Впрочем, вероятность японского нападения на СССР еще оставалась достаточно высока, тем более что Гитлер усилил нажим на Японию. Поэтому советская разведка продолжала внимательно отслеживать все колебания в планах и политике японского руководства. Так, 15 декабря 1941 года токийская резидентура сообщила в Центр содержание телеграммы японского министра иностранных дел Мацуоки послу Японии в Берлине, в которой говорилось: «Объясните Гитлеру, что основные усилия Японии будут сосредоточены на юге, и мы предполагаем воздержаться от преднамеренного начала действий на севере»[94].
А буквально через девять дней, 24 декабря, в донесении харбинской резидентуры сообщалось:
«В авторитетных японских кругах говорят, что вопрос войны с Японией полностью зависит от позиции СССР. Если СССР предоставит базы Америке и примет даже пассивное участие на англо-американской стороне, японцы начнут войну с СССР немедленно»[95].
В начале 1942 года Берлин вновь потребовал от Токио вступления в войну против СССР. При этом Гитлер рассчитывал на то, что успешное весеннее л летнее наступление вермахта подтолкнет Японию к активным боевым действиям на севере. И действительно, группировка японских военных во главе с генералом Араки стояла за выполнение требований Берлина. Советская разведка своевременно, 25 февраля и 4 марта 1942 года, информировала советское руководство об этом требовании Гитлера, сообщив притом, что на совещании кабинета министров Японии во главе с генералом Тодзио было принято решение о нецелесообразности развертывания боевых действий против Москвы до завершения операций против американцев на Тихом океане.
Однако экспансия на юг оказалась для японской армии далеко не легкой прогулкой. Так, в письме из японского Генштаба военно-морскому атташе в СССР Ямагучи, перехваченном советской разведкой, признавалось:
«Кажется, господа из Квантунской армии наконец-то стали понимать, какие трудности приходится испытывать флоту при проведении операций такого масштаба, как сейчас»[96].
В своем ответном письме, датированном сентябрем 1942 года, когда немцы вели успешное наступление на юге, Ямагучи писал в Токио тем, кто торопился начать войну против СССР: «...как бы ни торопились — надо все-таки выжидать, пока немцы влепят им еще разок. В общем, придется после будущего лета»[97]. Все это прекрасно видели и сотрудники токийской резидентуры. О том свидетельствует донесение резидента Долбина в Центр, направленное в сентябре 1942 года. В нем, в частности, говорится:
«1. Приготовления японцев к войне с нами (в том, что касается армии) в основном были закончены к началу 1942 года. Сейчас продолжается укрепление северной армии путем подбрасывания ей пополнений и вооружения. Это факт, который нельзя отрицать. Было бы непростительной глупостью со стороны японского Генштаба, чтобы они, находясь в таком положении, оставили без внимания свои стратегические позиции на Севере. Но это еще не значит, что Япония обязательно остановится на войне против нас.
2. Тщательный и объективный анализ международного и внутреннего положения Японии, состояния ее экономики и, главное, хода развития войны на Тихом океане дает основание сделать вывод о том, что выступление против СССР было бы для Японии самым худшим выходом из создавшегося положения. Японии невыгодно сейчас начинать войну против нас... Выступление Японии против США и Англии в декабре прошлого года было не просто авантюристическим, а тонким ударом, рассчитанным на неожиданность и неподготовленность. Сейчас же японское правительство понимает, что война с СССР в теперешнем положении была бы самой худшей авантюрой...
Я тщательно взвесил все обстоятельства, призвал на помощь мой небольшой трехлетний опыт проживания в Японии, посоветовался с товарищами и пришел к выводу, что Японии сейчас крайне невыгодно выступать против нас и что это может случиться только в том случае, если на смену здравому рассудку придет безрассудство, чего пока нельзя сказать о теперешнем правительстве Японии»[98].
Эта оценка была принята в Москве и получила подтверждение в дальнейшем. Советской разведкой в феврале 1943 года была перехвачена телеграмма И. Риббентропа министру иностранных дел Японии, в которой он отчаянно пытался оказать на Токио давление и вынудить Японию начать военные действия против СССР. Но японское руководство оставалось на прежних позициях. Окончательно же вопрос о нападении Японии на СССР был снят летом 1943 года после победы Красной Армии в сражении на Курской дуге. Более того, с конца 1943 года японцы осторожно стали прощупывать почву для продления советско-японского Пакта о нейтралитете.
С начала 1944 года главной задачей резидентур внешней разведки в Китае и Японии стал сбор информации о дислокации, численности и вооружении Квантунской армии. С этой задачей они справились успешно. Тем временем на Ялтинской конференции 11 февраля 1945 года СССР, США и Англия подписали соглашение о своем вступлении в войну против Японии через два-три месяца после разгрома Германии. Выполняя взятые на себя обязательства, СССР 5 апреля денонсировал заключенный 13 апреля 1941 года Пакт о нейтралитете. А 26 июля Англия, США и Китай в потсдамской декларации потребовали от Японии немедленной капитуляции, на что Токио ответил категорическим отказом.
Тогда советское правительство, верное союзническому долгу, 8 августа 1945 года объявило Японии войну. В результате в боях, продолжавшихся с 9 по 14 августа, Квантунская армия была разгромлена, а Япония была вынуждена капитулировать. Акт о капитуляции был подписан 2 сентября 1945 года на борту американского линкора «Миссури», что ознаменовало окончание Второй мировой войны.
После окончания войны Япония была оккупирована американскими войсками. Согласно достигнутому в декабре 1945 года в Лондоне соглашению, контролировать выполнение Японией условий капитуляции до вывода оккупационных войск должны были Союзнический совет и Дальневосточная комиссия. Но фактическая власть в стране принадлежала командующему оккупационным корпусом американскому генералу Макартуру. А начавшееся в 1946 году противостояние СССР и Запада привело к тому, что в создавшихся условиях советская разведка не могла действовать в Японии легально, под прикрытием лишь формально сохранившегося со времени капитуляции представительства СССР в Токио. Прибывший в Японию в 1949 году резидент внешней разведки Григорий Павлович Каспаров и сменивший его в 1952 году Александр Федорович Носенко оказались под жестким прессингом как японской, так и американской контрразведок. В результате связь с большей частью агентуры была утеряна. Такое положение привело к тому, что руководством внешней разведки было принято решение о работе в Японии с нелегальных позиций.
Одними из таких нелегалов были Шамиль Абдуллазянович Хамзин и Ирина Каримовна Алимова. Профессиональный разведчик, татарин по национальности, Хамзин с начала 50-х годов работал на Ближнем Востоке, а в 1952 году по указанию Центра обосновался в Китае, в Тяньцзине. Будучи по легенде уйгуром Энвером Садыком, он быстро вошел в местную мусульманскую общину, стал одним из ее руководителей и даже выполнял при ней почетную роль муллы. Переезд Хамзина, работавшего под псевдонимом Халеф, в портовый город Тяньцзинь, который являлся последним перевалочным пунктом для китайских эмигрантов, был связан с тем, что ему предстояло стать нелегальным резидентом в Японии. А задержался он в Тяньцзине потому, что должен был ехать в Японию не один, а с «женой», Ириной Алимовой.
Ирина Алимова, узбечка по национальности, начала работать в нелегальной разведке с 1947 года. После соответствующей подготовки она в 1953 году была направлена в Урумчи, где компактно проживали китайские мусульмане. Там Бир (псевдоним Алимовой в Центре) окончательно изучила свою легенду, по которой она, дочь богатого торговца-уйгура, в скором времени собиралась выехать в Тяньцзинь к своему жениху Энверу Садыку, уроженцу соседнего города Кульча. Так Ирина Алимова превратилась в Хатычу Садык.
Встретившись в Тяньцзине, Энвер и Хатыча вскоре сыграли свадьбу. (Здесь надо заметить, что, хотя это была «свадьба по приказу», их брак оказался удачным и крепким — они прожили вместе счастливую и долгую жизнь.) Новоявленная супружеская пара показала себя радушными и гостеприимными хозяевами, не чурающимися благотворительности. Их большой дом на голландской территории Тяньцзиня всегда был полон нуждающимися эмигрантами-мусульманами. Все это создало им прекрасную репутацию. Более того, одна их знакомая, которая владела землей в Японии, испытывая нужду в деньгах, продала свой участок супругам Садык. Это обстоятельство значительно облегчило их переезд в Японию.
Вскоре супруги Садык переехали в Гонконг, где обратились в американскую миссию Красного Креста с просьбой: помочь перебраться в Японию, где у них был участок земли. Сотрудники миссии, учитывая их общественное положение и связи, помогли Садыкам получить въездную визу. Перед своим отъездом Халеф и Вир встретились со связником из Центра Борисом Лавровым, который дал им последние инструкции и сказал:
— Мы потеряли в Японии связь со всей своей агентурой. Информация из наших японских нелегальных источников не поступает в Москву вот уже несколько лет. На вас возлагаются большие надежды...
Оказавшись в японском городе Кобо, Садыки продали свой участок земли и на вырученные деньги купили двухэтажный дом, часть комнат которого они сдали внаем американцам. Это обстоятельство вскоре оказалось очень кстати. Дело в том, что некий русский эмигрант Старков написал на них донос в японскую полицию, в котором утверждал, что Энвер и Хатыча Садык являются русскими шпионами. Но так как поселившиеся в доме американцы были сотрудниками ЦРУ, то донос остался без последствий.