– Моей жены больше нет, – сказал он наконец. – Она не в командировке. Она не укладывает Джимми в постель. Она…
Он остановился, допил пиво одним махом и, кажется, быстро пришел в себя.
– Она умерла. Моя жена у-мер-ла.
Я сидела там и чувствовала, как меня поглощает его боль. Может, дело было в моих гормонах, а может, в последних нескольких месяцах его безразличия. Я просто вцепилась в его боль, узнав свою в ней. Я сидела и представляла, как Бен делает все вместо матери ребенка. Спрашивает Джимми, почистил ли тот зубы, помогает ему с домашним заданием, следит за питанием мальчика, за его речью, целует в лоб перед сном. Ее смерть смешивалась с моими собственными версиями вечного прощания. Сначала папа, потом мама.
– Сочувствую твоей утрате, – произнесла я, размазывая еду по тарелке. – Я не собираюсь оскорблять тебя ложью. Больно терять кого-то. Мы не можем вернуть их, но я-то здесь, если ты когда-нибудь захочешь об этом поговорить.
Его взгляд притягивал меня, уводя от моей собственной пустоты и приковывая к чему-то близкому и осязаемому.
– Как часто он в разъездах? – спросил Бен о Филиппе.
Я ковыряла вилкой в тарелке:
– Довольно часто.
– Ты собираешься рассказать ему про тест?
Я подняла взгляд:
– Почему ты думаешь, что я уже не сказала?
– Интуиция.
Должно быть, Бен видел разочарование в моих глазах, потому что затем последовали какие-то банальности.
– Из Филиппа получится фантастический отец. Он терпеливый и веселый, один из самых сентиментальных парней, которых я знаю.
– Я думаю, смерть родителей также оставила ему шрам, – произнесла я, отодвигая тарелку. – Он не любит говорить об этом.
– Однажды я пробовал обсудить это, – сказал Бен, – И больше никогда не спрашивал.
Где-то в его душе открывалась крошечная дверца.
– Мы тоже никогда не говорим об этом. Ты же знаешь Филиппа. Он всегда в настоящем моменте. Веселый, легкомысленный Филипп. Бен, могу я тебя кое о чем спросить?
Я не дождалась его ответа.
– Ты ведь заметил в нем перемены? Он не кажется тебе каким-то другим?
Но Бен не спешил ответить.
– Я заметил, что он был несколько раздражен, – наконец сказал он. – Он постоянно работает над несколькими сделками одновременно, и, наверняка, поездки его выматывают. Его мозги никогда не отдыхают, и я уверен, что он сам не любит, когда ты не с ним.
– Может быть, ты прав, – ответила я. – Может, ему нужен отпуск, когда только мы и больше никого.
– Или втроем, – добавила, погладив себя по животу.
Телефон зазвонил, снимая нависшее напряжение. На экране высветился незнакомый номер. Нэшвилл, Теннесси. Мой палец нависал над экраном до самой последней трели.
– Ты в порядке? – поинтересовался Бен.
– Ничего особенного, – заверила я.
– Ты выглядишь так, будто только что увидела приведение.
– Что-то вроде того.
Бен понемногу начал расслабляться, и мне было не так уж плохо в его компании.
– Хочешь, мы поговорим об этом?
Я могла бы отплатить ему той же монетой и сказать, что он не может это исправить, но мы уже зашли в тупик, а мне захотелось поговорить. Я задержала подольше дыхание, затем выдохнула и рассказала Бену о том, как Филипп связался с моим отцом, которого я не видела и не слышала с семи лет.
– Он подумал, что было бы неплохо восстановить семейные связь после всех этих лет.
Бен выглядел смущенным.
– Но прошло довольно много времени.
– Да, и не все отцы такие любящие, как ты.
– Ты собираешься перезвонить ему?
– Я не уверена.
Я потянулась к телефону, чтобы проверить, не оставил ли он сообщение.
Мои пальцы дрожали, и, если бы не возможная беременность, я бы списала напряжение в животе на звонок отца. Наше возможное воссоединение было не за горами.
– Раньше я думала, что мне все равно. Я похоронила боль… Отчасти поэтому я стала учителем английского языка и литературы… Я забывалась в историях других людей.
Он перестал жевать и слушал.
– Когда я была младше, я думала, что обладаю волшебными способностями, которые могут стирать боль и чувство отверженности. Но они никогда не исчезнут. Ты можешь замаскировать боль, но она всегда с тобой.
Я почувствовала комок в горле.
– Извини. Моя потеря не сравнится с твоей.
– У меня есть идея, – сказал он. – Позволь мне научить тебя готовить. Мне это всегда помогало, это было для меня важным источником утешения. Готовка освободит твою голову от всех подобных мыслей. Кроме того, это меньшее, что я могу сделать для своего друга после того, как стал свидетелем того, как ты чуть не взорвала его кухню.
Я посмотрела на телефон, пакет и нашу с Филиппом фотографию в рамке на стене.
– Что ж, раз уж я спасла твоего сына, – сказала я, расплывшись в улыбке.
– Тебе нужна моя помощь.
Он произнес это так, что фраза прозвучала ничуть не оскорбительно.
– И знаешь, что еще, Шарлотта? Я думаю, нам тоже нужна твоя помощь. Джимми и мне.
Я гоняла еду по тарелке, а Бен встал, чтобы уйти, продолжая наблюдать за мной с нескрываемой ухмылкой.
– Если планируешь уничтожить мое творение, то хотя бы подожди, пока я уйду.
Я была голодна, когда он приехал, но не смогла все доесть из-за нашего разговора.
Мы подошли к двери, и я поблагодарила Бена за привезенную еду. Я держалась за медную ручку. Когда он был уже на полпути вниз, я откашлялась.
– Филипп часто в разъездах, – крикнула я.
Он остановился и обернулся.
– Ты и так это знаешь… эм, ну, если тебе нужно будет, чтобы кто-нибудь посидел с Джимми… Ты сказал, что у вас есть кто-то, но я могу помочь. Мне совсем не сложно. Я бы с радостью посидела с ним.
– Буду иметь это в виду.
Я услышала в его голосе нотку благодарности, достаточную, чтобы показать, что он оценил этот жест.
– И удачи, – добавил он, имея в виду покупку, которую не видел. – И с твоим отцом тоже, какого бы исхода ты ни желала.
Я так и не использовала тот тест. Коробка стояла на кухонном столе, насмехаясь надо мной, как и оставшееся без ответа сообщение отца. Однако на первое из моих затруднений у Вселенной был другой план – в виде естественного обряда перехода. Я нахмурилась при виде крови. Невыразимая потеря того, что едва успело пустить корни. Филипп несколько раз спрашивал, как я себя чувствую, но его общее отсутствие энтузиазма мало помогало мне убедить себя в том, что он хотел именно этого. Если он будет игнорировать проблему, то она исчезнет сама. Так оно и произошло.
Прежде чем снова уехать в Лос-Анджелес и Сан-Франциско Филипп на три дня заглянул домой. Три дня. Едва ли было достаточно времени, чтобы оправиться от разочарования, когда у меня начались месячные, допуская, что волну тошноты у меня мог вызвать странный вирус, который проявляется необъяснимым образом. Я смотрела, как Филипп поднимается по ступеням к нашей двери, с невыразительными глазами и щеками землистого цвета, но его усталость быстро улетучилась, когда он обхватил меня руками и закружил вокруг – никакого ребенка, о котором нужно было бы беспокоиться, не было. Санни зарычал, и Филипп зарычал в ответ.
– Я привел тебя в ее жизнь, ты, маленький проходимец.
Он поставил меня обратно на пол, чтобы шершавый язык Санни облизал мои ноги, как вдруг я заметила пластырь на его руке. Он покрывал место на коже, откуда брали кровь, и я вопросительно посмотрела ему в глаза: «Филипп?»
– Я проходил медосмотр. Это обязательно при продлении медицинской страховки. Ну, и повеселился на славу.
– И все прошло хорошо?
– Дорогая, – сказал он, покачивая задом и виляя бедрами. – Посмотри на меня. Я идеален.
Стояла жара, и мы отправились в ресторан пешком. Незримое присутствие отца вилось вокруг меня, словно змея, готовая ужалить или ускользнуть. Филипп держал меня за руку и пытался развлечь своими рассказами об увиденном в аэропорту.
– Не забывай, что ты встретил меня в самолете, – напомнила я.
– Чарли, это поколение довольно странное. Ты ведь не фотографировалась с поджатыми губами, будто утка?
Я рассмеялась, и облегчение было приятным, хотя и временным. Знакомая прогулка напомнила мне о десятках прошлых прогулок, когда нас было еще двое. Филипп и я. Когда мечты казались мне рассыпанными повсюду желаниями, до того, как они пустили корни в песке и подобрались близко к берегу. Брак когда-то был таким же далеким, как и те воспоминания, а дети были частью чужих планов. И тем не менее, потеря того, чего у меня и не было, выворачивала меня наизнанку. И хотя неизвестность мучила меня всего несколько дней, мысль об этом обернулась изумлением. Что-то внутри меня изменилось.
Мы сели за наш столик. Стояла приятная безоблачная ночь, и на многие мили растянулось небо василькового цвета. Легкий ветерок шелестел по растущим поблизости пальмам, и воздух пронизывал звук гитары Бретта. Бен зашел поприветствовать нас. Он обменялся шутками с Филиппом по поводу того, что я чуть не сожгла дом, и я начала понимать, насколько они дружны. Джимми гулял поблизости, и его застенчивость сменилась спокойным уважением. Я не спеша изучала и даже сосчитала бледные веснушки на щеках Джимми, которые когда-то целовала его мать, каждое пятнышко как след от поцелуя ангела. Теперь, когда она сама стала ангелом, пятнышки, должно быть, сбивали высшие силы с толку.
Джимми задержался возле нас, чтобы погладить Санни своими ловкими пальцами. Он позволял собаке лизать руки и лицо, и я воспользовалась случаем, чтобы поговорить с ним о его предстоящем лечении.
– Никаких уколов. Совершенно безболезненная терапия.
Я легонько ткнула Джимми в руку.
– Ты сильный. У тебя все получится.
То ли его черты смягчились, то ли я видела его, этого мальчика, новым взглядом, но он напомнил мне моих учеников, хотя с гораздо большей степенью невинности и гораздо меньшим цинизмом.
– Я буду рядом с тобой, буду тебя подбадривать.