Следующее утро, 10 декабря, одарило нас совершенно ясной погодой с прекрасной видимостью. С утра нам несколько раз ставили и отменяли боевую задачу. Чувствовалось, что нервничали в штабе дивизии и не все было ясно в штабе воздушной армии.
Появилась новая грозная опасность для наших войск. В районе Рычковский, Тормосин, Нижне-Чирская и Котельниково сосредоточилась крупная группировка немецко-фашистских войск, которая начала контрнаступление с целью деблокировать группировку войск противника, окруженную под Сталинградом[101].
С целью разгрома тормосинской группировки войск противника наш полк, поддерживая войска 5-й танковой армии, с 10 по 13 декабря нанес пять мощных бомбардировочных ударов по войскам противника.
Во второй половине дня 10 декабря эскадрилье поставили боевую задачу всем составом без прикрытия истребителей уничтожить скопление мотомехвойск противника на окраине Нижне-Чирской.
При подготовке экипажей эскадрильи к боевому вылету я указал, что полечу во главе ведущего звена, а ведомое звено поведет Ширан, он же будет моим заместителем в воздухе.
Проложив маршрут полета на карте и проверив подготовку экипажей летчиков Рудя и Черкасова, любуюсь, как спокойно, деловито и умело готовит к боевому вылету экипажи своего звена Ширан. Он летал совсем не так, как летчик Рудь. Сев в кабину самолета, он бегло осматривал приборы и проверял органы управления, быстро запускал моторы и кивком головы подавал команду убрать колодки. Когда колодки из-под колес убирались, Ширан властно клал руки на штурвал и рычаги управления моторами. Самолет как бы вздрагивал, почуяв его, и становился покорным его воле. В полете, выполняя боевое задание, он вел самолет смело, дерзко, полностью сливаясь с машиной. Бомбардировщик в его властных и умелых руках делал все возможное и, казалось, даже невозможное. За предыдущие годы инструкторской работы он в совершенстве овладел техникой пилотирования самолета, воздушной стрельбой и бомбометанием. К пилотированию относился с любовью, как к искусству. Ширан никогда не рисовался и ничего не делал для внешнего эффекта, но в бою проявлял обдуманную смелость, дерзость, злость и нестандартную тактику. Невероятным чудом была его посадка в густом тумане у посадочного знака. Все свое умение, мастерство и энергию он отдавал подготовке и выполнению боевых задач.
Взлетели шестью бомбардировщиками. Боевой порядок эскадрильи выстроили в колонну звеньев. Вторая эскадрилья летела только одним звеном, так как остальные самолеты ремонтировались.
Видимость была прекрасная, и еще издали мы обнаружили большое скопление автомашин и артиллерии на юго-западной окраине Нижне-Чирской. Сама станица была забита автотранспортом. Много автомашин двигалось и по дороге от Тормосина.
— Боевой! — передает Желонкин.
В этот момент боевой порядок группы накрывают разрывы крупных зенитных снарядов. Маневрировать нельзя, а разрывы залп от залпа ложатся все ближе и ближе к нашим самолетам. Оглядываюсь. Все бомбардировщики летят крыло в крыло в строгом боевом порядке, и только самолет Черепнова выскочил вперед из-под разрывов снарядов.
«Опять этот Черепнов», — выругался я про себя.
— Командир, бомбы сброшены, веду фотоконтроль, — докладывает штурман.
Дешифрование фотоснимков показало, что своим ударом мы уничтожили четыре танка и двенадцать автомашин противника[102], а всего на фотоснимках в районе Нижне-Чирской насчитали более трехсот единиц боевой техники.
Увеличиваю скорость и начинаю плавное снижение, и сразу все разрывы зенитных снарядов остались сзади и выше.
— Разворот, курс десять, — передает Желонкин.
После разворота обстрел зениток прекратился.
— Восемь «мессеров» тысяча метров ниже нас, — докладывает Наговицин.
Все больше увеличиваю скорость. Четверка «мессеров» атакует эскадрилью снизу сзади. Но скорость сближения их с нашими самолетами небольшая, и стрелки дружным сосредоточенным огнем отбивают атаку.
Выйдя из атаки, истребители противника пытались набрать высоту и атаковать эскадрилью сверху справа. Но мы перешли в энергичный набор высоты. Облегченные от сброшенных бомб и части израсходованного топлива, бомбардировщики круто шли вверх. Следующая атака «мессеров» была также отбита, и истребители противника отстали.
— Командир, ударили хорошо. Наблюдал пять больших пожаров в местах падения наших бомб, — информирует меня Желонкин.
11 декабря над аэродромом с утра висели низкие облака, и метель крутила вихри снега, через которые плохо просматривались даже самолетные капониры на противоположной стороне.
В ожидании боевой задачи на вылет летный состав лежит и сидит на нарах в землянке. У самолетов свистит ледяной ветер, летят волны поземки, а в землянке тепло от железной печки.
Возвратившиеся с места вынужденной посадки и гибели лейтенанта Ромащенко капитан Пузанский и сержант Калинин рассказывают летному составу о том, как они вели воздушный бой с превосходящими силами истребителей противника, обстоятельства гибели штурмана Ромащенко и ранения стрелка-радиста Сергакова.
— Зачем вас понесло после ранения Сергакова лететь через Клетскую? — спросил Пузанского Рудь.
— Как зачем? Так проложен маршрут.
— Маршрут, маршрут! У вас же Сергаков был ранен. Немцы давно поняли, что все наши самолеты на задание и с задания проходят через Клетскую, устроили нам там ловушку и атакуют наши бомбардировщики в этом месте.
— А как вы, товарищ Рудь, обходите эту ловушку? — спросил Пузанский.
— По тактической необходимости, — лаконично ответил Рудь.
— Жалко Ромащенко, — вздыхает Пузанский.
— Сволочи фрицы! — возмущается Рудь. — Это же зверство — сделать шесть атак по лежащему на земле самолету. Лежачего-то не бьют.
— На войне бьют и стоячего, и лежачего. Сергаков-то завалил их ведущего «мессера», вот они и окрысились, — сказал стрелок-радист Зеленков.
— Все равно, это бесчестно! — продолжал возмущаться Рудь.
— Конечно, бесчестно, — поддержал Рудя командир звена Черкасов. — Забыли и мы, и немцы про авиационную честь, про законы неба. Вот раньше, в Первую мировую войну, когда сбивали летчика, то над аэродромом пролетал самолет противника и сбрасывал вымпел с запиской от летчика сбитого самолета, и ему иногда товарищи даже сбрасывали белье и письма. Наш знаменитый летчик-ас Крутень, сбив немецкий самолет, произвел посадку рядом с ним и оказал летчику медицинскую помощь. И к летчикам тогда было более уважительное отношение. Как только летчик сбивал самолет, ему присваивали офицерское звание и награждали Георгиевским крестом.
— Вот если бы у нас так было, я обязательно завалил бы фашистский бомбардировщик или транспортник противника, — со вздохом сказал Рудь.
— А откуда вы, товарищ старший лейтенант, все это знаете? — с недоверием спросил адъютант эскадрильи Рябов.
— Об этом мне рассказывал наш знаменитый летчик Арцеулов, с которым я встречался у своего родственника, художника, — ответил Черкасов.
— Что-то я не слыхал про такую знаменитость, — заметил Муратов.
— Нет, о нем что-то было. Это планерист, что ли? — спросил Архангельский.
— Кролики, не знаете своих знаменитых летчиков! Константин Константинович Арцеулов — внук художника Айвазовского. Он и летчик, и замечательный художник. Начал летать на первых самолетах еще в 1911 году. Во время Первой мировой войны совершил около двухсот боевых вылетов и сбил двадцать самолетов противника. Он первым в 1916 году выполнил штопор, за что его звали «безумным прапорщиком». А потом он испытывал новые самолеты, учил летать Чкалова и Водопьянова, а планерный спорт был у него просто увлечением. Теперь он уже не летает, а только рисует, — ответил Черкасов.
— Товарищ Черкасов, может быть, Арцеулов и знаменитый летчик и художник, я не спорю, — сказал Рябов. — Но на собственной шкуре знаю, что от немецких летчиков никаким воздушным рыцарством и не пахло и никаких законов в небе они не соблюдают. Немецкие стервятники безжалостно расстреливают наших летчиков, спасающихся на парашютах, и гоняются за ними даже после их приземления.
Вошел командир полка Саломаха и поставил нам боевую задачу ударами двух эскадрилий без прикрытия истребителей уничтожить самолеты противника на аэродроме Тацинская.
Через тридцать минут мы взлетели. Гладков повел на задание эскадрилью в составе шести самолетов, а я возглавил пять бомбардировщиков. Из-за низкой облачности по маршруту к цели мы были вынуждены лететь на высоте двести метров. После того как пролетели над передовым командным пунктом воздушной армии южнее Дона, облачность поредела, потом кончилась. Ярко светило солнце. Но за пятьдесят километров до цели земля под нами снова оказалась укутанной низкими облаками.
Подлетая к Тацинской, мы обнаружили, что район аэродрома закрыт туманом. В небольшие разрывы тумана опознали только восточную часть железнодорожной станции Тацинская, на которой ярко горели три вагона в стоявшем эшелоне, но прицелиться по эшелону с первого захода мы опоздали.
Приказываю Желонкину нанести удар по горящему эшелону на станции Тацинская и завожу эскадрилью на второй заход для удара с юга. Когда мы снова зашли на цель, облачность закрыла всю железнодорожную станцию и примыкающие к ней пути.
Возвращаться на аэродром с бомбами не хотелось, и, снизившись, я попытался вывести эскадрилью на цель под облаками, но вскоре вынужден был выскочить вверх за облака, так как нижний край облачности местами смыкался с землей. Начали искать подходящую цель в редкие разрывы облаков, но безуспешно. В окнах облаков мы видели или поля, покрытые снегом, или населенные пункты, в которых не только войск, но даже и жителей не было видно. Внезапно в одном из больших разрывов между облаками мы обнаружили скопление немецких автомашин и войск на южной окраине станицы Скосырской.
Доворачиваю эскадрилью на обнаруженную цель, и мы наносим по ней удар. От разорвавших