Но Филипп, обычно решительный, прервал мою нарастающую тревогу.
– Дамы, я позвонил одному из моих друзей-врачей из пресвитерианской Колумбии, и тот недвусмысленно дал мне понять, что лечению, не одобренному FDA[6], доверять нельзя.
– Филипп, – спросила я, – Почему именно сегодня ты собираешься поставить под вопрос мои недели воздержания от еды?
– Не слушай его, Шарлотта. Любая реакция на этом этапе идет из головы.
Она протянула мне миндаль.
– Не позволяй страху взять верх над тобой.
Я настояла на том, чтобы Филипп держал «Эпипен» наготове.
– Ты не должен струсить, – сказала я, – Если тебе придется спасать меня!
– Это плохая затея, дамы. Я читал об этом. Мы понятия не имеем, безопасно ли…
– Филипп, если ты не можешь поддержать меня, то хотя бы помолчи.
Растирая мою руку, Либерти продолжила:
– Шарлотта, успокойся. У тебя больше нет аллергии!
Под их взглядами я съела миндаль. Я ждала, не защекочет ли у меня в горле, и не начну ли я задыхаться, но этого не произошло. Даже Филипп с «Эпипеном» наготове был в шоке. Я съела еще один орешек, и мы разразились аплодисментами.
Ужин превратился в праздник, и от волнения я испытывала легкое головокружение. Я видела, что у Филиппа все еще были сомнения на счет метода, но он был готов отдать Либерти должное.
– Либерти, – сказал он, – Тебе повезло, но я думаю, что исцеление Шарлотты как-то связано с моим появлением в ее жизни.
Не обращая внимания на его нежелание полностью принять метод, я пожинала плоды своих непростых усилий, внимательно отметив еще один момент. Филипп был ужасно напуган все это время. Меня не радовало, что я привела его в ужас – меня согревало то, насколько он заботился обо мне.
Позже мы остались за столиком вдвоем, наслаждаясь теплым ветерком.
– Ты сегодня прекрасно выглядишь, Чарли.
– Ты судишь предвзято.
Он повторил свои слова.
– Это потому, что я загорела. И, может быть, похудела на несколько фунтов.
– Это потому, что ты счастлива. Островной воздух оживляет.
Я почувствовала, как по моей шее поднимается румянец. Раньше я по глупости считала, что понятие счастья переоценено. Жизнь дарит нам вспышки радости, но боль никуда не исчезает. В ту ночь за столиком я, глядя на бродившего рядом Санни, решила перестать оправдываться. Он повторил свои слова снова:
– Чарли, ты выглядишь по-настоящему счастливой.
Я приняла это, погладив лак стола кончиками пальцев. Было в этом что-то приятное и успокаивающее.
– Спасибо.
Мне все еще казалось, что это странно звучит из моих уст, но это было одним из упражнений, на котором настаивала моя мама на смертном одре и которое я выполняла.
– Спасибо, – повторила я.
Мы с Филиппом были эйфорически влюблены, наши жизни были сшиты плотным швом. Счастье не было переоценено. Это был подарок, который следовало лелеять и держать крепче.
– На этой неделе я уезжаю, Чарли.
Было начало марта, и мы наслаждались этим чудесным временем.
Санни отвернулся от залива и положил голову мне на колени. Я подразнила пса:
– А ты чего расстраиваешься? Тебе же нравится, когда я вся в твоем распоряжении.
Я понимала, что наше расставание неизбежно. Филиппу нужно было вести бизнес, и на него полагалось бесчисленное количество людей, но вместе нам было так весело.
– Ужасно, – сказала я, поглаживая шерсть Санни. – Мы остаемся вдвоем. Как мы собираемся коротать дни без твоего симпатичного папочки?
И пусть я понимала, что буду скучать по нему, расставание ничего для нас не меняло. Мы уже проходили через это раньше и знали, как сделать так, чтобы все получилось.
– Я привыкла, что ты рядом, дружище, и мне всегда хочется проводить с тобой еще больше времени.
Он протянулся через стол за моей рукой.
– Мы живем вместе, Чарли. Моя дорогая, у нас нет ничего, кроме времени.
Глава 15
Июль – август 2018, настоящее время
Исламорада, Майами
Из-за экстренного совещания в Майами Филиппу пришлось отложить его поездку в Сент-Луис, запланированную на утро понедельника.
Я лежала на акупунктурном столе Либерти с иглами в запястьях, а она тем временем напевала «If I Were a Rich Man» из фильма «Скрипач на крыше». Ей было далеко до Зеро Мостела, но в ее исполнении песня приобретала свое уникальное звучание. Я плохо себя чувствовала после ужина на заливе Морада, и Либерти лечила меня от тошноты. Тогда-то и пришло сообщение от Филиппа. «Как насчет того, чтобы Пит заехал за тобой после работы? Поужинаем в Майами?».
Филипп знал, что я любила проводить с ним время в Майами, любила ритм и энергию города, и вот я уже сидела во внедорожнике, прислонившись головой к черной кожаной обивке салона. Мои мысли обратились к Филиппу, который сидел здесь ранее. Мы остановились у Панорамы Тауэр, самого высокого здания в Майами на восемьдесят пять этажей. В том, что «Стаффорд Груп» заняла три верхних этажа, не было ничего удивительного.
– Мистер Стаффорд разместил вас в гостинице «Четыре сезона», – сообщил Пит с переднего сидения. – Надеюсь, это будет комфортное пребывание.
Мне было неважно, где мы остановимся, главное, что мы вместе.
Я тщательно упаковала вещи, выбрав прекрасное кружевное неглиже, которое он прислал мне на День святого Валентина, когда был в Лос-Анджелесе в прошлом году. На открытке было написано: «Надень это сегодня вечером». Мы часами разговаривали по «Фейстайм»: он был в каком-то роскошном люксе с видом на Беверли-Хиллз, а я – в своей старой квартире, где жила до того, как мама заболела.
Воспоминания нахлынули не из-за шелковой ткани в моей сумке, а из-за разговора, который состоялся у нас той ночью. Филипп уехал в Лос-Анджелес, чтобы сопровождать потенциальных клиентов в Центре вождения Порше. Слушая, как он описывает сложную местность и крутые склоны – и все это на высоких скоростях в этих крохотных машинах – я испугалась.
– Неужели ты ничего не боишься? – спросила я, касаясь его лица на экране телефона.
– Это было весело, Чарли. Мы отлично погоняли.
Страсть Филиппа к жизни на грани была понятной. Он похоронил двух родителей и знал, что такое утрата. Он был из тех людей, которые проживают каждое мгновение как последнее. Вот почему он разыскал меня после того первого ужина. Вот почему перед прощанием он всегда обнимал немного сильнее.
Но мне было любопытно получше узнать своего нового парня, я была заинтригована опытом, который сделал его тем, кем он был.
– Должно же быть что-то, – сказала я, – Чего ты боишься.
– Мне нравится твое любопытство, Чарли. И нравится, что ты задаешь каверзные вопросы.
– Этот вопрос вовсе не каверзный.
– Это может показаться немного странным, – ответил он, отворачивая телефон, чтобы я не могла видеть его лицо, и направляя камеру на огни города.
– Скажи мне.
Он снова появился на экране, с мальчишеским и застенчивым видом.
– У меня базофобия.
– Это одна из твоих шуток, Филипп?
Внезапно его глаза стали серьезными и обиженными.
– Нет, Чарли. Это не шутка.
– Я никогда не слышала о базофобии.
– Это боязнь упасть.
– Боязнь упасть? Не понимаю…
– Серьезно. Я боюсь упасть.
– Это как? Например, ты боишься упасть с крыши или лестницы?
Он надулся и сказал, что не любит терять контроль, и что боится поскользнуться на глазах у людей.
– Я никогда ни о чем таком не слышала…
– Американские горки. Мне не нравится, как они срываются вниз. Это тошнотворное ощущение в животе… тебе же оно тоже знакомо? Как будто все органы двигаются.
Мне не было это знакомо.
– Правда, Филипп? И это твой самый большой страх?
Так началась одна из наших первых ссор.
– Ты спросила меня, чего я боюсь, Чарли. Не будь такой неучтивой. Страх является страхом именно из-за своей иррациональности.
Он начал опускать голову, пока совсем не исчез с экрана.
– Извини меня, – попросила я прощения. – Мне это показалось странным, вот и все. Это как-то нехарактерно для тебя.
Он вернулся к телефону, и я поняла, что сильно расстроила его.
– Ты задала мне вопрос, Шарлотта. Я ответил. Тебе еще многое предстоит узнать в жизни.
Это был тот редкий случай, когда он тонко намекнул на нашу разницу в возрасте.
Меня снова настиг приступ тошноты, вырвавший меня из пучины воспоминаний, и я поняла, что по возвращении мне потребуется дополнительное лечение. Я попросила Пита выключить кондиционер и открыть окна. Затем я взяла в руки телефон и нажала на календарь. Меня охватило странное предчувствие.
Я проговаривала про себя числа. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать.
Тридцать один. Тридцать два. Тридцать три. Тридцать четыре. Я остановилась на сорока, понимая, что дальше можно не считать. У меня была задержка больше чем на двенадцать дней. Если бы я и так уже не чувствовала себя плохо, одного осознания этого факта было бы достаточно, чтобы меня бросило в пот.
Мы с Филиппом часто затрагивали тему детей. Это было одним из самых больших ожиданий влюбленных, хотя нам вполне нравилось быть вдвоем. Какое-то время моими детьми были мои ученики, и наши разговоры на эту тему были только гипотетическими. Это были далекие планы, к которым мы собирались вернуться позже. Едва ли нас можно было назвать обычными, учитывая наши судьбы и образ жизни, поэтому я перестала об этом думать. Это все были отговорки, которые я прокручивала в своей голове, и на этот раз я вытащила и дергала их струны совсем с другими чувствами.
А что, если мне все-таки были нужны собственные дети? Может быть, раньше я не была готова, вовсе не из-за того, что мой отец меня бросил. И, может быть, именно в этом причина моего внезапного огорчения по поводу постоянного отсутствия Филиппа.
Мы добрались до отеля по дороге, забитой машинами. Я устала от непрерывного потока мыслей, который, как я подозревала, мог быть вызван зарождавшейся во мне жизнью. Номер гостиницы оказался просторным, с видом на залив, и я решила немного вздремнуть.