клое небо в окошке заслонила чья-то лопоухая голова.
— Привет, Саша. Как твое ничего?
А, этот… Как его? Дима. Давненько не было. Со времен первого наплыва мужского внимания, когда она только начала работать в автовокзальной палатке, пожалуй, он один и остался: иногда заходит что-нибудь купить и поболтать. Все время приглашает погулять, каждый раз получает насмешливый отказ, но ничего — не унывает. Навещает примерно раз в месяц. Последний раз заходил в самом начале Санькиного знакомства с Валерой, она его довольно резко тогда отшила. Думала, больше не придет. Явился, голубчик. Голос деланно удалой, искусственные нагловатые нотки, а смотрит глазами побитой собачонки, просительно и выжидающе. Господи, надо же иметь такие уши. Аж светятся.
— Слышь, Димон, — развязно сказала Санька, — а деньги у тебя есть?
— А что? — насторожился Димон, ожидая от нее привычной колкости.
— Что-что. Есть, говорю, или нет?
— Смотря на что.
— Чтоб напиться.
— На это хватит.
— Напиться хочу.
— Есть, есть…
— Чтоб блевать. Чтоб валяться.
— Ну, зачем же так?
— Именно так!
— Во сколько работу заканчиваешь?
— В восемь. Нет, можно и в семь.
— Я зайду.
В восемь часов вечера Санька уже сидела в дешевом кабачке с явными пережитками советского прошлого и глядела на Диму мутными глазами. Она еще не валялась, но успела привести себя в довольно жидкое состояние.
— Давай еще, наливай.
— Эй, эй, не гони, подруга. Ты как прям с цепи сорвалась. Случилось чего?
— Случилось. Мать из дома выпирает, у нее, вишь, хахаль завелся. А дочка, блин, мешает. Дочке уже девятнадцать лет, ей пора очистить помещение.
— Ничего себе, родная мать? Ну ты бедолага.
— Не то чтобы прогоняет. Так, намякивает. Смотрит искоса. Что за жизнь? — И Санька, неожиданно и для Димона, и для себя, бурно разрыдалась.
— Сань, Сань, ты чего? Ты, того… Не надо, слышь? — Он беспомощно поморгал, подсел рядом и попытался обнять.
— Не трогай меня! — Она дернулась, отпихнула его и чуть не снесла со стола свою тарелку с нетронутым салатом.
— Ладно, ладно. Ты, это… Хочешь со мной жить? Я, правда, сейчас с родителями, но сниму квартиру, только скажи.
— Квартиру снимешь? Ты кем хоть работаешь?
— Охранником в банке..
— В ба-а-анке? Каком банке? — Санька оживилась было, но сразу сникла. — А, какая разница. Так что, платят, говоришь, хорошо?
— Нормально, хватает. Могу и тебя устроить, если хочешь. У меня кадровичка знакомая, а они как раз новые обменники открывают.
— Спасибочки, нас и здесь неплохо кормят. Знаешь, кто хозяин палатки? Мой отец.
— Так чего он тебе с жильем не поможет, если такой богатый?
— Да какой он, на фиг, богатый… Одна палатка, и та еле-еле… — Санька сделала неопределенный жест рукой и потребовала: — Ну, наливай же ты! — Опрокинув очередную рюмку, поморщилась и продолжила: — Твое предложение, конечно, очень своевременно. Но если мы будем вместе жить, то придется трахаться?
— Наверное, придется, — засмущался Димон.
— Ну и что? Трахаться так трахаться. Почему бы и нет? — И звонко оповестила почтенную публику: — Я хочу трахаться!
Дима втянул голову в плечи и стал быстро-быстро оглядываться, при этом лицо у него приобрело странное выражение: рот растянулся до ушей, но глаза бегали затравленно.
— Саша, ты чего? Не кричи так! На нас уже смотрят.
— Ну и пусть смотрят! Я хочу… — окончание фразы она промычала в широкую ладонь Димона, которую он мягко, но плотно припечатал к ее рту.
— Пора тебя изолировать от общества, подруга, — подытожил он и отвез ее домой на такси.
Назавтра Дима пришел в палатку в семь часов вечера. Санька пригласила его посидеть, пока она закрывается. Заварила чаю, достала черствое печенье и стала не спеша собираться. Все было довольно мирно: Димон курил, рассказывал анекдоты, Санька даже снисходительно посмеивалась, но, на беду, явилась Лариса Сергеевна.
— Эт-то что такое? Эт-то кто такой?
— Это Дима.
— А что Дима делает в палатке, рядом с кассой? И почему ты собираешься раньше времени? И почему он здесь курит? И что ты вообще себе позволяешь?
Санька, игнорируя Ларису Сергеевну как явление, продолжала неспешно собираться. Дима почувствовал себя немного неловко и вежливо вступил в разговор:
— Я просто зашел забрать Сашу. Думал, она в семь закрывается, поэтому вот… Не беспокойтесь, я могу выйти, подождать на улице.
— Можешь, так выйди! Потом будем удивляться, почему денег в кассе не хватает. Шастает всякая шантрапа!
Димон, конечно, не был похож на министра культуры, но и назвать его шантрапой было слишком. Это был среднего роста, крепкого телосложения двадцатипятилетний мужик, одетый вполне прилично, хоть и не дорого. Лицо с крупным носом, широким ртом и маленькими, немного дремучими глазами, было абсолютно некрасиво, но в нем не было ничего уродливого или ущербного. И вполне понятно, что такой мужик, отслуживший в армии, отучившийся в среднем мореходном училище, проходивший несколько лет в море и работающий охранником во вполне респектабельном банке, мог обидеться на определение «шантрапа» и подозрение в воровстве. Димон обижался так же, как обижаются подобные ему люди:
— Ты, прошмондовка тупорылая, кошелка старая, курва трипперная! Ты че только что сказала?
Санька звонко расхохоталась, а Лариса Сергеевна пошла пятнами, издала тонкий визг и пулей выскочила из палатки. Через пять минут она влетела обратно с вокзальным милиционером Пал Петровичем.
— Вот! Этот! Пришел грабить! А она! Его! Навела!
Пал Петрович знал Саньку и даже когда-то с ней заигрывал. Он вопросительно посмотрел на «наводчицу», та в ответ покрутила пальцем у виска.
— Я те покручу! — мгновенно отреагировала Лариса Сергеевна. — Тварь! Вылетишь отсюда, как пробка! Отец выгонит тебя поганой метлой! И давно пора!
Милиционер для порядка строго обратился к Димону:
— Ваши документы.
— Пожалуйста. Всегда при мне. За девушкой зашел, за любимой. А тут тетя ненормальная.
— Разговорчики.
— Так точно!
Тем временем Лариса Сергеевна вытащила из сумочки мобильный телефон размером с телевизор «Шилялис» и, значительно взглянув на всех, потыкала в кнопочки.
— Але. Витя! Тут такое! Твоя Александра мужиков в палатку таскает. Я тут пришла, а он расселся и курит, смотрит, как она кассу собирает. Я его попросила выйти, так он меня чуть не убил! Да! А я тебе сколько раз говорила? Ты же меня не слушаешь. Не просто так, а я настаиваю! Не хватало, чтобы нас еще ограбили и закопали здесь.
Пал Петрович покосился на Ларису Сергеевну, отдал Димону документы и сердито сказал:
— Очистите помещение.
После чего вышел из палатки и пошел очень быстро, не оглядываясь. Лариса Сергеевна, пряча трубку в сумочку, крикнула:
— Куда же вы, товарищ милиционер?! — И, обращаясь к Саньке: — Сейчас отец приедет, он разберется. А пока выметайтесь отсюда.
Нарушители сидели на скамеечке рядом с палаткой и весело болтали, когда приехал отец. Санька с улыбкой подалась ему навстречу и начала:
— Пап, слушай, ну она дает…
— Александра, это ты послушай. — На пороге палатки появилась торжествующая Лариса Сергеевна и одобрительно закивала. Отец, даже не глядя в сторону Димона, продолжал: — Мы многие твои выходки терпели, но это уже перебор. Ты прекрасно знаешь, что посторонним нельзя находиться в палатке. Ладно, когда это была твоя старая подруга, я закрывал глаза, хотя тоже не следовало бы. Но сейчас!
— Да я не собирался там сидеть, — вступился Димон, — я зашел, чтобы ее забрать, думал, что она до семи…
Перебив его на полуслове и по-прежнему не глядя в его сторону, отец продолжал:
— Я знаю, что у тебя не сложились отношения с Ларисой Сергеевной, но это не дает тебе права ей грубить. Она все-таки моя жена (упомянутая дама на эти слова закивала так, что прическа слегка растрепалась). И как я должен реагировать, когда ты постоянно ее оскорбляешь? Я всегда тебе прощал: то ты болела, то еще что-нибудь. Но сейчас уже чересчур.
— Папа, это значит, что я уволена?
Отец молчал, кусая губу. Он смотрел то на жену, то на дочь: видно, что в нем происходила нешуточная борьба. Санька с жалостью понаблюдала эту борьбу и решительно заявила:
— Ладно, я вижу, что тебя прижали. Выкручивают, чтобы ты взял на работу эту, как ее… Зинку? Бери, не мучайся. Я не пропаду. Меня Дима обещал в обменник устроить.
— При чем тут Зинка? Сашенька, ты пойми…
— Пап, я все понимаю. И знаю, что ты понимаешь. Ты прекрасно знаешь, что Лариса Сергеевна высосала из пальца эту ситуацию. Все подстроено.
— Конечно же, нет!
— Ладно, не важно. Если тебя совесть мучает, тогда не увольняй меня. Я сама уволюсь. Я увольняюсь. Все? Все довольны? — Она перевела взгляд на Ларису Сергеевну, дрожащую одновременно и от удовлетворения, и от негодования. Потом на растерянного отца. — Пока, папа. Извини, если что не так. И я на тебя зла не держу.
С этими словами она встала и пошла, не оглядываясь. Димон затрусил следом.
— Саша, а зарплата? — Отец подался было за ними, но его остановил грозный голос Ларисы Сергеевны:
— Ага, ты еще побеги, поуговаривай. Отдай им все деньги. Гос-с-спади, какой дурак!
Вот таким кардинальным образом, за каких-то два дня, жизнь Саньки совершенно изменилась. От отца поехали домой, где она сказала мирно сидящей у телевизора матери:
— Мама, это Дима. Дима, это мама. Мама, я переезжаю жить к Диме.
Потом покидала в сумку трусы, лифчики, зубную щетку, развернулась и ушла из дома. Мать так и осталась сидеть у телевизора с застрявшим во рту бутербродом. Выйдя из подъезда, Санька на минуту замерла, окидывая взглядом пустынный двор в размякшей грязи с торчащими раскуроченными ржавыми качелями. Посередине того, что осталось от песочницы, маленький кудлатый кобелек усиленно охаживал большую старую суку с плешивыми боками. Картина оскорбила ее взгляд настолько, что она прикрыла глаза и покачнулась.