Однако если уж Дух решил, что будет заниматься умножением себя при помощи этого инструмента, он от своего намерения не отступится. Упрямый!
Это же в Книге Еноха проклятые ангелы навсегда лишены возможности говорить с Господом? Неважно; важно, что это – очень точная метафора наших текущих дел.
Правда, однако, заключается в том, что в отмене проклятия заинтересованы обе стороны. Это наш шанс.
Так вот, возвращаясь к далеким предкам наших баранов. То есть к началу разговора. Господь всегда пытается поговорить со своими проклятыми ангелами (было бы не так, можно было бы объявить его самозванцем, поскольку быть Господом = быть бесконечным приятием). И точно так же Дух всегда пытается поговорить с человеком. С любым. В этом смысле, мы все равны.
То есть они, конечно, не «пытаются», а просто говорят. А мы не слышим – в силу специфики устройства человеческого тела, в том числе, заложенных в него способов интерпретации поступающих сигналов. Но иногда некоторые из нас все-таки что-то слышат и видят. Это называется повышенная восприимчивость. Или еще как-нибудь называется; неважно. Важно, что в этом вопросе мы не равны совсем. Все рождаются с разным уровнем восприимчивости, у некоторых он практически несовместим с жизнью (некоторые тяжелые случаи аутизма тому пример), у некоторых таков, что никакие сигналы, кроме, разве что, обрушения на голову небоскреба восприняты не будут. А у некоторых – в самый раз, чтобы иногда видеть и слышать всякие удивительные вещи, выходящие за рамки наших представлений о возможном. Казалось бы, благословение. А как бы не так.
И страх? Страх этот – от страха ума, что его сейчас отменят за ненадобностью?
Ну так да! И еще страх тела, что оно после этого сдохнет.
Почему? Вот у меня вопрос вопросов. Почему тело боится сдохнуть от взаимодействия с духом?
Ну как почему. Потому что с точки зрения интереса вида все это и правда ненужные и опасные игрушки. От взаимодействия с духом тело может забыть пожрать, перехотеть размножаться, а может и вовсе выйти из строя, не выдержав текущего сквозь него потока силы. Это все правда так. Тело по-своему право.
Инстинкт самосохранения у него!
И этот инстинкт самосохранения из него никто не вынимал. И не вынет, потому что его полное отсутствие несовместимо с физической жизнью. А я так понимаю, в интересах духа взаимодействовать с нами вот именно здесь на этой земле, в таком виде, в каком мы тут есть. По-моему, он большой любитель делать невозможное. И мы, к счастью, опять же, все в него.
Ну вот, понимаешь, с моей точки зрения, это как знать, что надо вовремя пожрать – и безумно бояться, что не пожрешь вовремя. То есть паника на пустом в общем-то месте.
Нет. Не на пустом месте. Есть процессы, которые тело не выдерживает. Умирает, сходит с ума и так далее. И никогда заранее не знаешь, какие процессы твое тело выдержит, а какие нет. Не зря же все известные духовные практики обязательно заняты укреплением тела. Чтобы выдержало этот ужас, который будет с ним твориться, когда в него войдет чуть-чуть больше Духа, чем входило позавчера.
Если ты не пропустил это место, читая Кастанеду, наверное, помнишь, что дон Хуан объясняет Карлосу, что человеческий мозг выбрал систему интерпретации информации, наиболее подходящую умеренно крупному хищнику: добычу видно, врага видно, куды удирать тоже видно, а все остальное, все эти духи, тени и неорганические существа в интересном процессе питания не участвуют. Не будем их воспринимать вообще, чтобы не отвлекали. Лучше, чем он все равно не объяснишь.
И вот такая интересная фишка: умственно человечество развивается быстрее, чем физически. То есть мы уже радостно читаем всякую дерриду и медитируем на цветки лотоса (кому что). А тело с инстинктами и системой интерпретаций еще из древнего полуживотного мира. Нам уже и надо бы другое, чтобы воспринимало побольше, но пока не выдали. И из этого конфликта рождается удивительное, невиданное чудесное чудо: интеллектуал-материалист. Чей ум способен (теоретически) вместить в себя очень много духа, а тело пасует: ему воспринималку не выдали. Сидит такой проклятый ангел, рассуждает: Я не могу поговорить с Богом, следовательно, Бога нет.
(Мы все понимаем, что словами «Бог», «Дух» мы обозначаем некую вездесущую непознаваемую силу, а не дяденьку, который прыгает по облачкам и следит, кто чего неправильного скушал в постный день? Я на всякий случай напоминаю.)
У нас не может быть никакой золотой эры, пока сытый человек сидит с айфончиком на теплом унитазе, испытывая при этом совершенно звериные пещерные страсти. То есть желая утвердиться поближе к корыту с хряпой и иметь при этом как можно более широкий инструментарий отпихивания от хряпы посторонних. Пока сытость не отменяет жадность и жестокость, человек просто не дорос до собственного унитаза. Вот пусть сперва до него дорастет, а потом о золотом веке поговорим.
Дело в том, что удивительные события обычно случаются с теми, у кого есть хоть какой-то шанс что-то с ними сделать. То есть с теми, у кого сознание все равно развито больше, чем в среднем по палате.
А вот это ценное замечание к списку «зачем вообще эта осознанность». Вот хотя бы для того, чтобы с тобой случались удивительные события.
Понимаешь, как. Страх действительно может парализовать и тело, и ум. Вопрос только в том, остается ли в этом параличе нечто способное действовать. Очень круто, когда оно есть. Оно – воля. Иного моста в бессмертие из этого нашего адочка я пока не могу вообразить.
Чашка семнадцатая«Ворона на мосту»
Нет ни одного человека, который не испытал бы уникальный опыт.
Тот самый, который вербализуем плохо или никак. Тот самый, который прежде всего (и с этим согласны все) ввергает в одиночество.
Я говорю об опыте, который принято называть «магическим», хотя, с моей точки зрения, посещения инопланетян, например, к нему относятся, а к магии – пожалуй, нет.
Его часто невозможно пересказать. К тому же, считается, что попытки пересказать в большинстве случаев приведут только к кручению пальцем у виска или поспешной смене темы.
Вам не кажется, что здесь есть некая логическая нестыковка?
Уникальный опыт, так или иначе, проживали все. Вон, стоит мне упомянуть о том, что сплошь и рядом с людьми случаются необъяснимые вещи, – и готово дело, каждый второй собеседник в компании, где зашла об этом речь, скажет: да, случаются, причем вот персонально со мной, только я рассказать об этом никому не могу.
А почему не можете, собственно?
Почему в девяти случаях из десяти вы уверены, что реакция будет от пожать плечами (не самая худшая) до «не пора ли тебе показаться специалисту», почему? Если этот уникальный опыт случался практически со всеми, почему его настолько невозможно обсуждать, почему, когда с ним обращаешься наружу, почти все окружающие как будто…
Пытаются его обесценить? Превратить в нечто унизительное, в нечто, в чем стыдно, неловко, глупо и опасно признаваться?
У меня нет однозначного ответа, но есть одно наблюдение.
Что превращает переживание в опыт? Его усвоение. А что можно считать усвоением? Я думаю, усвоенным, прожитым опыт становится тогда, когда последующие действия того, кто его прожил, меняются, потому что опираются на новый опыт. Золотое правило: человек научился чему-либо не тогда, когда что-то узнает, а когда он знает, что с этим знанием делать.
Человек научается умножению не тогда, когда где-то прочтет, что дважды два равно четыре, и даже не тогда, когда перебирает счетные палочки, а тогда, когда опираясь на это знание, сможет умножить двадцать два на двадцать два.
Следовательно, уникальный опыт должен приводить к уникальным действиям.
Я недавно пересмотрел второго «Терминатора». И, пересмотрев его, внезапно сообразил, что самое главное в истории Сары Коннор не то, что она сидит в сумасшедшем доме, пытаясь (или уже НЕ пытаясь) предупредить людей о грозящей гибели. Полагаю, все, кто проживал нечто подобное, могли бы отождествить себя с нею – тотальное одиночество уникального опыта, настолько тотальное, что окружающим проще запереть тебя в сумасшедшем доме, чем разделить с тобой – нет, не опыт, а хотя бы вынесенное из него знание.
Это произошло только с тобой, тебя никто не понимает и не слышит, более того, если ты станешь настаивать на истинности своих переживаний, тебя постараются изолировать.
Так вот, главное не в этом.
Главное в том, что сидя в этом самом сумасшедшем доме, под гнусной химией, с клеймом а-социала, Сара Коннор ставит на попа свою кровать и подтягивается на ней, как на турнике. И делает это, вне зависимости от того, сколько гнуснейшей химии ей после этого вкатят.
Поэтому и только поэтому в тот момент, когда необходимо действовать, она полностью готова к этому действию.
Скажите, кто из вас, условно говоря, повстречав инопланетян, попытавшись донести их послание до остальных и потерпев в этом полный провал, будет каждый день снова и снова расчищать посадочную площадку, пометив ее белыми камнями?
Очень условно говоря?
Кто приводит себя в полную готовность и сохраняет ее, несмотря ни на что?
Мне кажется, именно в этом кроется желание обесценить уникальный опыт. Причем желание всеобщее – и того, кто его пережил, и того, с кем его пытаются разделить. Потому что если его не обесценить, если признать его чем-то существенным, придется действовать, исходя из него. Придется совершать на посторонний взгляд бессмысленные, безумные вещи, причем совершать изо дня в день. Придется отстаивать этот уникальный опыт, и ладно бы перед всеми остальными, это еще как-то можно обойти.
Его придется отстаивать перед самим собой.
Придется превратить свою жизнь в постоянное, неослабевающее усилие, подчинить все действия, рутинные и последовательные, этому самому опыту.