем снять хату на полгода вперед, а там уже как-нибудь. Сань, не парься, говорю! Забей! Я прекрасно знаю своих родителей. Помню, как они укатывали Наташкиного мужа. Если они с тобой так, то я вообще с ними общаться не буду. Пошли они! Сами проживем, ничего.
После недолгих поисков они нашли однокомнатную хрущевку с телефоном в центре, почти такую же, как и первую. Даже мебель похожа. Когда явились к Саньке забирать ее вещи, их ждал неприятный сюрприз.
— Все, Сашенька, все, — рыдала мать. — Тысячу долларов! Все, что было, даже больше. Пятьсот долларов моих: то, что я накопила за последние два года. И еще пятьсот заняла. Триста — у бабки твоей. Еще двести — у Витьки, представляешь? Даже у него заняла! Господи, какой ужас! Что же мне делать?
— Я его найду! Прирежу ублюдка! — кипятился Димон, хотя прекрасно понимал: Юру сейчас найти можно разве что в Греции, да и то вряд ли.
У Саньки, конечно, вертелось на языке: «А-а-а, я ж тебе говорила!», но она подавила неуместное злорадство, обняла мать и погладила по голове, как в детстве:
— Не плачь, мам, ну не плачь. Мы дадим тебе пятьсот долларов. Димка прилично наварил с этой машины…
Квартиру они все-таки сняли, хотя у них не хватало денег даже на еду. Благо, была машина — по вечерам Димон стал шоферить. Санька изучила газеты бесплатных объявлений, выяснила месторасположение всех оптовых складов в городе и ездила затариваться картошкой с макаронами за тридевять земель, на окружную дорогу. Кое-как дотянули до Нового года. Утром тридцатого декабря, отпуская Саньку с круглосуточной смены, директор обменника, уже в подпитии, изумился:
— Ты что, Александра Викторовна, хочешь сказать, что деньги свои здесь не крутишь?
— Как это?
— Етить твою… Слушай, пока я добрый.
Санька слушала и светлела лицом. И как это она сама не додумалась? Все так просто! То-то ее сменщики ходят довольные, как зажравшиеся коты. Действительно, почему бы не обманывать банк, если он платит им такие копейки? И первый махинатор здесь — директор обменника. Будучи человеком нежадным и великодушным, он делится со всеми работниками, закрывая глаза на их махинации. На следующий же день Санька охотно согласилась посидеть вместо занятого коллеги и влегкую заработала за полдня сумму, позволившую накупить всем родным и близким подарки, а также составить настоящее новогоднее меню к праздничному столу. Димон, явившийся только к десяти часам, устало выкладывал из кармана выручку, по ходу рассказывая свои приключения:
— …два мордоворота. Я даже испугался, такие серьезные ребята. А оказалось — ничего, спортсмены какие-то. Вот, Ляксандра, тебе припас кое-что… — и трепетно извлек из внутреннего кармана маленький нарядный пакетик в золотую звездочку. В нем оказалась тушь, увеличивающая объем ресниц, которую так усердно рекламировали по телеку, и дорогая помада брусничного цвета. Санька ахнула и принялась тут же краситься. Димон с любовью наблюдал за этим, пока Санька не опомнилась:
— Чего это я? Для тебя тоже кое-что есть. — И вытащила из своей сумки коробочку, элегантно запакованную в серебристо — зеленую полосатую бумагу. В коробке оказался набор: кошелек, ремень и ключница из блестящей черной кожи. Димон недавно потерял (или украли?) кошелек, и подарок был как нельзя более актуален. С восхищением он рассматривал это сокровище, гадая, откуда у нее столько денег. Он примерно представлял, сколько это может стоить. Санька взяла его за локоть и торжественно ввела в комнату с обильно накрытым столом, горящими свечами и мигающими гирляндами на маленькой искусственной елочке. Узрев на столе бутерброды с красной икрой и целый ассортимент копченостей, он не выдержал:
— Санька, ты че? Ограбила кого?
Она рассмеялась и в двух словах поведала о своем нечаянном обогащении. Димон слушал и мрачнел.
— Ты, слышь? Поосторожнее. Если заметут, достанется не директору, а тебе, поняла?
— Да ладно, там все давно свои дела улаживают, кроме меня. Я, как всегда, самый тормоз. И никого не замели. Но я осторожно, ты не бойся. Давай сядем и забудем про всю фигню. С Новым годом тебя!
Санька действительно была осторожна, и поэтому ее не замели. После праздников грянули проверки, и несколько особо жадных голов полетели. Но ее это не зацепило. Спасли интуиция, осторожность и, в кои-то веки, везение. После проверок пришлось потуже затянуть пояса, но со временем все успокоилось, и Санька потихоньку снова стала крутить небольшие суммы. Другого выхода у нее не было: гонять машины становилось чем дальше, тем невыгоднее, и частенько Димон оставался без заказов, пытаясь заработать извозом. Извоз тоже не всегда спасал: иной раз расходы на бензин превышали прибыль. Одним словом, Санька нечаянно оказалась главной кормилицей. Видимо, почуяв это, приехали мириться Катерина Васильевна с Митричем. Были разные слова из серии «доченька», «мы ж сердцем болеем», «лишь бы вам было хорошо» и т. п. Были трехлитровые банки соленых огурцов, помидоров и квашеной капусты, а также целый рюкзак разнообразного варенья. Санька с Димоном милостиво приняли дары, но переезжать обратно наотрез отказались, равно как пресекли на корню тему о «создании семьи». Они до сих пор были не расписаны, и Димон даже не пытался заводить об этом разговоры, чтобы не ругаться с Санькой и самому не расстраиваться. Сама же Санька находилась при своем мнении. Димону она говорила, что еще не время, надо самим встать на ноги, а подруге Машке жаловалась:
— Не могу, Маш. Ну, живем вместе, ну, привыкли уже друг к другу, притерлись. Но все кажется, что надо подождать, что мое место не с ним. И детей от него иметь не-хо-чу!
— Мне просто парня жалко. Нормальный ведь мужик и к тебе хорошо относится. Вы уже три года вместе. Долго он еще протерпит?
— Знаешь, что удивительно? Всем его жалко. Всем он нравится. Такой добрый, такой душевный. А на самом деле он не такой! Он себе на уме! Мне говорит: я, мол, с родителями общаться не буду, я тебя в обиду не дам, — а сам ездит к матери и меня еще попрекает, если я о них плохо отзываюсь. А как мне о них еще отзываться?
— Да ладно, ладно, ради Бога, — Машка испуганно замахала руками. — Только вот… не он же тебе голову морочит, а ты ему. Поэтому жалко его. И тебя тоже, но его жальче.
— Не люблю я его, Маш. Притерпелась, даже в постели нормально стало, но знаю — не мое. Все думаю: вот-вот должно что-то произойти. Такая иной раз тоска берет. — Санька тяжело вздохнула, потом вдруг мечтательно заулыбалась. — Охранник один в казино все вертится вокруг, приглашает куда-нибудь. Симпатичный.
— Да-а? А ты чего?
— Как я пойду, если Димон за мной каждый раз заезжает? Да и не в этом дело. Все равно бы никуда не пошла. Не смогу я ему изменить. — Она снова тяжело вздохнула.
— Какая разница, если не любишь?
— Большая. Пока я с ним живу — не смогу изменить.
— Так уйди от него, блин!
— Не могу. Жалко.
— Тьфу! Как поговорю с тобой — одна каша в голове.
Еще через год у Саньки начался, с позволения сказать, карьерный рост. Ее пригласили в кассу самого банка. Зарплата там была несоизмеримо больше, чем в обменнике, но о левых деньгах не могло быть и речи. Поначалу Санька наотрез отказалась. Никакая зарплата не сравнится с дивидендами от ее собственных денег, вложенных в валюту. Но в то же время прошел дурной слушок о том, что вот-вот примут закон и все обменники закроют, валюту можно будет менять только в банке и только по предъявлении паспорта. Не то чтобы Санька поверила такой глупости, но немного призадумалась о будущем. Да еще Машка капала на мозги: иди в банк, учись на экономиста, делай что-нибудь. Димон с советами осторожничал. В принципе, он думал как Машка, но время было не очень подходящее, чтобы отказываться от реальных денег в обмен на какие-то перспективы. Лавочка с машинами прикрылась, и он был счастливым безработным, который днем учился дома кулинарному искусству, а вечером пытался подшабашить на еле живом «опельке» (наследнике мирно усопшей раздолбанной «мазды»). Думала Санька отчаянно долго, так что завкассой, толстая и усатая Эльвира Иосифовна, начинала уже нервничать. Тогда Димон сказал: «Соглашайся» — и она согласилась. Димон, в свою очередь, согласился уступить воззваниям своего отца и пошел ментом в ведомственную охрану Колосковского мясокомбината. И тоже не денег ради, а в