Последующую неделю полк не летал. Низкая облачность, снегопад и обледенение исключили какие-либо полеты.
На новогоднем ужине, когда командир дивизии Антошкин и комиссар Черноусов поздравили личный состав полка и пожелали полку боевых успехов в новом году, командир полка Саломаха конфиденциально обратился к Черноусову:
— Товарищ комиссар, наш полк успешно воюет и летом, и зимой, личный состав второй раз представляем к правительственным наградам, а меня, командира полка, опять обходят и забывают. Почему? Не понимаю.
— Крепче бейте фашистов, а награды вас не обойдут, — похлопывая по плечу, успокаивал Саломаху Черноусов.
В середине января 1943 года командир полка Саломаха убыл из полка в распоряжение отдела кадров ВВС.
Временное исполнение обязанностей командира полка было возложено на Куфту.
Куфта был хороший комиссар. Он прекрасно знал личный состав и имел большой опыт политработы. Во взаимоотношениях с начальниками и подчиненными был настойчив, но не агрессивен. При возникновении спорной проблемы или вопроса он сразу же намечал допустимые границы, в которых собирался действовать, и действовал настойчиво и по-партийному принципиально. Отличный летчик, Куфта мог бы стать хорошим командиром полка.
5 января начальник штаба полка Стороженко приказал вылет полка на задание возглавить мне и после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродроме Сарычи. Летели к цели без прикрытия истребителей.
Выйдя на Ново-Марковку, войск противника в указанном районе мы не обнаружили.
— Ищи запасную цель, — приказал я Желонкину.
Целей на дорогах и в населенных пунктах было много, но все они были незначительными — пять-семь автомашин, и то на значительных дистанциях.
Наконец, Желонкин доложил:
— Командир, давай посмотрим большую рощу юго-восточнее Терновской. Смотри, сколько следов по снегу с дороги ведет туда.
Разворачиваю группу на Терновскую, и нас сразу же начинает обстреливать зенитная артиллерия. В роще и на ее опушке мы обнаружили значительное скопление немецких танков и автомашин. Танки начали расползаться в стороны, но поздно. Зайдя с юга, мы нанесли бомбовый удар по обнаруженной цели, уничтожив два танка и три автомашины[121].
На новом аэродроме в Сарычах нас встречали комиссар полка Куфта и начальник штаба Стороженко. Все летчики на новом аэродроме приземлились отлично и отрулили на указанные им стоянки. Аэродром был большой, с хорошо укатанной взлетно-посадочной полосой и большой землянкой для экипажей, ожидающих вылета.
Хутор Сарычи, где мы разместились, на самом деле был большим селом, раскинувшимся вдоль реки Хопер.
Меня адъютант Рябов поместил в хате председателя колхоза.
Снегопад и бураны перемели все дороги, сделали их трудно проходимыми для автотранспорта. На новом аэродроме стало не хватать горючего и боеприпасов.
Несколько дней сидим в готовности к боевым действиям, а боевой задачи нам не ставят, нет погоды.
Утром заместитель командира полка по политчасти Куфта зачитал личному составу Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года о введении погон.
Хотя воинские звания офицеров в Красной Армии были введены в 1936 году, а генералов — в 1940-м, введение ношения погонов вызвало в первое время у кого смущение, а у кого и короткий шок. Очевидно, сказывалось впечатление от довоенных фильмов и книг, в которых все золотопогонные офицеры в большинстве случаев показывались как беляки, контрреволюционеры, мучители народа, а солдаты и младшие чины — как революционеры, патриоты и носители лучших традиций правды, чести и свободы.
Летный состав, расположившись на нарах, покрытых соломой, и вокруг длинного стола, обсуждал эту новость:
— А это здорово, что вместо треугольников, кубарей и шпал теперь на погонах будут звездочки, — сказал Рябов.
— За погонами пойдут белые перчатки, денщики, офицерская честь, а потом и до дуэлей дойдет, как у беляков, — мрачно заметил старший техник Белов.
— До дуэлей не дойдет, они были строго запрещены еще в царской армии, а ординарцы у командиров давно уже есть, их надо только узаконить, — возразил Рябов.
— Жаль, что отменили дуэли, а то я бы давно вызвал на дуэль Черепнова, — сказал Рудь.
— Нам с тобой сначала звездочки на погоны надо заработать, а потом уже защищать офицерскую честь, — добродушно огрызнулся Черепнов. — Сержантам «дуелеф» не положено.
— А как же говорят: «Береги честь смолоду»? — не унимался Рудь.
— Не дергайся, тебе пока беречь нечего, — усмехнулся Черепнов.
— Ну, это ты врешь. Чести у меня много. Об этом весь полк знает.
— У тебя много честолюбия, а не чести. Ты рвешься заработать еще один орден да известность. Это мы все знаем.
— А хочешь, я сейчас без дуэли набью тебе морду за такие слова? — сказал Рудь, грозно надвигаясь на Черепнова.
— А ну, петухи, разойдитесь, — приказал Рябов, встав между спорщиками.
Когда все снова улеглись и уселись, штурман, младший лейтенант Чернышов, ни к кому не обращаясь, спросил:
— А что такое все-таки честь?
— Непорочность девушки! — крикнул Монзин.
— Хороший авторитет!
— Уважение!
— Честь-честью провести вечерок.
— Хорошо выполнить боевое задание, с честью.
— Тесть любит честь.
— Честью просить, вежливо, без рукоприкладства!
— Приветствовать, отдавать честь! — выкрикивали со всех сторон.
— Штурман Орлов, ты бывший прокурор, объясни, пожалуйста, этим крикунам, что такое честь, — попросил Чернышов.
— Сразу и не найду определение, но честь — это духовные качества и принципы поведения человека, которые заслуживают уважения у окружающих и которыми можно гордиться. Честь и достоинство каждого в нашем государстве охраняется законом.
— Ну вот, товарищ капитан Рябов, зря вы не позволили мне дать по морде Черепнову для защиты чести, потому что честь надо защищать самому, — выпалил Рудь, обращаясь к Рябову.
— Успокойся, Рудь, Орлов тут в основном правильно рассказал о чести, но главное в воинской чести заключается в личной ответственности каждого за защиту Родины, и такая честь была и до Указа о введении погон, — ответил Рябов.
Когда в землянку вошел и присел у печки комиссар полка Куфта, еще не остывший от предыдущего спора Рудь обратился к нему:
— Товарищ комиссар! Меня Черепнов обвиняет в честолюбии, а я считаю, что быть честолюбивым неплохо.
— Честолюбие, товарищ Рудь, — это желание быть известным и получить почетное положение в коллективе.
— А чего же плохого, если я хочу в боях заработать еще один орден?
— Ничего плохого, товарищ Рудь, в этом нет. Некоторые честолюбцы для достижения своих целей стремятся подчинить себе других и славу получить за счет них, а благородное честолюбие — это стремление подчинить себе себя самого и добыть славу для полка и для себя. А вы, товарищ Черепнов, что думаете на этот счет? — спросил Куфта.
— И я так же понимаю. Только Рудь надеется получить почести и радости в будущем, а я хочу получить хотя бы что-нибудь, но сегодня. В этом и вся разница в нашем отношении к честолюбию, — ответил Черепнов.
Вечером, возвращаясь с Калашниковым из штаба полка, встретили летчиков Рудя, Муратова и Архангельского.
— Куда вы направляетесь? — спросил их комиссар.
— Идем посмотреть, как устроились на новом месте оружейницы, — ответил Муратов.
— Смотрите, молодцы, это же ваши подчиненные! — предупредил их Калашников.
Эти ребята не задумывались, куда могут завести их ухаживания за оружейницами. Как и многие летчики, они глубоко заблуждались, полагая, что на фронте, когда они каждый день рискуют жизнью, они свободны за свои похождения.
Но наши девушки-оружейницы не довольствовались только их дружбой, признаниями в любви и излияниями страстных чувств. Каждая, как женщина, задумывалась о будущем и «плела свою паутинку».
Наконец, горючее подвезли, и нам поставили задачу поддержать наступление наших войск бомбардировочным ударом по скоплению автомашин и живой силы противника в Миллерово.
В середине дня полк восемью самолетами, преодолевая противодействие зенитной артиллерии, бомбил скопление войск у станции Миллерово, уничтожив пять автомашин и один паровоз[122]. Потеряв базовые аэродромы Морозовск и Тацинская, немецко-фашистское командование для снабжения окруженных войск под Сталинградом создало новые аэродромы для транспортных самолетов у станций Зверево, Каменск и Лихая, начало выгрузку снабженческих грузов на этих станциях и перевозку их транспортными самолетами окруженной под Сталинградом группировке.
16 января мы получили задачу сорвать воздушные перевозки противника, для чего в течение дня уничтожать эшелоны и грузы на станции Зверево и самолеты на аэродроме рядом с этой станцией.
Первой взлетела вторая эскадрилья под командованием Гладкова для удара по эшелону на станции. Через час во главе первой эскадрильи вылетел я.
При подходе к цели мы обнаружили два разгружающихся эшелона. Один вагон горел, и несколько вагонов было разрушено. На аэродроме стояло пять транспортных самолетов и три рулили.
— Смотри, командир, как хорошо поработала эскадрилья Гладкова! — сообщил мне Желонкин.
Я предлагаю Желонкину ударить по эшелонам не хуже.
— Боевой! — командует Желонкин.
Выдерживаю курс.
— Бомбы сброшены, семь попаданий в эшелоны и штабели грузов[123].
— Посмотри, командир, какой взрыв и пожар возникли после нашего удара! — сообщает Желонкин.
На развороте наблюдаю большой пожар, возникший на станции после нашего удара, и облако от взрыва.
Но еще больше поразило меня то, что на аэродроме стало уже одиннадцать транспортных самолетов и два заходили на посадку.
— Впереди ниже большой транспортный самолет, — докладывает Желонкин.
— Атакуем! — подаю команду летчикам, со снижением устремляюсь в атаку и открываю огонь. За мной открывают огонь и ведомые летчики. Но слишком короткая атака. Транспортный ФВ-198 резко разворачивается и уходит на Ворошиловград. Преследовать его мы не стали, так как сами летели без прикрытия своих истребителей.