– Я куплю новые, – сказал он сквозь поцелуй, когда я услышала, как часы с грохотом ударились об пол.
– Ты ведь сейчас должен садиться в самолет…
Он бросил меня на кровать, а раннее солнце осветило его лицо лучом света.
– У меня изменились планы.
Похоже, мне не нужно было беспокоиться о физических несовершенствах, потому что Филипп не собирался раздевать меня, он не собирался делать нас парой в таком смысле. Он обнимал меня, полностью одетую. И мы разговаривали.
– Ты что-то со мной сделала, Чарли Майлз.
Я легонько ударила его кулаком:
– Майерс.
Он сделал вид, что не заметил, и устроился поудобнее под одеялом. Наши тела ощущались, как одно целое, и я прислонилась головой к его свитеру, перебирая мягкую ткань.
– Тебе не нравится, когда я зову тебя Майлз?
– Нет.
– Все называют тебя Майерс. Я не хочу быть как как все.
– Это мое имя, мистер Стаффорд.
– Имена можно изменить.
Он улыбнулся.
Это станет одним из моих самых ранних воспоминаний о Филиппе. Его странное чувство юмора. Он был мужчиной, который меня заинтриговал интеллектуально.
Кем-то, кто, как мне казалось, разделял мои страдания и умел скрывать самые тяжелые чувства. Мы обнимались, не обращая внимания на время и предстоящую неотложную поездку Филиппа.
Это было одно объятие, которое продлилось четыре дня. Четыре дня изучения мыслей, а в конечном итоге и тел друг друга. Мы говорили о его работе, о компании, которую они вместе с Меган поставили на ноги и которой теперь управляли на международном уровне.
О покупке и продаже убыточных предприятий с имуществом и землей и о превращении их в жизнеспособные компании, в которых работают тысячи человек. Пока мы не дошли до более глубоких тем. Его успех и осторожный путь, который он избрал для его достижения, если подвести итог. Но Филипп представлял собой нечто гораздо большее, чем его победы.
Например, Филипп плакал, когда пел национальный гимн на спортивном мероприятии. Я знала об этом, потому что видела его на матче Роялс. Мы обсудили это позже за барбекю, после того как я напомнила ему, что в Канзас-Сити одни из лучших ребрышек в стране.
– Есть что-то удивительно патриотичное в том, чтобы стоять плечом к плечу с товарищами, положив руку на сердце. Гордость. Это просто прекрасно.
– Ты же британец, – напомнила я ему.
– У меня есть сердце, Чарли. Оно многое слышит. Многое.
Это объясняло также и то, почему он посещал клубы для подростков почти в каждом городе своего маршрута. Там он обедал с детьми, играл в баскетбол и обсуждал их будущее. Для него эти дни были столь же вдохновляющими и мотивирующими, как и для самих детей.
– Из-за своего бизнеса я мотаюсь по всему свету, Чарли. Как бы вычурно это ни звучало, но везде преобладает бедность. Ни в одной стране, которая отвергает нуждающихся, нет очарования. Я могу тратить на все это огромные деньги, но этим детям нужны люди, на которых они могут равняться, те, кто в них верит. Это куда более продуктивно.
Я наклонилась ближе:
– Держу пари, женщины находят тебя невероятно притягательным, когда ты так говоришь.
– Большинство, да, – сказал он, кусая кукурузный маффин.
– Именно так я отношусь к своим ученикам. Поэтому я и призываю их читать. Это бесплатные каникулы, возможность посетить места, в которых они никогда не были, и, возможно, никогда не смогут побывать. Чтение обогащает их словарный запас, учит лучше писать и говорить. Это мой посильный вклад в то, чтобы изменить мир к лучшему.
Возможно, он этого не замечал, но я точно знала, что теперь мы помогаем нуждающимся детям во многом из-за нашего неполноценного детства. Когда-то мы были такими же детьми.
– Вот это точно сексуально. Ты собираешь волосы в пучок на затылке и надеваешь очки как у библиотекаря? Держу пари, что некоторые парнишки влюблены в тебя по уши.
Боже, каким же он был привлекательным, когда был бодрым… Я погладила его щеки пальцами, испачканными в барбекю, а он их поцеловал.
– Мне нравится, что ты заставила меня ждать, Чарли. Сколько времени тогда прошло? Два дня? Три? Он поднял пальцы в подтверждение своей точки зрения. – Была еще лишь одна женщина, которая заставляла меня ждать, и я на ней женился.
Наташа.
Я слушала, как он говорил о ней, вытирая лицо салфеткой.
Я представила себе супермодель, на фоне которой мои недостатки становились еще заметнее.
– Она жила по соседству с нами. Раньше я пытался наблюдать за ней в окно. Мы безумно влюбились друг в друга после того, как одним летним днем она выстрелила в меня пальцем. Мы поженились в восемнадцать. Развелись в двадцать два. Мы до сих пор разговариваем каждый день.
Когда я слушала их историю, у меня по спине стекал пот. И он не был вызван палящим на меня солнцем или острыми ресторанными приправами.
Он был вызван чем-то другим.
В глазах Филиппа блеснул огонек, как будто он уличил меня в какой-то неотесанности. Но мне было чуждо чувство ревности.
– Тебя это беспокоит? – спросил он.
– А должно?
– Это она бросила меня, – сказал он, – А не я ее.
Его признание повисло в воздухе.
– Я уже не влюблен в нее, – продолжил он, – если вдруг ты об этом подумала.
Я не знала, о чем я думала, но понимала, что хочу услышать больше.
– Она замужем. Пятеро детей и муж-врач.
– Что произошло?
– То, что и всегда, – сказал он, сжимая мою руку и ведя меня через переполненный внутренний дворик. – Ожидания…
В моей голове роились вопросы о Наташе и их неудавшемся браке, но Филипп думал кое о чем другом. О мороженом. Он привел меня в диковинный магазин, известный своими вафельными рожками, где он заказал клубничное мороженое, а я – с кусочками мятного шоколада. Он сказал:
– Ты знаешь, что люди, которые выбирают клубнику – отличные любовники?
Я проглотила холодный кусочек и закатила глаза.
– А еще они интроверты и полностью преданы любимым.
Он взял мою руку.
– А как насчет мятной шоколадной крошки? – спросила я.
– Ты действительно хочешь знать, Чарли?
Я с готовностью кивнула.
– Любители мяты обожают поспорить.
– Это я-то?
Я пританцовывала вокруг него, мороженое стекало с моей руки, сарафан развевался на ветру.
– Я не спорила, когда ты заявился в мою квартиру.
Он взял в руки свой новый телефон и поискал в Google статью о мороженом.
– Вот, послушай, – сказал он. – Любители мяты демонстрируют амбиции, уверенность, бережливость и склонность к спорам. Они не успокоятся, пока не обнаружат потускнение на серебряном подносе.
Я потянулась к телефону и выбрала клубнику: «Любители клубники обычно терпимы, преданы и замкнуты… Поклонники ягодного вкуса также логичны и вдумчивы».
– Здесь нигде не говорится, что они хороши в постели, Филипп.
Филипп убрал стекавшее мороженное губами с моего подбородка. Маленький мальчик и девочка, проходившие мимо со своей мамой, захихикали, и мы рассмеялись в ответ. Мы были так счастливы – я и этот незнакомец, которого я встретила всего несколько дней назад.
– Теперь я знаю, что ты интроверт и сексуальный любитель клубники, но я понятия не имею, куда все же ты должен был улететь в то утро, когда появился в моей квартире. Ты собирался домой?
– Дом, – пожал он плечами, притянув меня к себе, когда мы шли к художественному музею. – У меня нет места, которое я бы назвал домом. В отличие от тебя, Чарли. Как тот дом, который у тебя здесь с мамой.
Мама звонила мне не меньше ста раз после того, как получила от меня загадочное сообщение: «Я знаю, что ты загадала. Думаю, это сбылось».
Моему взору открылась нижняя часть айсберга, и вот уж где все было на славу запутано.
– Я нахожусь в разъездах, Чарли. Постоянно. Я никогда не привязан к одному месту. В Англии у меня не осталось семьи, и я постоянно в пути. Меган такая же. Никаких корней. Никаких привязок. У нее есть девушка в Бостоне, так что полагаю, там и есть ее дом, как ты его называешь. У нас есть бизнес, который мы должны поддерживать.
Если бы я была настоящим любителем мятной шоколадной крошки, я бы заметила предсказуемое потускнение его образа, но этого не произошло. К тому же, меня охватило знакомое чувство. Меня обволакивало едва зародившееся увлечение.
Пострадавшие видят только то, что хотят видеть. Мы шли дальше по многолюдной улице.
– Знаешь, я ведь тогда подумала, что она твоя любовница.
– Наверное, поэтому ты и засунула язык в глотку того парня, как там его зовут?
– Даниэль, – подсказала я ему. – Ты все правильно понял.
– Конечно, понял, Чарли, – он обнял меня крепче. – Они с Микой вместе уже много лет, но это могло бы стать отличным сюжетом для сериала.
Мы смеялись, пока он не вернулся к теме своей занятости, объясняя, что его компании для него как дети.
– Каждое место – это дитя, за которым нужно ухаживать.
– У тебя правда нет дома? – снова спросила я с вопросительным выражением лица.
– Нет.
Он ждал моего ответа, а я, открывавшая его разные стороны, гадала, что делать с этой.
На нем была бледно-синяя рубашка и белые хлопковые брюки. После пары дней наших прогулок по городу и пикника в парке в послеобеденное время его кожа порозовела.
У меня возник угрожающий вопрос. Его жуткая вездесущность не давала мне покоя.
– Я не понимаю. Где ты хранишь свою одежду? В каком штате тебе выдали водительские права?
Он усмехнулся, и я уже знала, что будет дальше. Он собирался сначала подразнить меня, а затем познакомить с другой феерической стороной себя.
– Моя милая Чарли, – произнес он. – Ты сказала «дом». У меня есть несколько домов.
Это было неудивительно. Такому светскому и искушенному человеку, как Филипп, просто полагалось иметь несколько домов. Но мне было интересно, в какое место я могла бы вписаться. В какое место вписались бы мы вдвоем.
В те первые недели я часто задавалась вопросом, что же привлекло Филиппа в таком человеке, как я. Хотя мы пришли из противоположных концов спектра, наша встреча произошла где-то посередине. Такой мужчина, как он, мог заполучить любую женщину, которую бы захотел, но он выбрал меня. В каком-то смысле я верила, что наши личные истории связывают и защищают нас. Наши прошлые раны стали источником силы, обеспечивая безопасное и разумное расстояние, создавая непроницаемый щит от будущей боли. Что касается настоящего, в котором мы оказались без всяких усилий, оно было озарено живым и ярким светом.