Да, я тоже думаю, что кто достучался до настоящего себя (то есть до каких-то глубоких пластов своего сознания), в итоге имеет неплохие шансы сделать хотя бы минимальный ремонт, необходимый для движения дальше.
Мне очень нравится получившийся у нас здесь образ: «Тот, кто способен идти к несуществующим башням».
Собственно, это и есть разница между мечтателем и самоутешителем, мне думается. Самоутешитель никуда идти не способен, ему даже себя не удержать, вернее, он держит вымышленного себя, а тут уже не до несуществующих башен и тем более не до пути к ним.
Между развитой созидательной волей и ее отсутствием – если точнее. Потому что бывают такие стадии мечтателя, когда еще просто сил нет, но вектор развития задан. А когда задан вектор, все, что нам нужно это время, чтобы встать и пойти.
«All we have to decide is what to do with the time that is given us».
(Все, что мы вольны решать, – это что делать со временем, отпущенным нам).
Дж. Толкин, «Властелин колец»
Я хочу добавить еще несколько слов. Почему «безнадежное вложение», а не, скажем, «безнадежное предприятие». (Почему «безнадежное» я, пожалуй, пояснять не буду. Это как-нибудь потом. Мы уже говорили о полезности близости к собственной смерти, так вот это одного поля ягоды.)
Потому что на той самой стадии, когда вектор уже задан, а сил еще нет, вложение – единственное средство получить силы.
Что такое силы, применительно к человеку? Это ресурс. То, чем он располагает. То, что он может пустить в оборот и получить на это еще ресурса, а для того, чтобы от мечтаний перейти к действиям, ресурса нужно очень много.
Ресурс у человека – это избыток сил, который он может пустить на безнадежное предприятие. И не сгинуть, если потерпит крах, а еще вернее – все то время, что будет терпеть крах, потому что в начале этой затеи, перемены мечтаний на реальные действия, он будет терпеть крах, и этот крах нужно будет перетерпеть, собственно, на это и нужен избыток сил, как нужен жировой запас на то, чтобы выносить ребенка.
А у ресурсной базы есть одно интересное правило: если вкладываешься, то прирастает не только там, где вкладываешься, но везде.
При условии, оговорюсь на всякий случай, что именно вкладываешься, а не перекладываешь с места на место.
Пожалуй, это следует немного развернуть.
Под перекладыванием с места на место я имею в виду действия в одной сфере за счет бездействия в других. Вкалывать, а не вкладываться. Это разница. Когда вкладываешься, ты инвестируешь. Ты не всегда получаешь мгновенный результат, но всегда получаешь драйв. Драйв, кстати, вообще хороший маркер: если его нет, ты точно вкалываешь. Вкалывание характеризуется такими моментами как «ни на что больше сил нет», «дошел до кровати и упал», «ничего больше не успеваю». Это хорошо на коротких дистанциях и вкупе с «вкладываться», но вот что я скажу. Не следует считать, что если вкалываешь в одной области (месяцы и годы подряд), то вкладываешься в другой. Нет. Не вкладываешься. Вкалывание – это всегда заделка какой-то дыры, какого-то пробела, это короткая дистанция, рывок. Даже если это дистанция длительная – первые годы ребенка, например, – у нее есть конкретный срок. Но если имеющаяся дыра требует заделывания месяцы подряд и конца этому не может назвать никто – вас кто-то обманул, вы имеете дело с бочкой Данаид. И к вложению, которое со временем начинает работать с перехлестом, это не имеет отношения.
…Может быть, дело в том, что когда вложение начинает работать само на себя, высвобождаются дополнительные силы и время, которые можно пустить на что-то еще. Может быть, меняется виденье мира. Начинаешь, к примеру, вкладываться в собственное здоровье – начинаешь иначе чувствовать себя и иначе видеть окружающий мир. Иначе видеть других людей. Начинаешь иначе видеть других людей – начинаешь видеть новые источники ресурса.
Особенно ярко это проявляется с учебой, конечно, если учеба целенаправленна и осознанна, результат этого вложения сказывается очень быстро.
Так вот, когда необходим избыток сил, появление ресурса, имеет смысл начать вкладываться, прежде всего в самого себя. С мечтами – как с ребенком в самолете: маску сначала на себя, потом на ребенка. Если не выживете вы, ваш ребенок не выживет тем более. Относительно мечтаний это правило действует еще свирепее.
И это еще один маркер, по которому можно легко сказать, мечтатель перед вами или самоублажитель. Посмотрите на его ресурсы. (Иногда приходится смотреть в зеркало.) Есть ли у него где-то избыток? Есть ли у него чего-то столько, что можно пустить часть в оборот? Это могут быть время, силы, деньги, таланты, навыки, драйв. Все, что угодно, но, кстати, драйв – прежде всего. Первая заповедь мечтателя: не мечта дает тебе драйв, а ты – мечте. (У самоублажителя – наоборот, ему кажется, что драйв приходит от мечты. На самом деле это – не драйв, потому что то чувство, которое приходит, сливается в никуда, как сперма Онана. А драйв – штука индуктивная, он всегда побуждает делать что-то еще поверх уже сделанного.)
Если научиться давать драйв себе, появятся силы.
Если появятся силы, то можно будет наконец встать и пойти к несуществующим башням.
Если встанешь и пойдешь, что-то обязательно будет. Может быть, башни. Может быть, что-то еще – ты можешь сильно измениться за время пути, и тогда башни изменятся тоже.
Но это будет уже не так важно, потому что вложение в себя дает еще один интересный эффект: раскрытие пространства.
Вкладываясь, становишься больше в смысле емкости. В смысле зоны покрытия. В смысле вероятности любых событий.
И вот тогда действительно может быть все. Вообще все, сколько его ни есть.
Чашка двадцать седьмая«Мой Рагнарёк»
Я: У меня есть вопрос от читателей (даже два, но они похожи), и оба о Максе, вернее, о Вершителях: «Прочитала все книги о сэре Максе, и все же не могу понять, кто он такой или что он такое».
М.Ф.:Да он сам толком понять не может. О чем тут говорить.
Потому что знание о себе в него пока не помещается. Это на самом деле куда более распространенный случай, чем принято думать. Скажу больше, почти ни в кого не помещается знание о себе.
А я, пожалуй, спрошу вот как: что изменилось в том, что такое Макс, – с тех пор, как писалась эта книжка? Потому что, знаешь, по мне, это первый заход на «Энциклопедию мифов», и двухтомник – чуть ли не один из главных героев.
В том, что такое Макс, ничего с тех пор не изменилось. Каким ты был, таким остался, орел степной, казак лихой. И даже не то чтобы очень много стало понятно. Но, скажем так, стал более-менее очевиден масштаб. В первую очередь ему самому. Точно знать (ощущать) свой масштаб – это великое дело. Потому что масштаб все про нас (нам же в первую очередь) объясняет. Не в деталях, но в целом. Я имею в виду, когда понимаешь, что ты… эээ… ну, не совсем человеческое существо, как привык думать с детства, что за твоей поверхностной памятью и поверхностным же знанием о себе таятся тысячи бездн, это, когда оно фантазия, является психическим заболеванием, а когда правда, очень успокаивает нервы. И многое невыносимое (в том числе, невыносимо мелкое) помогает пережить. Достойно пережить. Достойно своего масштаба.
Да, вместимость явно повысилась, это очень заметно.
(Интересно это как вписывается в наш предыдущий разговор про контакт с подлинным собой, замечу я в скобках.)
Я имею в виду, когда псих понимает, что он Наполеон, это его мучительно возбуждает. А когда Наполеон Бонапарт просыпается утром в походной палатке и вспоминает, что он – Наполеон, это означает, что надо успокоиться и собраться: у него куча дел!
Ну вот так и с Максом. У него – куча дел.
Такая большая куча, что ему, в общем, больше некогда гадать, Наполеон он, или еще кто-нибудь интересный. И сходить с ума по этому поводу некогда. И думать, что из случившихся с ним событий правда, а что наваждение – тоже некогда. Прекрасная жизнь!
Вот это, видимо, и изменилось с тех пор. Он очень хорошо осознает свой масштаб.
А что собственный масштаб в него пока тоже не очень-то помещается, так оно дело наживное. Мне кажется, он сам это выбрал – начать все сначала. Новую партию, не вспоминая и не учитывая, что числится многократным чемпионом вселенной по каким-нибудь рейтингам. По-честному не вспоминая, так интересней. Но мастерство (и масштаб) не пропьешь. Масштаб вообще не поддается забвению. Вот это факт.
Я так понимаю, это вообще отличительная черта Вершителя: я знаю свой масштаб и у меня куча дел.
Ну, «знаю свой масштаб» – это в идеале. На первых этапах обычно «я что-то такое смутно ощущаю». На вторых этапах «я что-то такое очень явственно ощущаю, и это сводит меня с ума». На третьих этапах (для тех, кто выжил): о, класс, я ощущаю свой масштаб!
Но куча дел-то, кстати, присутствует всегда.
Куча дел, мне кажется, обязательна как форма спасения.
При большом масштабе и маленькой понималке куча дел – единственный способ уцелеть. Ну типа, отвлекаемся от этого невыразимого ужоса, который, кажется, я и есть!
Кстати же, весь «Мой Рагнарёк» – книжка о том, как все отвлекаются разными способами от ужаса – не то чтобы даже предстоящего, а уже происходящего.
Ну и доотвлекались до полного растворения трындеца в чашке кофе. Работает этот метод, как ни крути.
Для меня это вообще книжка о том, как вывернуть конец света наизнанку, раз уж его нельзя отменить.
Ну да. Мне долгое время было жалко, что она так рано написана, эта книжка.
Расскажи, почему. Чего не случилось тогда?
Хотелось бы сперва поумнеть до сегодняшнего (ладно, хотя бы позавчерашнего) состояния, а уже потом браться за «Рагнарёк».. Но теперь я кажется больше так не думаю. Хорошие книжки про конец света и должны писать дураки. Храбрые дураки, которые готовы вывернуть мир наизнанку просто сдуру, потому что иначе не получается. И Макс там такой дурак. И автор дурак. И все остальные.