ия наружу.
Да уж, это место вовсе не было похоже на «Мужской клуб». Нас встретила просторная воздушность – современная роскошь, практически не обжитая. Дизайн состоял из четких линий, минималистичной мебели и обилия света и стекла. Контраст между Морада-Бэй и домом Бена был разительным, и я не ожидала увидеть столько разных граней его личности. Ресторан излучал уютное тепло и был надежен, а здесь, в потрясающем строении, в которое мы только что вошли, я боялась к чему-либо прикоснуться. Щеки Джимми, казалось, посветлели, пока мы шли по ультрасовременному дому. Было видно, что он доволен домом и привык к реакции людей на него. Санни немедленно приступил к осмотру дома. Он рассматривал новую территорию исключительно в качестве буфета и потому вынюхивал лакомства, хотя здесь его перспективы были невелики. Место было безупречным во всех отношениях, включая порядок.
– Хочешь увидеть мою комнату? – спросил Джимми.
– Конечно!
Мальчик побежал, и мы с Санни последовали за ним. В комнате без стен пальмы и баньяны служили естественными гобеленами, отделяя пространство детской. Сквозь ветви и листья просматривался бледно-голубой залив.
– Джимми, это прекрасно. У меня уже есть несколько названий на примете.
Он улыбнулся, и я увидела, как он медленно расслабляется. Впереди на двери его комнаты висела нарисованная от руки табличка: «Только для парней. Девушкам вход запрещен». Джимми остановил меня перед тем, как мы вошли.
– Ты не совсем девушка.
Его комплимент – или это было оскорбление – меня позабавили.
Если дом Бена был вершиной изысканной простоты, то комната Джимми – его полной противоположностью. Прямо с порога мы окунулись в тепло и хаос. Кровать-платформа стояла у дальней стены, откуда открывался вид на воду. Плотное стеганое одеяло обрамляли темно-синие и белые подушки. Груды подушек. На стенах висело множество произведений искусства. Я вошла в комнату и начала осматривать их с одной стороны, где картины были в духе минимализма и примитивизма. При перемещении по комнате характер картин менялся, а техника живописи становилась все более сложной и детализированной. Стильные небоскребы, яркие городские пейзажи, зеленые деревья Центрального парка были прописаны акварелью на удивление тонко, а в дальнем конце комнаты находилась коллекция картин, написанных маслом. Это были крупные планы лиц, в некоторых из которых я смогла узнать Бена. Большое яркое солнце и маленький мальчик, который стоит между родителями, держа их за руки.
– Джимми, это все твои картины?
Его щеки залились алым румянцем.
Любуясь стенами, я потеряла дар речи. Должно быть, на то, чтобы нарисовать такое огромное количество рисунков, ушли годы. На стене свободной оставалась полоска шириной в дюйм. У окна стоял мольберт, заваленный инструментами: кистями и красками, мелками и тонкими карандашами. На полу были разбросаны рулоны бумаги. В комнате царил беспорядок, но это был очаровательный, творческий беспорядок.
– Джимми, – выдохнула я. – Это потрясающе. Тебе кто-то помогает? Например, в школе?
Я показала пальцем на некоторые картины.
– Они должны знать, насколько ты талантлив.
Он пожал плечами.
– Джимми, твои учителя ведь знают о твоем искусстве?
– Давай лучше пойдем прогуляемся. – сказал Джимми.
На время оставив эту тему, я проследовала за ним через ярко-оранжевые шторы, которые раздвигались нажатием кнопки и пропускали к стеклянным дверям и остекленному балкону с лестницей.
Джимми спустился по ступеням, а я не торопилась присоединиться к нему, любуясь видом.
Санни пробежал мимо меня, догоняя Джимми.
Внутренний двор выглядел прямо как картинка из журнала. На деревянной террасе красовался пейзажный бассейн с черным дном, которое, казалось, парило над водой. Над землей возвышались пальмы, их лиственные стволы развевались над головой. Я разинула рот, а Джимми, похоже, гордился тем, что устроил мне такое невероятное путешествие.
– Я никогда не уйду отсюда, Джимми. Никогда.
Великолепное солнце окутывало территорию мерцающей оранжево-золотой вуалью, и я распрямила плечи, купаясь в солнечном тепле.
– Смотри, – сказал Джимми, пробираясь по извилистой дорожке. Я пошла за ним мимо бледно-розовых и белых плюмерий, пока мы не добрались до маленького песчаного пляжа у воды с мягкими шезлонгами по периметру. В самом центре пляжа находилось место для костра.
– Мне не разрешают пользоваться им, когда папы нет дома, – пояснил он.
Я устроилась на одном из стульев и стала любоваться видом. Джимми занял свободное место рядом со мной.
– Ты сыграешь со мной в игру? – спросил он.
Я ухватилась за возможность подружиться с этим одиноким мальчиком, и мы играли в карты более двух часов. Мы играли в «Спит», «Рыбалку», и он удивил меня своим мастерством в покере.
– У меня сильные трефы, я же говорил тебе.
Он произнес это, когда разнес меня в пух и прах, выложив на стол «флэш-рояль»[10].
Довольный своей победой, Джимми бросил остальные свои карты на стол и вжался своим маленьким телом в огромный шезлонг. Какое-то время он собирался с мыслями.
– Я ее не чувствую, – сказал он, и, прежде чем я успела ответить, добавил. – Ты сказала, что я почувствую ее.
Я уже жалела о том разговоре. Джимми был слишком мал, чтобы понять, и я ощутила всю ответственность за его страдания. Но поблизости был кое-кто еще, кто смотрел на меня с неудовольствием.
– Джимми, – сказал Бен, – Иди в душ. Я собираюсь приготовить ужин.
Я встала, смутившись от того, как небрежно я развалилась на его мебели.
– И никакой пиццы?
– Сегодня мало посетителей, – ответил он, но я предположила, что это как-то связано с особой датой. – Заходи внутрь.
Я прошла следом за ним, на этот раз через стеклянные двери от пола до потолка, ведущие в гостиную. Вокруг нас сгустился пыльный мрак – мне было необходимо дать ему понять, как мне жаль.
– Жаль…
– Жаль? Почему?
Он шел босиком к бару.
Видимо он переоделся еще до того, как нашел нас внизу, потому что был в джинсах и белой футболке-поло. Налив себе коктейль, он залпом выпил золотистую жидкость.
– Мне жаль, что ее здесь нет.
Он отстранился от моего протянутого бокала и поймал мой взгляд.
Глубина его глаз не позволяла мне отвернуться.
– Хочешь остаться? Я могу показать тебе, как приготовить самый вкусный коктейль из вина, который ты когда-либо пробовала.
– Спасибо, но я пойду. Санни, наверное, голоден, и я думаю, будет лучше, если вы останетесь вдвоем.
Он попытался улыбнуться. Вышло не очень убедительно, но достаточно, чтобы заставить меня думать, что он простил меня, или, что прошло нечто, что его беспокоило.
– То, чем я тебя угощу, будет намного вкуснее, да и безопаснее, чем все что угодно в твоем исполнении. Мы и Санни дадим перекусить.
Именно тогда я увидала неуловимый блеск в его глазах и просто не смогла отказаться.
Мы вошли на кухню, и я пристально наблюдала, как он аккуратно нарезает грибы и посыпает их луком и чесноком. Бен был человеком, всецело полагающимся на органы чувств. Он летал по кухне, касаясь, пробуя и вдыхая ингредиенты.
– У Джимми такой же талант, хотя он получил свое умение от матери. Она была невероятным художником.
– Могу поспорить, он унаследовал лучшее от вас обоих.
Бен был терпеливым учителем. Мне всегда нравились такие конкретные инструкции, как «вынуть из пластика и положить в микроволновую печь на двадцать – двадцать пять минут». Он посоветовал мне закрыть глаза и впитывать ароматы.
Мы отрабатывали технику, и он научил меня, как правильно нарезать овощи и поджаривать курицу, не забыв отложить отдельную порцию для Санни. Как бы мне хотелось, чтобы у меня было время поучиться у него всему этому.
– Я что-то нервничаю, – призналась я, не решаясь налить в кастрюлю слишком много бургундского.
– Доверься своему инстинкту.
Несмотря на все его усилия, у меня не было его уверенности в себе – существенной части таланта кулинара. Он подошел ко мне сзади и накрыл мою руку своей.
– Расслабься, – сказал он, и мы вместе осторожно добавили вино. В этот самый момент Джимми вошел на кухню, и я быстро отступила от Бена, позволяя ему долить вино самому.
– Ты останешься на ужин, Шарлотта? – спросил Джимми.
– Вообще-то, мне, наверное, пора идти, – ответила я, внезапно почувствовав себя не в своей тарелке.
Бен со спокойным видом стоял над coq au vin[11], и кухню наполняли сильные ароматы.
– Ты не можешь отказаться от лучшей части урока по кулинарии, Шарлотта. От вознаграждения.
После того как мы закончили наш вкусный ужин и Джимми лег спать, Бен и я устроились на заднем дворе. Он допил бутылку вина, а я растягивала свой единственный бокал. Я поразилась тем изменениям, которые наблюдала в нем. От кухни к столу, за которым он сидел с сыном. Затем к другому столу, за которым он остался наедине с женщиной. Его уверенность пошла на убыль, настроение пропало, и он окончательно замкнулся. А до этого он занимал себя едой и ее приготовлением.
Затем ему помогала оставаться на плаву необходимость отвечать на бесконечные вопросы Джимми.
Но последовавшая за этим неловкая тишина была неуютно громкой.
В обычный вечер я бы любезно поблагодарила его и ушла.
Но сегодняшний вечер был необычным. Снаружи луна нависала над водой, и ее сияние распространялось на многие мили. Наша беседа была натянутой и поверхностной. Без смягчающих ситуацию обстоятельств нам было непонятно, о чем говорить. Когда я с восторгом заговорила о работах Джимми, это, казалось, вырвало Бена из его мыслей.
– Он не прикасался к мольберту с тех пор, как мы переехали. Я думал, он будет рисовать. Все расставил… холст, кисти. Но он и близко не подходит.