То, что поначалу вызывало во мне откровенное смущение – моя убогая квартира, скучный родительский дом, моя тихая жизнь за пределами классной комнаты – превратилось в нечто иное. Наблюдение за собственной жизнью глазами Филиппа пролило свет на то, что у нас много общего. У нас было больше схожего, чем различного. Несмотря на весь свой успех, ему ничуть не меньше нравилось сидеть на старомодном диване моей мамы и хвалить ее блюда.
– Кэтрин, – говорил он, – Это лучшая курица терияки, которую я когда-либо ел. Поверьте мне, я пробовал много терияки за свою жизнь.
Он чувствовал себя комфортно и непринужденно, и вы никогда не догадались бы, что ему здесь не место. Мне подумалось, что и без блеска, который преследовал его повсюду, Филипп мог быть самим собой.
Мама очень обрадовалась, увидев его снова.
– Я тоже приложила к этому руку, – прошептала она мне на ухо.
– Не надо, – остановила я ее. – Нельзя произносить это вслух.
Но мы обе знали – она загадала, чтобы кто-то полюбил ее дочь.
– Только не упоминай о папе, – попросила я.
Мы с Филиппом сидели в моей старой спальне и изучали артефакты моей юности. В окружении детективов о Нэнси Дрю и среди огромных афиш с фильмами я чувствовала себя юной и ребячливой рядом с ним. Филипп листал мои альманахи, и смотрел выцветшие фотографии с пухлыми щеками и ужасными прическами.
Потом мы осматривали город, делали покупки в Ривер-маркет, где он купил мне мой первый снежный шар, а затем отправились в музей Первой мировой войны. Он провел меня по музею моего любимого города моей любимой страны, рассказывая бесчисленное множество историй о героях войны. Мы шли рука об руку через парк Свуп и сфотографировались с животными в зоопарке. Он бросил мне в голову яблоко. Правда. Потому что, как он сказал, именно так признавались в любви в Древней Греции. Я села ему на колени в вагончике канатной дороги и позволила ему обнимать себя, пока не почувствовала, будто мы одно целое.
Я вспомнила фильм «9 ½ недель», где Ким Бейсингер и Микки Рурк после секс-марафона отправились в путешествие по Чикаго под отличную музыку. Романтическая музыка и сцены были такими притягательными, что мне захотелось поучаствовать в чем-то подобном. Филипп смог дать мне это за четыре дня в Канзас-Сити штата Миссури, и мое желание, загаданное в 11:11 и слившееся с желанием мамы, сбылось.
Глава 9
Июль 2018, наши дни
Клиника NAET, Исламорада, штат Флорида
– Ты меня слышала? – спросила Либерти, подходя к моему столу так, что от ее приближения с него слетели листы бумаги. Часы показывали 2:22 пополудни. Я все еще загадывала желания, хотя теперь они были другими. Мир во всем мире. Меньше рака. Я ответила ей, лишь очнувшись от грез и потянувшись за упавшими бумагами:
– Да. Они придут по моей рекомендации.
– Беспокойное утро? – спросила она.
– Можно и так сказать.
– Расскажи мне об этом Джимми.
– Анафилактический шок. Реакция на яйца, арахис и глютен.
– Бедный ребенок!
Я рассказала ей про случай на рынке и про наш визит в больницу.
– Удивлена, что они позвонили тебе так быстро. Люди обычно гораздо более скептичны, – заметила я.
Либерти шутливо отмахнулась:
– Тебе всегда зазывать людей удавалось лучше. Я думаю, это твое благотворное очарование.
Можно подумать, будто я чародейка. Когда мне впервые диагностировали аллергию на миндаль, мама отправила меня к врачу в Канзас-Сити, который провел массу анализов, лишив нас почти всех сбережений. Я вышла из офиса со следами шрифта Брайля на своих руках и спасительным шприцом «Эпипена». До того дня я была здоровой восьмилетней девочкой, у которой в медицинской карте значилась только одна неприятная ушная инфекция.
Внезапно я оказалась под наблюдением врача и нам рекомендовали приходить на дорогостоящие ежемесячные уколы от аллергии. Все свое ранее детство я не беспокоилась о том, что кладу в рот, и ненавидела новые ограничения и то, что теперь мне приходилось быть бдительной.
Я держала при себе «Эпипен» словно свою третью руку, отказывалась от прививок от аллергии и избегала не только миндаля, но и всего, что казалось мне подозрительным. Исключение составила моя новая знакомая Либерти.
Сначала я упорно отрицала ее методы лечения. Но те, кто шли на это, были еще большими чудаками, чем она. Спустя несколько недель ее колдовства, в течение которых я завтракала цветной капустой и картофельными чипсами, а она массировала меня мини-массажером, я могла спокойно есть миндаль. Я никогда больше не буду предвзято относиться к колдовству. Для меня это в прошлом.
– Что за кислая мина, Шарлотта? Тебе удалось поговорить с Филиппом?
Пока она уткнулась своим большим носом в таблицы, я любовалась ее одеждой в стиле бохо. С ее огненно-рыжими волосами, ниспадающими на плечи, она бы выглядела шикарно, даже облачившись в скатерть. Я никак не могла угадать ее возраст. Кое-кто из местных поговаривал, что ей было около семидесяти, но ее упругая кожа и детский взгляд зорких глаз создавали иллюзию пятидесяти. Она утверждала, что оставаться молодой и с гладкой кожей ей помогает естественный образ жизни, который она ведет. Никакого алкоголя или лекарственных препаратов, десять стаканов воды в день, мюсли, органические продукты без консервантов, без глютена – с таким же успехом я могла бы есть одну капусту всю оставшуюся жизнь. Но я была убеждена, что дело не только в этом. Некоторые люди были посланы на эту землю, чтобы делать добро, быть самим добром. Либерти в прямом смысле спасала людей. Я думаю, что Бог хранит ее в знак благодарности.
– У нас с Филиппом все хорошо, – ответила я, избегая ее взгляда.
– Ты совершенно не умеешь врать, Чарли.
Я полюбила Либерти и как подругу, и как нового члена своей семьи.
Она была мне словно старшая сестра, любимая тетя и первая, кто вернул мне покой, утраченный из-за отсутствия матери. Она была всем вышеперечисленным, но больше всего она была тем человеком, от которого я не могла спрятаться, человеком, который всегда говорил мне правду.
– Вчера ты сказала, что собираешься поговорить с ним, – сказала она, уперев руки в бедра. – Вчера ты вышла отсюда с планом. Ты собиралась рассказать ему о своих чувствах… о том, что тебе от него нужно.
Я замолчала, чувствуя, как она дергает за ниточки, которые связывали меня с моим женихом. Казалось, будто наш с ним спор произошел целую вечность назад. А потом из-за звонка Наташи подозрения нахлынули снова.
– Может, я параноик, может, у него просто стресс… Он много работает. Я последний человек, чье нытье ему нужно слышать, когда он появляется на пороге.
Я сказала все это одним убедительным предложением, задаваясь вопросом, видит ли Либерти меня насквозь, позволяет ли ее колдовство читать мои мысли.
– Шарлотта Майерс.
Она называла меня так, когда хотела привлечь мое внимание. Я посмотрела ей в глаза, и это тепло не могло не стереть мучительные эмоции.
– Ты обещала мне, Шарлотта.
В маленьком кабинете раздался звон колокольчиков, и вошел следующий пациент. Либерти подошла к ней и поздоровалась, а я вернулась к рутинным задачам: заполнять документы, отвечать на телефонные звонки и ждать прибытия отца и сына. Я не хотела говорить о Филиппе. Или о расстоянии, которое возникло между нами с тех пор, как он надел кольцо мне на палец три месяца назад.
Когда дверь офиса снова зазвенела, пришли Бен и Джимми.
– Привет, Джимми! – я приняла сияющий вид специально для угрюмого мальчика с пухлыми щеками.
Либерти уделила им много внимания, оценив храбрость Джимми и его непростую поездку в больницу. Мальчика ее внимание не смутило.
Она перевела взгляд на его отца.
– Рада видеть вас здесь, мистер…
Мужчина протянул руку.
– Зовите меня Бен.
– С моей соратницей Шарлоттой вы уже знакомы, – произнесла Либерти, показывая в мою сторону.
Мы помахали друг другу, и Либерти присела, чтобы пообщаться с насупившимся Джимми. Ее браслеты звенели, и в глазах мальчика отражалось их сияющее золото. Его нижняя губа дрожала.
– Мне будут делать укол?
Либерти положила руки ему на плечи.
– Никаких уколов и больше никаких игл.
Затем она протянула мизинец. Джимми сомневался, стоит ли принять ее предложение, а его отец наблюдал за этим, слегка его подталкивая, пока их мизинцы не сплелись.
Наблюдая за тем, как Либерти ведет их по коридору, я почувствовала глубокую тоску. Ее вызвал вид любящей руки Бена, лежащей на спине его сына, и стоило этому чувству возникнуть, как по моему телу пробежала волна. Поездки Филиппа, которые когда-то были приемлемой частью наших отношений, чем-то, что я не раз защищала, потому что их наличие делало нас лучше, когда мы были вместе, стали отходить на второй план перед чем-то другим. Чем-то, что все это время оставалось в тени.
Я проглотила ком в горле, ту боль, из-за которой мне было трудно говорить, и сосредоточилась на пути, который начинался сейчас для Джимми – и для Бена.
Стопка файлов передо мной манила – расписание приема пациентов, головоломки, которые предстояло решить, – в то время как в воздухе звучал рассеивающий тревоги голос Либерти. Она внимательно изучала историю болезни Джимми, выписывая себе на листочек аллергены, подтвержденные его врачами.
Я восхищалась приверженностью Либерти методу NAET, но он подходил далеко не всем. Не смотря на противоречивость метода, некоторые обращались к нему как к крайней мере в приступе отчаяния. И когда я слушала, как за стенкой Либерти объясняет метод, описывая, как при помощи кинезиологии – проверки мышечного тонуса – выявляются различные виды аллергии и реакции, это напоминало мне об абсолютной его непригодности.
– Любой человек с тяжелой аллергией, как правило, имеет аллергию более низкого уровня, которая повышает уровень гистамина в организме. Например, когда Джимми ест арахис, уровень гистамина уже настолько высок, что вызывает анафилаксию.